Парадиз (СИ) - Бергман Сара. Страница 20

Носки ее туфель поднялись — тяжелая юбка колыхнулась. Дебольский сам почувствовал, что смотрит на это странное движение и не может оторвать от него глаз. Побалансировала несколько секунд на острых каблуках, не замечая того, опустилась, чуть приподнялась на мыски и снова поменяла. Будто на качелях.

Слова ее терялись в этом ритмичном движении. В нем было что-то гипнотически приковывающее взгляд.

— Я для вас — человек новый. Незнакомый. Вы для меня, по сути, тоже. Я пока еще не очень хорошо разобралась в специфике производства.

Дебольский с трудом оторвался от созерцания острых носков туфель и не удержал усмешки: он работал в фирме без малого десять лет и до сих пор понятия не имел, как производят всю ту пузырящеся-мыльную массу, которую они продавали.

— Но я стараюсь, — улыбнулась Зарайская. — На прошлой неделе, — на мгновение приобрела она серьезность. Хотя и серьезность ее была будто не совсем настоящая. Словно она на самом деле играла в тренера или в свою должность, или вообще в работу, — я ездила по регионам.

Легко, не глядя, оперлась о стол. Тут же присела на его край и поджала скрещенные в лодыжках ноги. Дебольский подумал, что тренер она никудышный. Никакой более или менее сносный профессионал не позволит себе такой раскованности при группе.

Зарайская же вроде бы ничего не замечала:

— Раз уж я пришла на точку, мне нужно знать ее функционал. Я изучаю торговых представителей, супервайзеров. Смотрю, как обстоят дела, что происходит, вообще, как люди работают. Я разрабатываю методики, и мне надо видеть точки провисания, — она легко качнулась, сидя на краю стола. Подалась плечами назад, откинув за спину длинные волосы. И в широкой жестикуляции подняла руки с ломкими пластичными запястьями.

Дебольский понял, что был не прав. Она еще ничего не сказала, но в аудитории висела тишина, даже Антон-сан и Попов внимательно слушали слова, в которых нечего было слушать. Может, ему вот так сесть при группе было и нельзя — Зарайской было можно.

— Скажем так, я провела первичный аудит по нашим регионам: просто чтобы вникнуть. Не скажу, что везде успела. Но просмотрела пять узлов.

Худые острые плечи ее поднялись и тут же опустились:

— И, вы знаете, мне не понравилось.

Раздались смешки, и сам Дебольский тоже не удержался. Чему там особо было нравиться, когда тренинга — основного их вида деятельности, если смотреть по бумаге, — как такового и в природе не существовало.

— Смотрите, в чем я вижу основные проблемы, — потянулась она к мышке, и на экране высветилась сводная таблица. Потом график. Потом схема. Стрелки, пунктиры, обводы.

Никто бы не стал заниматься этой скучной работой в свой выходной. Но Зарайской, видимо, было нечего делать.

Она жестикулировала, что-то говорила. А Дебольский поймал себя на том, что не вслушивается.

Под тонкой кофтой с длинным рукавом он видел юношески проступающие ребра и заметные соски: очевидно, лифчика плоская Зарайская не носила, он был ей ни к чему. Дебольский никогда не видел женщины с такой маленькой, практически неощутимой грудью, как у нее.

И при этом с такими нежными, трепетно-соблазнительными сосками.

— Первое, что явно необходимо, — ладонь на мгновение поднялась, будто обозначив стартовую позицию, — усилить тренинги по продукту.

Снова раздались слабые смешки. И у самой Зарайской уголок губ дрогнул, приподнявшись, будто она и сейчас не серьезно — в шутку.

— В четырех из пяти точек торговые представители не могут отработать возражение. — Она на секунду замолчала, а потом пожала плечами: — Просто не знают продукт. Клиенты жалуются, а ответить им ничего не могут, потому что не в курсе.

Кисти ее были узкие, ломко-подвижные. И совершенно белые, без признаков веснушек. Дебольский только сейчас по-настоящему убедился, что и с лица ее эта особенность пропала. Веснушек у Зарайской больше не было.

— Дальше, — продолжала она и сменила ногу, на которую опиралась. Снова завела одну щиколотку за другую, юбка коротким всхлипом отбилась и с прежней страстью обняла ее ноги, в складках забликовало солнце, светящее из-под поднятых жалюзи. — В пяти из пяти точек не выполняются шаги визита. Вот, кстати, еще, — открылась новая схема, и Дебольский снова подумал: вот это энергия. — Не снимаются остатки. То есть люди просто не работают с предзаказом. Вообще обучение персонала поставлено слабо. — И она удивленно посмотрела на всех и ни на кого, вдруг перейдя на панибратски-доверительный тон: — Ребят, мы что, вообще не занимаемся тренингом? Что мы тогда делаем?

На словах ее было сложно сосредоточиться.

Говорят, когда-то по ранней молодости Сигизмундыч очень верил в тренинги. Сам каких только не проходил. Все знал вдоль и поперек. Горел этим делом — жил на работе. Потом разочаровался.

— Скажите это шефу, — будто в ответ на его мысли усмехнулся Антон-сан. Все засмеялись.

Зарайская, сидя вполоборота, только повернула голову, пристроив подбородок на остром плече, посмотрела на него почти прозрачными глазами:

— А я сюда пришла на тренерскую должность. Мне скучно листать резюме на «хед хантере».

Ночью Дебольский лежал в постели и не мог закрыть глаз. Наташка мирно спала рядом. Сон не шел.

Он смотрел в потолок, горящие красным цифры отпечатывались на сетчатке. И оставались видимы и при закрытых веках.

12:00

0:00

3:00

Мысли — вялые, безынтересные, скучные — бродили в его голове, не оставляя следа. Не думалось ни о чем. И сна не было.

Качели взлетали вверх, и звонкий Лёлькин смех оглашал пустынный пляж, кромку леса, скалы, отражался от поверхности воды, возвращался и бил ее по вздымающимся в небо босым ступням.

Качели неслись вниз и падали прямо на Сашку — в его руки. И он отталкивал со всей силы, лишь на мгновение крепко прижавшись к ее коленям.

Чтобы через секунду сзади, охватив ладонями ягодицы, Пашка снова толкнул качели на него.

Те взлетали в воздух, поднимали ее к облакам. Все выше и выше. Раскачивая шире, резче, быстрее. И Лёля визжала, и подгоняла-подгоняла их: то вытягивала вперед босые ступни с согнутыми под прямым углом напряженными пальцами, то поджимала ноги под себя, заводила под самую доску, опускала плечи, и веревка искривлялась от напряжения. Качели торопились, качели старались!

Одна деревянная дощечка на веревке, привязанной меж двух сосен. Такая длинная, что Лёля подлетала к самым макушкам, скрывалась в облаках.

Она подставляла палящему солнцу счастливое лицо, щурилась и заливалась смехом. Он искрился, множился и отзывался из леса. Рассыпавшиеся спутанные волосы летали вместе с качелями: откидывались назад, не поспевали, оставались за спиной, тянулись шлейфом, а потом падали на лицо: лезли в рот и глаза, окутывали щеки.

Ее короткое платье то охватывало сплющенные на доске бедра, обрисовывали дальний треугольник, прижимались к нему, облизывая лобок. А потом вздувалось колоколом. Качели летели на Сашу, будто для того, чтобы показать ему, как поднимается юбка, взметывается потоком ветра, парусит. И обнажает бедра. А вместе звенящий красный лоскут купальника над ними. Откровенничает — показывает, когда качели летят прямо на него. Близко, чтобы он мог разглядеть затерявшуюся веснушку или родинку. Но лишь на мгновение охватить ладонями горячие колени. Чтобы юбка снова прижалась, облизав ее ноги.

И тут он не утерпел.

Вместо того чтобы оттолкнуть, схватил за веревки! Качели дернуло, они закрутились, уволакивая его вместе с собой. Потянули, обиделись, вознегодовали. И горячие от солнца Лёлькины волосы прыснули ему в лицо, попали в рот, заставили зажмурить глаза. Но он не отпускал, упирался ногами, сбивая пятки о гальку. Лёля с визгом прижалась к нему, вцепилась в веревку, пытаясь остановить кручение. И острые колени, горячие локти, маятная тенета юбки забились о его тело.

— Нет-нет, ты что? — звонкий ее крик прокатился по пляжу, а Сашка уже стаскивал ее с доски. И Лёля капризничала, хохотала: — Я хочу еще! Раскачайте меня!