Парадиз (СИ) - Бергман Сара. Страница 34

Зарайская переступила с ноги на ногу, покрутила острыми носками туфель. Снова переложила кусок пиццы из одной руки в другую и едва заметным движением слизала потек остывающего сыра с большого пальца. Но не успела откусить — привлеченная звуком открываемой двери, повернула голову.

Входил Сигизмундыч.

— Ничто так не сближает коллектив как тимбидлинг, — с легкой визгливостью в голосе кричал шеф, стоя посреди зала. — Тимбилдинг! — и голос его пересек границу пафосного фальцета взлетев к небесам. — Есть основа основ нашей работы!

Зарайская, которая первой услышала звук открывающейся двери, так и стояла с куском остывшей пиццы в руках, развернувшись в корпусе, замерев в искривленной позе. И чуть склонив голову набок. На лице ее с приоткрытым ртом застыло выражение недоверчивого восторга.

Да, такое она вряд ли где уже видела.

Сигизмундыч воздел руки к небесам:

— Мы должны раскрыть человеческие черты в наших коллегах! Увидеть в них, — маленькая фигурка его была упакована в черный в стрелку костюм, как новый сотовый телефон в фирменную упаковку. На лацкане горел пламенем энтузиазма значок «ЛотосКосметикс», — людей! — выкрикнул в потолок шеф отдела тренинга. И одним чудом присутствующие подавили нервный смех. — Тимбилдинг сближает, — глаза шефа маниакально горели, лицо Зарайской все больше озарялось завороженным умилением, уголки ее губ уже очевидно начали подрагивать. Хотя смеяться она и не думала — ее терпению можно было только позавидовать. Восхищенно-удивленно не отводя взгляда от его строгого, чересчур правильного, как у мальчика-подростка-отличника лица, Зарайская только едва-едва улыбалась. — Мы должны показать нашим сотрудникам их коллег вне профессионального общения. Мы должны объединить людей! Именно для этого все мы здесь!

Дебольский, развернувшись вполоборота, глянул в коробку с остывающей пиццей. Хотелось доесть. И больше не смотреть на эту фантасмагорию абсурда.

— Проведение коллективных мероприятий заменяет людям все. — Шеф начал загибать пальцы — верный признак, что речь продлится еще минимум минут пять. — Люди, объединенные внутренними связями, не нуждаются в повышении зарплаты. Чувство конкуренции — разлагающее, вносящее в коллектив дистриктов — заменяется желанием сотрудничества! Повышает командный дух, мотивацию! Мотивированный человек идет на работу с радостью! Он не нуждается в поощрении начальства. Главной ценностью для него становится возможность работать в коллективе — в этом самом коллективе!

Дебольский потер кончик носа, воспользовавшись возможностью опустить голову. В такие минуты никогда не находилось человека, который бы деликатно уточнил у шефа: какого же черта в «Лотосе» такая бешеная текучка кадров? И каждый второй придурок, едва устроившись или отойдя от очередного системообразующего тимбилдинга, бежит просить повысить ставку.

Сигизмундыч заявился в большой конференц, когда его не ждали — да его, собственно, и вообще никогда не ждали. Кому он тут к черту нужен? Тренеры предпочитали, чтобы их хотя бы не насиловали в процессе. Но Сигизмундыч почитал священным долгом собственным примером поддержать персонал в неравной борьбе на плодородной почве тимбилдинга.

Все, не успев доесть, смотрели на шефа с тоской и отвращением.

— Почему вы обедаете в такое время? — неожиданно отвлекся тот, будто в ответ на мысли Дебольского. Замолчал на полуслове, что само по себе было хорошо. Без остановки шеф мог разливаться долго, заводя и заводя себя до стадии легкого экстатического безумия. Такое уже видели.

А тут вдруг отвлекся, уставился на бардак: разложенные коробки в масляных пятнах, салфетки, бутылки. И на подчиненных, застывших в экзотических позах с кусками в руках.

— Не успели, Михаил Сигизмундович, — робко встряла Жанночка. И вызвала шквальный огонь на себя.

— Кто не успевает — тот не умеет планировать свое время! — закричал шеф, воздевая маленькие волосатые кулаки. — Почему я везде успеваю?!

Дебольского так и подмывало ответить: потому что ничего не делаешь, — но он, естественно, промолчал.

— Сколько можно есть? — вскрикнул он, глядя на подчиненных, — весь этот жир оседает в ваших сосудах! Когда вместо того чтобы работать, сотрудники целыми днями едят…

— Михаил Сигизмундович, мы репетировали, — Жанночка сегодня была необычайно смела. — Мы только пять минут как обед начали. — Впрочем, возможно, она просто защищала своего восхитительного кумира, опасаясь, как бы первой не полетела ее голова.

Напрасно: Сигизмундыч, похоже, уже и сам выдохся:

— Ну так и заканчивайте! Надо планировать время! — развернулся он на каблуках. На ногах у него были до смешного лаковые блестящие туфли. Такие на работу носить мог только Сигизмундыч. — Чтобы все успевать! У вас пять минут! — взвизгнул он напоследок, скрываясь за дверью. Тем же стремительным семенящим шагом, каким и влетел пятью минутами раньше.

Стеклянная створка хлопнула. И вслед полетела пара нервных истерических смешков.

Дебольский посмотрел на остатки банкета и почувствовал, что пицца комом встала в глотке — даже доедать расхотелось. Шеф поразительно умел испортить и аппетит, и настроение.

— Сигизмундыч жжет, — мрачно бросил он одновременно фразу и оставшийся в руках застывший под жирной пленкой кусок.

И взялся за салфетки, оставляя на них прозрачные желтовато-масляные пятна.

Зарайская тоже опустила обратно в коробку так и не доеденный треугольник. За все время она успела откусить раз или два — только самый кончик. И сырная корка давно приобрела неаппетитный пластмассовый вид.

Она тоже принялась вытирать кончики пальцев, по очереди вытягивая каждый и с силой проводя по нему пористым салфеточным телом. Губы ее наконец дрогнули от смеха:

— Знойный мужик.

Во всей красе она Сигизмундыча еще не видела, и для Зарайской такое выступление было откровением.

— Хотя, — она скатала салфетку в шарик и щелчком отбросила его в коробку, — такие хорошо любят. В постели.

Губы и ноздри ее чуть подрагивали.

Не похоже было, чтобы она шутила, и Дебольский невольно с удивлением посмотрел на закрывшуюся дверь. Словно еще пытался разглядеть за ней щуплую фигуру шефа:

— Сигизмундыч? — с некоторой долей брезгливости скривился он.

Странно прямой, вечно напряженный, до смешного серьезный шеф, лишенный чувства юмора и мало-мальского мужского обаяния, вызывал чувство, близкое к презрению. Чисто мужскому. Это был такой подсознательный инстинкт: почувствовать свое превосходство, глядя на снулые бицепсы как отражение мелкого желчного характера.

Дебольский отвел глаза от двери и столкнулся с насмешливым взглядом Зарайской. Непонятно было, над кем она смеется: над шефом. Или над ним.

— Он компенсирует, — передернула она острыми плечами. И провела пальцами по выступающим ключицам. — Хочет нравиться женщине в постели. — Задумчиво, с легкой играющей улыбкой склонила голову. В глубине ее зрачков плескалось что-то неопределенное: то ли жалость, то ли насмешка: — Он на самом деле знает, что смешон. Стесняется женщин, не умеет делать широких жестов, даже когда хочет. И только в постели может это компенсировать. — Она тряхнула головой, ссыпая мешающие волосы за спину. — Поэтому очень старается для женщины, умело и внимательно. Для него это искусство. Он делает это не для себя — с такими хорошо.

Зарайская неожиданно выпрямилась. Щелкнули каблуки.

— Все. Пойдем работать — порадуем шефа.

Шефа радовали до девяти вечера.

Пока девочки не одурели от смеха и бесконечных повторений одного и того же. Под конец все безнадежно запутались, слова и сценки слиплись в какое-то маловразумительное месиво.

Казалось, одна Зарайская продолжала держать все в голове, четко зная что и зачем делает. И, провожая девочек, она непререкаемым тоном огласила: кому в какой день оставаться на вечернюю репетицию.

Никто и не подумал возражать.

Выходили поздно. Когда офис погрузился в вязкую полудрему. Свет на этажах был уже выключен. Одинокая подсветка тускло и как-то безнадежно отражалась в мутно-темных стеклах перегородок.