Время любить - Александрова Марина. Страница 51

— У них мой сын, Соль, — сказал он так, точно извинялся за собственную нерешительность. — Но я уверен, совсем скоро им придется меня отпустить из-за грядущей войны; я, конечно же, буду нужен… да, — как-то неловко закончил он.

Наши взгляды встретились. Я видела на самом их дне эту обреченность, принятие собственной участи, какой бы она ни была. Но я разглядела там и надежду на то, что казалось самым важным для этого мужчины. Он верил, что сможет выкупить жизнь сына. Пусть даже и такой ценой. Что Ариен не тронет то, что было для него дороже всего на свете. Было это всего лишь биологическим механизмом или прихотью души, но ни один отец или мать не выберет собственную безопасность, предпочтя ее безопасности собственного ребенка. Я могла это понять.

Я протянула свою ладонь сквозь прутья решетки и коснулась его щеки. Это было так мало, но это было то единственное, что он мог позволить мне сделать для него. Забрать его боль, поддержать его тело, исцелить его раны. Он прильнул к моей ладони, точно греясь в тех лучах, что исходили от нее, и посмотрел так, что у меня перехватило дыхание, от той степени благоговения, что царило в его взгляде.

— Спасибо, — практически неслышно сказал он, как если бы говорил «прощай».

— Мы еще встретимся, Саймон, — наверное, строже, чем следовало, сказала я. — Ешь… хорошо, — многозначительно добавила я.

Не дожидаясь ответа, я схватила Лил за руку и прильнула к Кирану, пряча стоявшие в глазах слезы у него на груди.

Она и ее спутники исчезли столь же стремительно, как и появились. Некоторое время Саймон задумчиво рассматривал пространство по ту сторону решетки. Иногда он сам себе казался аланитом с изъяном. Он часто себя спрашивал: почему он такой? Отчего не может просто смотреть на чужую боль? Почему так остро воспринимает страдания посторонних людей? Не то чтобы он есть и спать не мог, пока кому-то другому плохо, но пройти мимо чужой беды не мог. Помогать старался, как умел. Последнее не отдавал, но и безучастным редко оставался. Его не очень любили коллеги, не слишком жаловали представители собственной расы. Он не был заносчивым или же неосторожным в словах и поступках, но и свое мнение мог всегда отстоять. Пожалуй, именно из-за этого он слыл среди своих аланитом со скверным характером и твердой жизненной позицией. А еще он не делил существ, что населяли его мир, по расовому признаку. Они все были живыми. И этого было достаточно. Интересно, был бы он таким, если бы в раннем детстве чуть сам не отправился на тот свет? Его отец был знатным мужем в империи, а вот мать — нет. Но то ли он любил ее, то ли по какой-то иной причине, но позволил ей сохранить ребенка и даже активно участвовал в жизни Саймона, дав ему образование и толчок в этой жизни. Вот только жена его отца была иного мнения насчет незаконнорожденного отпрыска. Мужчина не знал этого с точностью на сто процентов, но его мать была уверена, что именно та женщина отравила ее ребенка, когда тому не было и семи лет.

Он помнил хорошо только время, что был вынужден провести прикованным к постели из-за болезни. Помнил загадочного ис’шерского лекаря, которого пригласили в их дом, чтобы тот поставил его на ноги. И еще он помнил удивительные сказки, которые мужчина рассказывал мальчику каждый раз, когда заканчивал процедуры, запланированные на день. Истории о женщинах и мужчинах, что были сотканы из духа изменчивого бога, что существует, убивая, а умирая, продолжает жить. Каждая из тех историй была необыкновенной. Перед его детским, измученным болезнью разумом оживали картины приключений, опасности и любви. Разве тогда он мог себе представить, что однажды увидит воочию жрицу проклятого гнилью города Ортис? Что герой его детства, образ, который всегда стоял перед его мысленным взором как олицетворение надежды, просто возьмет и возникнет из-под песков времен? Жалел ли он о том, что с ним случилось после той встречи? Пожалуй, нет. Даже если бы все повторилось вновь, были в его жизни вещи, которые ценились им гораздо больше собственного комфортного существования, и ему казалось, что благодаря этому его существование имеет чуть больше смысла.

Он постарается выжить. Обязательно постарается. И, быть может, они действительно встретятся еще раз… тогда.

Невольно пошатнувшись от накатившей на него слабости, он заметил странный металлический блеск на одном пруте решетки. Наклонившись к нему, он увидел небольшой металлический медальон на кожаном шнурке. На блестящей глянцевой поверхности была искусно выгравирована парящая в воздухе птица…

«Мы еще встретимся, Саймон, — строго сказала она и тут же добавила: — Ешь… хорошо».

Невольно улыбнувшись, рассматривая подарок, Саймон лишь покачал головой и тихо шепнул:

— Как скажешь, Соль, как скажешь…

Это перемещение было самым болезненным, что я когда-либо испытывала. Казалось, мое тело сначала заморозили, а потом просто разбили на тысячи осколков, чтобы соединить вновь. Стоило нам вынырнуть из того ледяного колодца, в который мы ухнули, уходя из казематов Рейна, как я поняла, что совершенно не могу удержать равновесие. Мои ноги просто разъезжались в стороны, точно вместо мышц и костей в них было желе. Рука Кирана, который продолжал удерживать меня за талию, — единственное, что помогало мне оставаться в вертикальном положении.

Я пыталась осмотреться вокруг, но быстро оставила это занятие из-за опасений, что меня еще и вывернет.

Тошнота, головокружение, ломота во всем теле… непривычные ощущения, которые не спешили отступать. И когда я уже вроде как созрела, чтобы проявить самостоятельность, то оказалась заключена в объятия одного весьма костлявого подростка.

— Он нашел тебя! Он нашел тебя! Лурес всемилостивая, я так боялся, что он не сможет, — все сильнее прижимал он меня к себе, вырвав меня из объятий Кирана и уткнув носом к себе под мышку. И неизвестно, что было в этот момент страшнее — вдохнуть или задохнуться.

Я вяло попробовала вывернуться из безвыходного положения, но причитания и захват усилились пропорционально моему сопротивлению. Конечно, я испытывала огромное облегчение оттого, что с Китом все в порядке. Но это не умаляло моего желания дышать.

— Да прости меня Пресветлая, ты удушишь ее, — вмешалась Лил, остужая пыл подростка. Кит неловко освободил меня из объятий, а я с шумом втянула воздух в легкие.

— Ты не пострадала? — спросил Кит, осматривая меня с головы до ног, точно изучая.

— При всем желании, — пробормотала я, — это не так просто, как кажется на первый взгляд, — все еще пыталась я отдышаться. — Но… как ты…

— А, — отмахнулся Кит, — экскременталъная разработка, — с умным видом поделился он. — Дворец помог и объяснил, что ты в беде. А еще помог найти его, — кивнул он в сторону мужчины, что все это время стоял за моей спиной.

Я невольно обернулась и посмотрела на Кирана, что молчаливо наблюдал за нами. Было в его взгляде нечто такое, что напомнило мне, как смотрят на мир обреченные больные. Точно стоя за невидимой стеной, они рассматривают тех, кто все еще жив и полон надежд. Такая светлая тоска, зависть и обреченность. Все это столь тонко переплетается, что не может оставить равнодушным.

Я осторожно взяла его за руку, чуть сжимая кончики его пальцев, просто потому что мне совершенно не хотелось позволить этой стене хотя бы на мгновение встать вновь между нами и разделить нас на века. Я все еще боялась, что стоит мне невольно отвлечься, переключить свое внимание, отойти в сторону — и все это окажется сном. Самым нереальным, невообразимым, чудесным сном.

Мое сердце гулко билось в груди, казалось, что этот звук слышен всем вокруг. Он отрезал собой реальность. Я держалась за него. Пока я слышу свое сердце таким сильным, взволнованным, оно кажется по-настоящему живым.

— Э… думаю, может, уберемся отсюда, пока все приличные люди еще спят? — поинтересовался Кит, весьма кстати напоминая нам о насущных проблемах.

Элио встретила нас предрассветной мглой. Рассветы, как и закаты, были неописуемо красивы в этих местах, но столь скоротечны и неожиданны, что неподготовленному человеку ни за что не понять, когда именно тьма отступит. Но я знала. Чувствовала, что совсем скоро острая стрела небесного светила пронзит небосклон, убивая непокорную, глубокую тьму, и растечется по небесному своду, превращая глубокий черный цвет в ярко-алый, оранжевый, золотой, фиолетовый и небесно-голубой. Нет ничего прекраснее, чем видеть то, как преображается тьма. Приятно знать, что я все еще реагирую на подобные вещи. Что мой разум, который помнит и знает многое, порой может предсказать события наперед и все еще способен воспринимать что-то столь иррациональное и эфемерное, как надежда и вера в то, что, пока я вижу нечто подобное, даже у меня есть шанс. У нас…