В могиле не опасен суд молвы - Брэдли Алан. Страница 9

– И там плавала эта туфля? – уточнил констебль Оттер. – В воде?

Викарий кивнул.

– И кто ее выловил? – продолжил констебль.

– Я, – застенчиво ответил викарий, и я заметила, что его брюки закатаны, демонстрируя бледные ноги и белые носки. – Хоб показал мне. И я пошел туда. Он еще ребенок. Я не хотел, чтобы он упал.

– Ясно, – ответил констебль Оттер, взвешивая мокрую туфлю в руке. – Значит, вы выловили ее голыми руками?

Викарий робко кивнул. Констебль с видом фокусника извлек из кармана записную книжку и карандаш и сделал запись. Ничего не упускает.

– Что ж, – констебль повернулся к хмурому Хобу Найтингейлу. – Чем ты тут занимаешься? Не юли, иначе я все расскажу твоему отцу. Он знает, как с тобой обойтись.

Я собралась было броситься на защиту мальчика. Я прекрасно знаю, каково это – когда тебе открыто угрожают.

Но не стоило беспокоиться.

– Да ради бога, – отрезал Хоб, глядя констеблю Оттеру прямо в глаза. – Я не делал ничего плохого. С каких пор пускать воздушного змея – это преступление?

Констебль явно опешил, я тоже. Он снял шлем и почесал затылок карандашом. Я лениво подумала: «Интересно, он там измажется?»

– С каких это пор? – настойчиво вопросил Хоб, повысив голос слегка, давая понять, что он на грани взрыва.

– Успокойся, парень, – сказал констебль. – Не стоит завязывать свои подгузники узлом.

Он взглянул на викария в ожидании улыбки в ответ на остроту, но его шутка умерла, не родившись. Викарий смотрел на него с таким лицом, будто услышал уравнение Эйнштейна.

– Что ж, – продолжил Оттер, – тогда беги домой. Если мне что-то потребуется, я знаю, где тебя найти.

Внезапно меня осенило. Как будто солнце вышло из-за темной тучи и осветило тропинку в лесу.

– Я отведу его домой, – вызвалась я. – Помогу нести сломанного змея.

Я чуть было не сделала акцент на слове «сломанного», но сдержалась. Я кое-что заметила под мятой бумагой, и это что-то явно не было частью игрушки.

– Ты даже не знаешь, где я живу, – возразил Хоб.

– Не беспокойся, малыш, – сказала я, ненавидя себя за эти слова. – Ты покажешь дорогу. Я мастер по починке воздушных змеев.

Я наклонилась и подхватила влажный сверток из пробкового дерева, бумаги и ужасно перепутавшихся ниток, стараясь сделать так, чтобы загадочный предмет под ним никто не заметил. Осторожно обернула длинный бумажный хвост вокруг своей руки.

– Веди, Хоб, – драматическим голосом провозгласила я.

Откинув голову и расправив плечи с видом героя военного фильма, уводящего свою армию из плена, Хоб промаршировал по церковному кладбищу, и я, удерживая неудобный сверток, пошла за ним.

Никто не заподозрил, что я уношу улики с места преступления.

Хоб ни разу не оглянулся на меня. С тем же успехом я могла быть служанкой, несущей шлейф его мантии.

Мы прошли мимо церкви по центральной улице, потом свернули в узкий проход между лавкой зеленщика и бюро ритуальных услуг. Справа находилась кирпичная стена, а слева – высокий деревянный забор.

– Здесь, – Хоб заговорил впервые с тех пор, как мы покинули церковный двор.

Я остановилась, уставившись на потрепанную деревянную вывеску над открытой калиткой.

«Ф. Т. Найтингейл. Похороны и др.»

– Постой… – заговорила я, но Хоб поднес палец к губам, заставляя меня умолкнуть.

– Тихо, – прошептал он, – я не хочу, чтобы па нас услышал.

– Па? – переспросила я.

– Мой отец, – пояснил он, указав на вывеску. – Гробовщик.

Я чуть не упала. Не часто судьба дает такой шанс. Я чувствовала, как будто одновременно вытащила четыре туза и джокер.

– Гробовщик, – пробормотала я, – подумать только!

– Не бойся, – тихо сказал Хоб, выразительно артикулируя губами.

– Уверен? – ответила я в той же манере.

Он не ответил, но поманил меня согнутым пальцем за забор.

Внутри был широкий мощеный двор, и я как будто оказалась в другом столетии. Все это место – от газовой лампы над задней дверью дома до коновязи – было отправной точкой для процессии на кладбище.

Я представила терпеливых черных лошадей, запряженных в торжественный черный лакированный катафалк, через стеклянные окна которого те, кому еще посчастливилось пожить, могут поглазеть на труп.

Кокарды, крашенные в черный страусиные перья, шевелятся на ветру, словно перья мертвой птицы (чем они, собственно, и являются). Все, чтобы вызвать трепет у зрителей и напомнить им, что они тоже смертны; носильщики в черных цилиндрах молча идут рядом с гробом и посматривают на окружающих, словно говоря: «Ты! Да, ты – ты можешь оказаться следующим!»

О, эти старые добрые времена, когда смерть была повседневным спутником, а не слабоумным родственником, которого прячут подальше, не желая с ним общаться.

Сегодня у двери, где когда-то переступали с ноги на ногу лошади, стоял видавший виды автомобиль. «Остин», судя по всему, в прошлой жизни служивший такси в Лондоне.

Я осмотрелась и поняла, что это задний двор – территория, не предназначенная для посторонних глаз. Вдоль забора выстроились деревянные гробы, в углах составлены коробки с пустыми бутылками.

Я подалась вперед, изучая этикетки.

Ага! Как я и подозревала: формальдегид, хлорид ртути, мышьяковистая кислота и щепотка старого доброго хлорида натрия (поваренной соли) плюс пара капель тимола, коричного и гвоздичного масел, чтобы замаскировать запах.

С дрожью восхищения я вспомнила, что мышьяковистая кислота в форме триоксида мышьяка – это один из самых смертоносных ядов, часто используемый для того, чтобы травить крыс.

– Шевелись! – прошипел Хоб.

Он стоял в дверях и неистово размахивал руками. Я поторопилась к нему.

И присвистнула. Мы находились в большой мастерской, в дальнем конце которой было что-то вроде галереи или чердака. Повсюду стояли гробы и их части на разной стадии готовности: лежащие на деревянных козлах, прислоненные к стенам, составленные в углах. На всех поверхностях лежали рубанки, молотки, пилы и резцы, воздух сладко пах древесной пылью и опилками.

Для девочки с моими интересами это рай.

Все равно что присутствовать при акте творения!

Хоб был уже на середине лестницы, ведущей на галерею.

– Давай сюда, – сказал он. – Скорее! Пошевеливайся!

Я начала неловко взбираться наверх, перекладина за перекладиной, прижимая помятого змея к груди. Должно быть, по виду я напоминала подмастерье обойщика.

Хоб протянул руку, чтобы помочь мне подняться.

Без слов он забрал у меня бумажного змея и швырнул в угол, потом достал черный прямоугольный предмет и поставил его на отполированный до блеска гроб.

Я постучала по поверхности ногтями. Шеллак, растворенный в метиловом спирте, гроб высочайшего качества. Явно не из тех дешевых коробок, которые покрывают льняным маслом и сажей с несколькими каплями скипидара.

Это вместилище предназначалось для кого-то важного.

По собственному опыту я кое-что знаю о лаках и их разновидностях. Как-то раз срочный ремонт стола работы XVII века в столовой, полированную поверхность которого я повредила роликами, надо было завершить до того, как отец вернется в Букшоу из Лондона.

При этой мысли у меня сжалось сердце.

– Надеюсь, камера не пострадала, – сказал Хоб, – иначе Пиппин убьет меня, когда вернется домой.

«Пиппин? Что за Пиппин?» – подумала я и вопросительно подняла брови.

– Мой брат, – объяснил Хоб. – Он летчик. Маршрутная съемка. Он фотографирует северную Канаду для геологической экспертизы. Летает на «спитфайре». Это его камера. Я позаимствовал ее для эксперимента.

Я видела гордость в глазах Хоба.

Отраженная в полированной поверхности гроба, камера имела неземной вид: странный научный аппарат с другой планеты, возможно, предназначенный для того, чтобы следить вездесущим оком за нашим отсталым миром.

И в то же время это был совершенно обычный «кодак» модели «Брауни шесть-двадцать». Они встречаются на каждом шагу. Каждый турист в любой английской деревеньке ходит с таким фотоаппаратом на шее, неистово фотографируя все подряд: старинные дома, амбары для десятины и каждую попавшуюся на пути утку.