Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович. Страница 7

Между тем обстановка на дальневосточных рубежах страны к лету 1938 года накалилась до предела. Еще за два года до этого отряды японцев дважды переходили границу: первый раз в районе пади Мещеряковая, второй — в районе погранзнака № 8. Они проникали на советскую территорию до полутора километров в глубину. В последнем бою с японцами погиб один из ближайших моих друзей, командир взвода нашего полка лейтенант Краскин… Мы вышвырнули врага с советской земли, но понимали, что на этом он не успокоится.

В 1938 году участились случаи засылки на нашу территорию шпионов и диверсантов. Нарушения границы приняли массовый характер. Японские полевые войска подтягивались к Приморью. По всему чувствовалось — японцы готовятся к нападению.

118-й стрелковый полк, как и другие полки дивизии, был приведен в боевую готовность…

НА ХАСАНЕ

В мае 1938 года меня избрали секретарем партийной организации полка. Это большая честь, конечно, но работы на меня сразу навалилось столько, что поначалу даже немного растерялся. Ведь опыта партийной работы у меня, что называется, кот наплакал. Свободного времени совсем не оставалось. Посмотришь, другие командиры, закончив рабочий день, давно уж в семейном кругу отдыхают, а ты еще в штабе сидишь или в клубе. Либо планы работы составляешь, либо собеседование проводишь, либо политинформацию, либо хлопочешь о выпуске боевого листка…

В субботу 23 июля я пришел домой поздно, в двенадцатом часу ночи, — задержался в штабе. Заснул, едва голова коснулась подушки. Утром вставать не торопился — воскресенье, ничего важного на этот день не намечалось. В самый раз бы отоспаться за всю суматошную неделю.

Поднялся около девяти, решил позавтракать, а потом еще часика два соснуть. Но благодушным планам моим не суждено было осуществиться. На крыльце послышались торопливые шаги, раздался стук в дверь и на пороге появился рассыльный.

— Товарищ лейтенант, вас вызывает в штаб командир полка.

Я оставил недопитым стакан чаю, на ходу дожевал бутерброд и помчался по вызову. По дороге гадал: «Зачем я понадобился в штабе в воскресенье?» Но на душе уже было тревожно: «Видимо, что-то случилось на границе».

В кабинете командира полка майора Соленова находились комиссар старший лейтенант П. И. Бондаренко и заместитель начальника штаба капитан Г. Н. Низовский. Я доложил о прибытии.

— Садитесь, Иван Никонович, — спокойно, даже несколько флегматично сказал Соленов. — Хочу ознакомить вас с обстановкой.

Я сел на стул и, не утерпев, спросил:

— Японцы?

Чуть щуря темно-карие глаза, комиссар метнул на меня острый взгляд:

— Угадал…

Мое воскресное благодушное настроение как рукой сняло. Вот оно — начало…

— Обстановка такая, — все тем же ровным, спокойным голосом продолжал командир полка, — в районе озера Хасан японцы сосредоточили большие силы. Это неспроста. Возможны всякого рода провокации. Командир дивизии приказал мне выделить усиленный батальон и к утру двадцать пятого июля сосредоточить его вблизи границы. Хотелось бы, Иван Никонович, знать твое мнение, как секретаря парторганизации: какой батальон целесообразнее всего направить для выполнения этой боевой задачи? Дело ответственное… да и почетное. А вы к тому же из всех нас, — Соленов взглянул на комиссара Бондаренко и капитана Низовского, — самый старый служака в полку. Вам, как говорится, и карты в руки.

Отличительной чертой Павла Григорьевича Соленова было глубокое уважение к подчиненным, умение использовать их опыт и знания. Сам он, участник гражданской войны, обладал большим военным и жизненным опытом, и это вызывало к нему большие симпатии.

Я прослужил в полку восемь с лишним лет, вырос от рядового до командира роты, поэтому хорошо знал его личный состав. «Какие условия необходимы, чтобы батальон сумел выполнить ответственную боевую задачу — не пропустить японских захватчиков на советскую землю? — лихорадочно думал я. — Отличная боевая выучка личного состава — раз. Наличие близкого к штатному расписанию количества командиров в батальоне — два (практически такое случалось редко). И третье — боевые качества самого командира батальона. Он должен отлично знать военное дело, быть стойким, мужественным человеком. Ну конечно, всем этим условиям отвечает 3-й батальон и его командир старший лейтенант Разодеев».

Все эти соображения я изложил командиру полка.

Павел Григорьевич подумал, переглянулся с комиссаром (тот согласно кивнул головой) и сказал:

— Твое мнение, Иван Никонович, совпадает с нашим.

Он снял телефонную трубку и приказал поднять по тревоге 3-й батальон. Положив трубку, все тем же спокойным, будничным голосом проговорил:

— Мы вот с комиссаром решили направить тебя с третьим батальоном для помощи Разодееву в организации партийно-политической работы.

Я встал по стойке «смирно»:

— Есть, отправиться с третьим батальоном, товарищ майор!

— Через час я собираю руководящий состав, буду ставить задачу, тебе надо присутствовать. А пока можешь быть свободным.

Я вышел из помещения. Как и полчаса назад, на улице ярко сияло солнце. Около крыльца щебетали воробьи, поклевывая кем-то рассыпанную пшенную крупу. Тишина и мир, казалось, царили на земле. Но это только казалось… Со стороны казарм 3-го батальона уже слышались громкие команды.

Под вечер того же дня 3-й батальон посадили на грузовики с брезентовыми навесами, и колонна тронулась в путь. Я ехал в кузове одной из машин вместе с 7-й ротой. Всматривался в лица бойцов и не видел на них тревоги, страха. Спокойные веселые молодые ребята. Вот пулеметчик комсомолец Бабушкин, балагур и шутник, улыбка не сходит с лица. Когда грузились, Бабушкин, вскочив в кузов, крикнул своему второму номеру:

— Гоша, давай переводчика!

Второй номер подал ему ручной пулемет.

— Почему «переводчик»? — поинтересовался я.

— А как же, товарищ лейтенант, переводчик и есть. Ведь ему придется разговаривать с самураями на понятном им языке.

Слова эти были встречены смехом.

— Он у тебя, значит, по-японски балакает?

— А это смотря с кем повстречается. По надобности может и немца вразумить…

И сейчас бойцы все еще перешучиваются насчет «переводчика».

Тут же снайперы Корнеев и Русских, неразлучные друзья. Оба успешно учились в снайперской школе, остались на сверхсрочную. Отличные стрелки, снайперская винтовка у каждого тщательно зачехлена — берегут ее и лелеют, будто любимую девушку. Оба — люди серьезные, основательные, спокойные. Оно и понятно: снайпер — ведь это не только верный глаз, но и крепкие нервы, и твердый характер.

Миновали улицы поселка, впереди открылись поля, за ними невысокие сопки, сплошь заросшие дубняком. Красивые здесь места. Дорога то взбегает на возвышенности — и тогда слева открывается вид на Тихий океан, — то спускается в низины, где раскинулись дубовые рощи. Ветви деревьев шуршат по брезентовому навесу и кажется, будто машина вошла в туннель, освещенный зеленоватым светом.

Мы приближались к океану, к пункту, где нам предстояло пересесть на рыбацкие моторные суда — кавасаки. Кружной путь морем к озеру Хасан диктовался необходимостью. Кратчайшая дорога к нему шла по открытой местности и просматривалась японцами на большом расстоянии, а сосредоточиться у границы батальон должен был скрытно.

Все отчетливее слышался шум прибоя. И вот за поворотом дороги в вечернем сумраке открылся безграничный океанский простор. В лицо пахнул солоноватый, пахнущий йодом ветер. Волны гулко бухали о скалистый берег. Граница воды и суши была обозначена белесой лентой прибойной пены.

Кавасаки поджидали нас в бухте. Мы быстро погрузились на них со всем снаряжением и отправились в путь. Ощутимо покачивало.

В начале ночи высадились на берег, построились в походные колонны и двинулись в сторону озера Хасан. Дорога была тяжелая. Она то забирала круто в гору, то обрывалась у края болота, которое приходилось преодолевать. Над колонной вились тучи мошкары, воздух звенел от нее. Мошкара набивалась в нос, рот, уши…