Сказка о спящем красавце или Леськино счастье (СИ) - Цыпленкова Юлия. Страница 8

А как терпение мое закончилось до капельки, так Никуша и вернулся. Посмотрел на меня и руки вскинул:

— Тихо, ты тихо! — воскликнул. — Чего глазами сверкаешь?

— Где пропал, змей подколодный?

— Так ведь для нас старался! — округлил глаза воевода. — Как мне тебя без дела в хоромы провести? Вот и приказал для свадьбы кухарей собрать, чтоб на весь мир угощений готовили. Сейчас с ними и пойдешь. Только переоденься, Лесовика Берендеевна.

И сунул мне в руки мешок с одежей. А там наряд мужеский. Подняла на него глаза, а воевода ус покручивает, собой довольный.

— Сойдешь за мальчонку-то. Помощником кухаря, стало быть, назовешься. Под шапку волосья спрячешь, да ее на глаза надвинешь, чтоб не признали сразу. Ты ж одна у нас такая — разноглазая. А Олеслава эта только на тебя похожей прикинулась, чует мое сердце. Не такая она, вот ей-ей не такая.

— С глазюками ее я потом разбираться стану, — говорю я Никуше. — А с одежей дело придумал. Только где ж мне тут переодеться?

— Да вон, хоть в лавку скорняка зайди. Я скажу, любой пустит, — отвечает воевода.

Так и сделали. Вскоре я свою одежку на чужое сменила, да свое тряпье себе оставила, в тот же мешок положила. У меня там и бусики жемчужные, и обруч с подвесками знатные. Украдут еще князевы подарочки, а мне потом ворам руки рвать. Да и как Велеславу в мужеском-то показаться? Пусть на красивую смотрит. А кобылку свою домой отправила. Пошептала ей, и пошла моя Чалая, задом виляя. Ну ни кобыла, а скоморох с гривой. На колбасу бы поганку пустила, да люблю ее, нахальницу. А она знает, потому и ведет себя, как хочет: то с хозяйкой спорит, то ржет над ней.

А после уж, когда Чалая с телегой утопала, воевода меня к мужику сивому отвел.

— Вот, — говорит, — тебе помощник будет. С ним в ворота войдешь, а там как уговор был.

— Коль обещал, так и сделаю, — мужик кивает. — Для тебя, благодетель, наизнанку вывернусь, не то что мальчонку в хоромы княжьи отведу. Только точно дурного не выйдет?

— Дурное выйдет, коль слова не сдержишь, — говорит воевода, — а так одна только благость. Иль не веришь мне, Доброга?

— Тебе верю, воевода-батюшка, — поклонился мужик и меня за собой манит. — Идем, — говорит, — парень, проведу тебя.

Ну и пошагали мы, значится, с Доброгой. Никуша вперед ушел, чтоб вместе нас всех не видели, а кухарь меня к своим товарищам повел, кого готовить яства для пира свадебного пригласили. На меня поглядели, а хозяин мой враз от всех вопросов отмахнулся:

— Приблудный парнишка, — говорит, — на площади побирался, вот и пожалел я его, взял в обучение. Пока на посылках, а там и к делу пристрою.

— Доброе дело, — ответили кухари, и больше ко мне не лезли.

А как все собрались, так мы и пошли в хоромы князя Велеслава. В воротах нас допросили: куда и зачем пожаловали — после имена спросили, да и пустили во двор. Кухари все деловитые, бороды наглаживают — им честь великая, а у меня сердце заходится. Так и стреляю глазами, авось, князюшку моего хоть мельком увижу. Только не вышел он, и в окошко не выглянул. И колдовка его поганая тоже затаилась. Сидят, как два сыча, за дверьми палат спрятавшись. А что творится там, никому не ведомо.

Только как вспомню, как Велеслав меня целовал, да подумаю, что и ее так же, так враз разнести тут всё хочется. Но креплюсь. Коль добра хочу, то и злобу затаить надобно. Хватит, допылилась уже, кулаками наразмахивалась. Все дела переделала, теперь разгребать буду. Вот и иду рядом с Доброгой смиренная. И кухню посмотрели, и над котлами огромными головами покачали, и княжьим кухарям поклонились, чтоб, значит, волками не глядели. Те поворчали немного и оттаяли. Стали спрашивать, кто по какой части силен. Ну, так и подружились, и по делам определились.

Помыкалась я немного средь новых товарищей, а там Доброга меня и позвал:

— Иди, — говорит, — Кудря. Ты мне покуда без надобности. Тут своих помощников хватает.

Я и выскользнула с кухни, да в руки Никуши попала. Потянул он меня с чужих глаз подалее, да и припрятал до срока в чулане. Сказал, что никто сюда нос не сунет. А мне много и не надо. Принюхалась — мышами пахнет. Вот и зашептала, мышку призывая. Будет мне свой лазутчик. Всё, как есть покажет, и самой никуда идти не придется.

— А ты ступай, воевода, — говорю, как только мышка на ладонь забралась. — Я покуда одна посижу, а как что сказать будет, так и пришлю к тебе прислужника. Запищит — услышишь.

— Тоже дело, — отвечает Никуша.

Вот и ушел он, а меня одну оставил. А я мышку по спинке поглаживаю, и в ухо ей приговариваю:

— Беги, лазутчик мой, да в княжьи палаты. Сама погляди, и мне покажи, что князь делает. Да слушай прилежно, чтоб и я каждое слово услышала.

Пискнула мышь, с руки на пол сбежал, как только я наклонилась, да в дырку и юркнула. А я на пол села, глаза закрыла, а всё одно вижу. Только вижу так, будто совсем маленькая стала. И свет белый таким большим вдруг сделался, что аж дух захватило. Бежит мой посланник то во тьме меж стен, то по свету мимо ног людских, да никто его не видит. Вот и прибежала мышка к дверям княжеским, да под них и шмыгнула.

Бежит дальше лазутчик, Велеслава, стало быть, ищет. А как нашла, так и затихла — подглядывает, и я с ней смотрю, да от того, что вижу, снова выть хочется. Нет в глазах пустых лукавинки. Будто и вправду мертвые. Были синие да ясные, а будто мутью их затянуло. И на устах нет улыбки веселой, даже уголки вниз опустились, будто горько соколику. Сидит на стуле резном, перед собой смотрит, а словно ничего и не видит. Только брови иногда хмурит, да кулак сожмет, и вновь рука плетью виснет. Борется князюшка! Борется любый мой, да никак побороть чары черные не может.

И лиходейка тут, как тут. Подошла к нему сзади, да руки свои корявые на плечи широкие уложила. И волосы у нее не черные — зверя не обманешь мороком, даже если то мышь малая. Как солома спелая волосы у колдовки. И глаза не разные, а темные оба. Ничем на меня не похожая, верно думал Никуша — морок всё это проклятый. Хотела к князю подобраться, вот и подобралась, злыдня.

— Что ж ты, князюшка, всё противишься? — спрашивает колдовка. — Ладно жить с тобой станем, в согласии. Я скажу, а ты и дальше кивать станешь. Что ответишь, Велеслав?

— Да, Лесенька, — говорит князь мой. А голос-то будто эхо далекое. Нет жизни в голосе. Душа его противиться, вот и неживой с виду.

— А я тебе сыночка рожу, — говорит дальше проклятая, — он потом князем станет. Самым сильным будет, весь свет к ногам его ляжет. Тебе никто такого дитяти не родит.

Сидит Велеслав, не отвечает, только опять кулак сжал. А меня и злость берет, и худо делается. Уж не погубит ли сокола моего, как свое получит? Ведь не с добром пришла. Разве ж так хорошая баба сделала б? Коль любила б, то не заморочила. И со своего языка ему в рот слова не переложила. А она ж за него жить хочет, коль указкой стать вознамерилась. А как сына родит, ей и князь не нужен будет послушный. Да и не прожить ему долго, колдовство все соки выпьет.

Тут и я кулак сжала, да опять сдержалась. Рано тебе, Лесовика Берендеевна, войной-то идти. Вон, молчал вроде князь, а потом и кивнул, соглашаясь:

— Права ты, Лесенька. Быть нашему сыну славным князем.

— Мила ль я тебе, Велеслав? — Обошла его и спереди встал. — Хороша ли я, князюшка?

— Без тебя жить не стану, — сокол мой отвечает, а я зубами скрежещу.

— Знаю, что не станешь, — говорит злодейка. — Сердце твое теперь мне отдано, сам так захотел. Верно ль говорю?

— Верно.

— Хотел, чтоб любовь забрала? Как уговорено было, так и сделала — забрала боль твою.

«А себе оставила, — это я в голове своей отвечаю. — Не от любви ты князя избавила, а в слабости его к себе привязала… гадина».

Это ж как умирающего насильно дышать заставить, а рану не исцелить. Вот и помирает он, а помереть не может, а чтоб легче было, тебя, как настой целебный пьет. Ох и злыдня ж мерзкая! Исчезнет она, Велеслав и вправду помрет — крепкой ниткой они связаны. Только вот и я не девка простая. Тоже кой-чего умею. Только сила наша разная. Я же лешиха, мне земля силу дает, чтоб ей назад в служении возвращала, а у этой сила черная, недобрая. Вот бы книжечки умные почитать, что батька, уходя, оставил. Только где ж я на это время найду? Покуда все перечитаю, уж и понесет от князя душегубица. Видать, придется, как умею.