#НенавистьЛюбовь (СИ) - Джейн Анна. Страница 69

Наверное, нет.

Мы ехали и молчали – каждый думал о своем. Я – о Дане. Он, наверное, о Каролине. Едва я вспомнила ее, как мне стало невыносимо душно. Я открыла окно и высунулась в него, подставляя лицо ветру, приносящему прохладу, и глотая ртом свежий воздух. Однако почти сразу меня затащили обратно в салон.

– Осторожнее. С ума сошла? – спросил Матвеев, нахмурив брови.

– Да, – улыбнулась я и откинулась на спинку сидения. – Наверное, так и есть. Сошла с ума. А вообще, иди к черту, Матвеев, – беззлобно посоветовала я ему и посетовала: – Как меня все достало. Свадьба. Люди. Даже это платье.

– Какая ты злая, – отозвался он, пытаясь внести в нашу беседу нотки шутливости.

– Просто мне все труднее выносить чужую тупость и относиться к ней снисходительно, – отозвалась я.

– То есть из машины едва не вывалилась ты, а тупой – я? – поинтересовался он. – Прелестно.

– Какой обидчивый, – хмыкнула я. – Вообще-то, это не про тебя. Про некоторых индивидов на свадьбе.

– Про блондинчика? – мигом подхватил Матвеев. – Как его зовут? Игорек?

– Скорее, про девушек, которые пытались повиснуть на тебе, как сопли на носу, – рассмеялась я.

– Твои метафоры все более чудны.

– Я немного пьяна. Почему бы мне не чудить хотя бы в метафорах? – заметила я. У Дани не нашлось, что мне ответить. А может быть, он просто не захотел.

Его взгляд упал на мои руки – пальцы теребили кольцо.

– Дома снимешь, потерпи, – зачем-то сказал он. И я лишь кивнула.

Мы приближались к нашему временному пристанищу, однако не доехали до него – я попросила остановиться около того самого парка, в котором видела Матвеева и Серебрякову.

– Хочу немного подышать воздухом, – объяснила я, натягивая поверх свадебного платья куртку. – Можно?

– Можно, – вздохнул Матвеев. – Только недолго. Прохладно.

– Спасибо, папочка, – улыбнулась ему я и первой выпорхнула из лимузина.

Да, было прохладно, однако я почти не замечала этого – все мое внимание было приковано к листьям, устилавшим дорожки, которые ярко освещали круглые уличные фонари. Их свет был мягким и теплым – сливочно-карамельным, и казалось, будто среди деревьев зависли маленькие луны.

Листьев было немерено: желтых, морковно-оранжевых, тыквенных, янтарных, алых, бордовых – они лежали по краям дорожек, у самых бордюров. А рядом с одной из лавочек высилась целая гора, в которой, судя по всему, успели поваляться дети. Раньше во дворе мы тоже делали такие, чтобы прыгать на них с турников, разведя руки в стороны.

Мы медленно шли по парку в сторону дома – он, высокий, натянутый, словно стрела, виднелся из-за макушек деревьев.

– Начало октября для меня всегда пахнет булочками с корицей, которые пекла твоя мама, – сказала я, обхватив себя руками, все так же разглядывая пожелтевшие и поредевшие кроны деревьев. – Пахнет медовым чаем и прелыми листьями. Каждый октябрь, – повторила я. – И сейчас так пахнет. Хотя нет ни булочек, ни чая – только листья. И ты.

– Помнишь, нам было восемь, а может быть, девять. И мы в субботу сидели у вас на кухне – ты, я, наши мамы. А папы что-то делали в гостиной. Мы ели булочки с корицей, пили медовый чай и играли с тобой в прятки. Когда настал мой черед прятаться, я спряталась в ванне, за шторкой, а ты долго не мог меня найти. А потом ты тоже надолго спрятался – выбежал за дверь. И мы все искали тебя целый час. Потом все вместе пошли гулять, – продолжала я, видя перед собой не дорогу на одной из центральных улиц, а наш двор, усыпанный листьями. – Листьев было так много, что мы с тобой собирали их. Собрали целую кучу – настоящую огромную гору. И стали прыгать в нее с турника. Весело было, – улыбнулась я. – Помнишь?

– Смутно, – задумчиво ответил Даня. – А не тот ли это день, когда ты запихала мне в булочку чеснок?

Я рассмеялась.

2.18

– Кажется, тот. А потом ты насыпал мне в чай соль. Только перепутал кружки, и соленый чай достался моей маме.

– Да, точно, – кивнул он и почему-то улыбнулся тоже. – И что? Почему ты вспоминаешь этот день?

– Потому что он засел в моей памяти. Каждый октябрь я вспоминаю его. Запахи. Голоса. Вкусы. Я давно поняла, что общее прошлое – слишком тонкая связь. Она не удержит людей рядом. У воспоминаний нет такой силы. Но ты… Ты все время был в моей голове. В моей памяти. В моих мыслях. Я не могу избавиться от этого. Я не могу избавиться от тебя, Матвеев, – призналась я зачем-то, хотя совершенно точно не хотела говорить этих слов. – Даже осень пахнет воспоминаниями о нашем детстве.

– Думаешь, я могу избавиться от этого? – вырвалось у него.

– Что? – удивленно подняла я на него глаза. И, как назло, запнулась о какую-то палку. Матвеев тотчас подхватил меня, не давая упасть. Сколько раз он уже так делал? Мне вспомнилась наша зимняя прогулка в одиннадцатом классе, когда он пришел вместо Сергея.

– Осторожнее, Пипетка. Лоб расшибешь. А у нас завтра еще одна встреча с Люциферовыми, – заметил Даня, не отпуская меня. Мы остановились, глядя друг другу в глаза.

– От чего ты не можешь избавиться? – спросила я тихо. – От воспоминаний?

Даня убрал с моих волос листик и горько улыбнулся.

– От тебя, Дашка. Сколько бы ни старался избавиться от тебя, но ты всегда возвращаешься. И в сны, и в мысли. И в голову, и в сердце. Это абсолютно нелогично. Все, что связано с тобой, не подлежит рациональным объяснениям, – шутливо заметил он, но я слышала в его голосе напряжение. – Ты – мое наваждение, Дарья Сергеева.

Я вырвала руку и остановилась, не зная, злиться мне или радоваться. Ни один человек в мире не вызывал во мне столько сложных, переплетенных тесно чувств. От нежности до ярости.

– Ах, прости, милый, – язвительно произнесла я, почувствовав себя задетой за живое и одновременно почти счастливой – непередаваемые эмоции. – Не хотела доставлять тебе дискомфорт своим существованием.

– Эй, не злись. Знаешь, что меня радует? – вдруг спросил Даня. – То, что и ты не можешь избавиться от меня. Что и я – в твоей голове.

– Яд в моей голове, – перефразировала я, потирая замерзшие руки. – Все мысли о тебе токсичны, Клоун. Переполнены ненавистью.

– От ненависти до любви – один выдох, – невозмутимо отозвался Даня, остановился и зачем-то подул мне на волосы.

– А от любви к ненависти – вдох. И свой ты уже сделал.

– Так сильно теперь ненавидишь меня? – спросил он, чуть помедлив. – И при этом не можешь забыть?

– Мне кажется, ты оттягиваешь обещанный разговор, – тут же сменила тему.

– Может быть. Неосознанно, – пожал Даня плечами и почему-то улыбнулся. – Спасибо, что сказала это, Даш. Мне стало легче. Правда.

Он вдруг опустился на колено и поднял с пожелтевшей травы кленовый лист: большой, алый, с тоненькими оранжевыми прожилками, расходящимися от черенка, и протянул его мне. Как когда-то давно, в детстве. В тот самый вечер, когда я запихала в его булочку чеснок, а он посолил мой чай.

Я взяла лист – тонкий и невесомый. И с недоумением повертела в руке.

– Зачем? – только и спросила я, не понимая, что Матвеев делает.

– Помнишь, в тот день – или уже был вечер? – я толкнул тебя, ты упала и поцарапала ладонь до крови. Потом я подарил тебе листочек и сказал, что больше не буду так делать.

– Не помню, – растеряно отозвалась я.

– Я помню, и этого достаточно, – отозвался тихо он. – Каждый раз, когда из-за меня ты ударялась или ранилась, я слишком сильно переживал, чтобы забыть. Прости меня, Даша, – в его голосе слышались отголоски потухшего огня. – Я виноват перед тобой. Но я всегда старался защитить тебя. Тогда, когда мы возвращались домой и к тебе пристали мальчишки. Когда Серый поспорил на тебя за моей спиной. Когда закрутилось все это дерьмо с Владом.

Даня хотел коснуться моего лица, но отдернул руку. Его взгляд вдруг устремился вперед, на появившихся откуда-то трех парней в спортивной одежде, которые шли в нашу сторону.