Демон наготы (Роман) - Ленский Владимир Яковлевич. Страница 24

Я снова прилег на кушетку. Голова моя горела. Я вспоминал эту ночь наших безумств в этом городе. И вдруг меня как молния пронизала одна черта, одна подробность, одно воспоминание из тех чувственных забвений, которые я переживал с Изой.

Я лежал и вспоминал весь рисунок ее тела, поглощенный тоской воспоминаний и незаметно разрастающейся во мне жаждой. Я безмерно тосковал и жаждал ее голоса, ее рук, ее прикосновений. Проходили часы… Ко мне стучалась прислуга. Я ее отослал. Короткий февральский день склонялся к концу. Уже темнели окна. И вдруг я вздрогнул. Я услышал голоса и шаги в коридоре. Это были они — Иза и Звягинцев! Я приникнул ухом к двери. Его мягкий осторожный шаг, ее решительная четкая походка. И потом ее решительный и сочный голос разлился по всему коридору. Они никого не стеснялись. А может быть, она даже нарочно так громко разговаривала подле моей двери. Она вызывает меня на действия… Хорошо же…

Их шаги и голоса стихли у одной из дверей по коридору. Может быть, у двери ее, или его. Хуже всего было то, что у меня не было простого и решительного плана действий. А мой мозг был так измучен, так плохо работал, что я нуждался теперь просто в руководительстве, в указании. Я как автомат пошел бы теперь за тем, кто указал бы мне, как действовать и поступить, потому что страшная нервная взвинченность диктовала мне поступки безумные, внезапные и нелепые…

Я делал последние попытки взять себя в руки. Я ходил по комнате и громко рассуждал сам с собою, потому что я был уже не в силах тихо, «про себя» думать, соображать, комбинировать поступки, воображать их последствия. «Ведь это же ужас!.. — говорил я сам себе. — Я попал в водоворот. И когда же? Именно тогда, когда, казалось, я утратил связь со всей внешней жизнью и повернулся лицом к смерти, к холоду и равнодушию…» Я чувствовал себя связанным по рукам и ногам, как жертвенный бык. Меня куда-то тянули за веревку, обмотанную вокруг моей шеи. Я напрягал слух и весь замирал, ожидая услышать одну ноту голоса Изы. Потом я бросился к письменному столу и написал ей записку. В ней было три строки:

«Может быть вы все таки дадите мне возможность перед отъездом вас увидеть…»

Больше ничего. И послал к ней в комнату с лакеем. Ответ не замедлил. «Там» не хотели, чтобы я уезжал так, не доставив никакого торжества могущественной женской гордости и женскому тщеславию. Надо было еще, чтобы я склонился к этим ногам, которые я так хорошо знал. И я получил ответ. «Я жду вас с нетерпением». Мы были теперь несколько неожиданно на «вы».

Тогда я вышел на улицу. Зашел в первый попавшийся цветочный магазин и купил там на свои последние деньги роз. С ними я вернулся в гостиницу и постучал у ее дверей.

Вот момент, который доставит им удовлетворение. Бывший любовник приходит с розами, с видом смиренным, с головой склоненной. Но втайне я надеялся все же, что она одна. Что с ней хоть в эту минуту нет никого и я смогу свободно с ней поговорить.

Раздался ее голос: «Войдите!» Вслед за тем она сама подошла к двери и открыла ее. Я вошел. В углу на диване сидел Звягинцев. Иза была в короткой черной шелковой юбке, из под которой виднелись икры ее обтянутых прозрачными чулками ног, и в желтом легком кимоно, в котором она казалась почти неодетой. Это кимоно, или, быть может, другое, но такое же, она набрасывала на себя во время самых интимных мгновений со мной. Взбешенный, униженный, я взошел в эту комнату с пучком роз в руках, не зная теперь, что с ними делать.

Я поклонился Звягинцеву и протянул розы Изе. Она поблагодарила меня и поставила розы в вазу. Звягинцев с любопытством следил за мной. Потом я сел.

Наша беседа не клеилась. Я был расстроен и плохо владел собой. Неудачно вырвавшееся у меня слово внезапно разозлило Изу и она при нем, при моем сопернике, который мог сидеть и торжествовать, бросила мне несколько злых и уничтожающих слов. Ее взгляд стал холодным и злым, как у кошки. Тогда я лицемерно склонил голову и произнес несколько смиренных слов. Мое непроизнесенное извинение было принято. Со мной снова переменили тон.

Но «пересидеть» ее гостя я не мог. Было уже поздно, когда я поднялся в ответ на ее лицемерные жалобы, что она устала и хочет спать. Я поднялся и встал, готовый уходить, а он сидел все там же, на диване, в небрежной позе, вытянув ноги в лакированных ботинках и поглядывая на все с усталым равнодушием и кокетливым презрением.

Я уходил, чувствуя его взгляд на своей спине. Она меня провела до двери. Я вытянул ее за руку в коридор.

— Зайди ко мне, — сказал я ей, — мне нужно тебе сказать два слова!

— Поздно, — ответила она, зевая, — я спать хочу, милый… Завтра ты все мне скажешь. Ну, прощай…

Мне захотелось ударить ее, стиснуть ее шею, задушить, убить. Во мне клокотала дикая злоба, слитая все же с влечением к ней, к ее телу.

— Зачем ты меня выписала? — спросил я ее, наклоняясь к ее глазам.

Она, не задумываясь, ответила:

— Я сама не знаю… В сущности, ты мне не нужен. Так, каприз! Если хочешь, завтра же можешь уезжать…

Она повернулась и ушла, стуча своими высокими каблуками. Ее спина еще раз мелькнула в дверях. Я не пошел к себе, а отправился бродить по улицам. Я шатался мимо каких-то заборов и сонных особняков, вышел к реке, покрытой льдом и снегом, обломал с сухого дерева ветку и, размахивая ею, шел, без мысли и в каком-то странном оцепенении. Смертельно усталый, я вернулся домой, продрогший и с какой то блаженной тупостью в мозгу, в душе. «Спать, спать», — говорил я себе.

Разделся и повалился в кровать. И тут же услышал какое-то легкое царапанье в дверь. Мгновенно приподнялся, весь натянутый, как струна. Вскочил и подошел к двери. Открыл ее. За дверью в коридоре стояла Иза, сейчас же проскользнувшая ко мне в комнату.

Я вытянул руку по направлению к двери:

— Вон!

Она зажала мне рот рукой.

— Не кричи. Теперь ночь.

Ее глаза смотрели в упор в мои, рот дышал мне прямо в лицо.

— Ты гонишь меня? — спрашивала она, смеясь глазами.

— Гоню, — ответил я. — Уходи.

Она сбросила с себя белую шелковую шаль и капот. Она снова овладела моей волей и разумом.

Я в диком исступлении целовал ее всю, с ног до головы. Через час она от меня вырвалась и убежала. Я как сноп повалился на постель и совершенно успокоенный, как будто провалился на дно. Я спал без сновидений, глубоко и мирно. Когда я проснулся, день уже клонился к вечеру. Я проспал часов пятнадцать.

Облившись холодной водой и проглотив стакан чаю, я бросился к двери Изы. Они были заперты. Ее снова не было. Прислуга отвечала уклончиво. Я стоял в нерешительности. Потом постучал в двери Звягинцева. Секунду мне никто не отвечал. Я повторил свой стук. Тогда я услышал за дверью шорох, тихие голоса и движенья. Еще через несколько секунд мягкий спокойный голос произнес:

— Пожалуйста…

Я вошел. Номер Звягинцева был самый шикарный в гостинице. Он его снял, имея тут же в городе квартиру. Среди красных плюшевых диванов и кресел я искал фигуру Изы. Звягинцев был один в номере. Высокая перегородка спальни тянула меня безумно подойти и заглянуть туда. Но я был связан условиями общего такта, а разыгрывать безумного ревнивца у меня не было никакого желания.

И мне пришлось опуститься в кресло подле письменного стола, и в течение нескольких минут вести со Звягинцевым мирную беседу. Ответив на его вопрос о моей судьбе, я спросил:

— Изы Петровны у вас нет?

Он обвел глазами комнату и уклончиво ответил:

— Как видите…

За перегородкой раздался какой-то подозрительный звук, похожий на смех. Я прислушался. Потом я сказал:

— Похоже на голос Изы…

Звягинцев улыбнулся в свои густые усы:

— О, нет… Там, — он указал рукой на перегородку, — действительно женщина, — но только не та, о которой вы думаете…

Когда я прощался и уходил, он, провожая меня до двери, сжал мне на прощанье руку и глядя на меня глазами, в которых светилось сочувствие, сказал:

— У вас страшно измученный вид. Кроме того, вся эта история, которую мы здесь разыгрываем, чрезвычайно не подходит к вам, к вашему лицу, к вашим глазам. Уезжайте лучше…