Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир. Страница 10
В один из таких вечеров меня пугает женский голос. Аллея до этого была пустынна и ее голос из-за спины звучит неожиданно. Оглядываюсь. Молодая женщина оценивающе вглядывается в мои чертежи и заявляет, что моем шедевре явно не хватает жизни, а сама она любит позировать обнаженной. Она была бы рада вдохнуть оживление в мои рисунки.
Я понимаю это как попытку трудоустройства и объясняю ей, что рисование обнаженной натуры не совсем мой профиль и платить ей не смогу. А это так, развлекаловка. В ответ она фыркает и заявляет, что получает от этих сеансов «обалденный кайф» и этого ей достаточно. Вопрос о моем профиле она вообще не комментирует. Я в замешательстве. Рассчитываться с ней я смогу разве что изображениями ее собственного тела, и, похоже, это ее устраивает.
В назначенное время я слышу дверной звонок. Переступив порог, она объявляет мне, что зовут ее Таней. Она не страдает комплексами и готова позировать прямо от порога. Я предлагаю ей чаю, но ей не терпится увидеть себя на холсте. Я объяснил ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель… Монументальная живопись не мой профиль.
Пока она раздевается я, краем глаза оцениваю ее достоинства. Наверное, она догадывается, что я за ней наблюдаю, и откровенно поблескивает глазами. Видимо для нее это игра молоденькой шустрой мышки со старым котом
Закончив свои первые наброски, я приглашаю Таню посмотреть на мои художества. То ли она ни черта не понимает в живописи, то ли лукавит, но делает восторженный вид. По ее словам рисунки очень сексуальные, только вот почему не маслом и не на холсте? Было бы вообще потрясающе. Я еще раз терпеливо объясняю ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель. Монументальная живопись не мой профиль.
За несколько сеансов наши отношения устаканились. Таня уже не рвется проявлять инициативу, послушно принимает те позы, которые я от нее требую, но выражение ее ли-ца мне нравится все меньше. Все реже появляется блеск ее глаз, впечатление такое, что ей уже наскучили наши сеансы. Я работаю без проявления эмоций и догадываюсь, что мое поведение евнуха ее не вдохновляет. Она не знает, что свои желания я истребляю на корню, чтобы они не выросли в безжалостного дракона. Наверное, когда-то я прошел весь путь от острых зубов до заднепроходного отверстия, из которого вывалился в нынешнюю повседневность высосанным и дурно пахнущим. Быть вновь проглоченным мне не светит. Сегодня мне вполне хватает впечатления от обнаженного женского тела. Когда эти впечатления через край я, оставшись наедине с собой, лишь корректирую в памяти некоторые детали, позы. Остальное дело техники…
В тот вечер, когда наступил кризис я, закончив изображение очередной корзинки с фруктами, решаю лечь спать пораньше, хотя желание еще не пришло. Но, иногда, чтобы отрешиться от всего, хочется уснуть летаргическим сном. Татьяну я не ждал, обычно она заранее предупреждает о своем визите и ее звонок в дверь меня удивляет. Перешагивает порог она в каком-то возбужденном состоянии, похоже, навеселе. На мой вопросительный взгляд отвечает одним словом «Хочу!». Потом проходит в комнату, к моей не заправленной постели и кладет на подушку крупную купюру.
- Не понял, - бормочу я.
- Хочу, чтобы ты рисовал меня. Перед критическими днями у меня округляется грудь. Смотри!
Она расстегивает свою летнюю куртку, распахивает кофточку, и грудь полностью обнажается.
- Разве это не красиво?!
У меня нет возражений.
- Ну да, - мямлю я – Только я как-то сегодня не настроен…
- На что?! – хохочет Танька.
Не дождавшись моего ответа, она приближается лицом к моему уху, и я чувствую легкий запах алкоголя.
– Художник должен быть настроен на творчество всегда. Это его секс.
- Я импотент,- в отчаянии обороняюсь я.
- Излечим! – решает Танька, сбрасывает куртку и выставляет на стол бутылку коньяка.
Не дожидаясь моего участия, сама приносит из кухни стакан.
- Выпей, художник! И у тебя сразу все поднимется.
Она сует мне стакан с алкоголем, и я сдаю позиции.
У меня какая-то апатия и берусь я за дело без энтузиазма. Позирует она недолго – то ей приходит в голову посмотреть, как у меня получается, то отправляется в туалет, то в ванную и продолжает лазать по квартире. Хотя я раньше ей никогда этого не позволял, но полученный гонорар коньяком и опьянение вносят свои коррективы. Я уже не обращаю на нее внимания и дорисовываю картинку по памяти. Закончив поднимаю голову, и меня парализует. Пока не понимаю отчего. Она стоит передо мной в пестром желтокоричневом халатике из тонкой льняной ткани, надетом прямо на обнаженное тело. Ткань облегает ее фигуру так, словно халатик скроен по ней. Напуганный до смерти я спрашиваю, где она его нашла, хотя уже догадываюсь где. На том самом кладбище, за фанерной дверью, которое я сам обхожу седьмой верстой. Иногда у меня возникает желание плеснуть на нее бензина и чиркнуть спичкой …
- Как ты открыла замок!? – трясет меня.
- Он был открыт. Я только потянула…
Уже не пытаюсь выяснить, какого черта она себе позволяет. Сидром вседозволенности возникает у натурщиц, которые взгляды художника принимают за взгляды мужчины.
Я шагаю к ней, уронив свой недописанный шедевр. Наверное, у меня страшное лицо, потому что она смотрит на меня испуганными глазами и поворачивается, чтобы бежать. Я успеваю схватить ее, она замирает, уже никуда не рвется и как будто даже подается ко мне. У меня съезжает крыша окончательно, и я валю ее на постель навзничь , заворачивая подол халата…
Провожая ее, я плету, что решил бросить это занятие, что у меня уже плохо со здоровьем … Лучше займусь чем-нибудь другим.
В принципе я недалек от истины, но, похоже, она не верит моим бредням, потому что неожиданно предлагает мне любую другую позу, какую бы я хотел. Выставляя ее на площадку, я понимаю, что другой дуры мне будет не найти и придется сменить профиль.
Вернувшись в комнату, нахожу взглядом желтовато-бежевую тряпку – халат брошен на спинку стула. Я долго стою, уставившись на этот неожиданный сюрприз. Коррида! Потом начинаю вспоминать, что я неоднократно выбрасывал ее в окно, выносил в мусоропровод и как будто бы даже сжигал в эмалированном ведре. Я закоптил тогда всю квартиру и запах гари долго не выветривался. Или мне кажется? Может быть, по пьяне, спалил что-то другое. Я разворачиваю халат осторожно, как будто из свертка может выпасть змея. …Я уже понимаю, что это халат какой-то женщины, которую я не хочу знать, не хочу вспоминать и, вообще, ничего не хочу. Черт побрал бы эту глупую натурщицу! Я приношу из кухни пакет, тщательно складываю неистребимую тряпку и снова торможу. Как с ней поступить? Снова сжечь, вынести в мусорный контейнер и…, чтобы она опять обнаружилась в моей же квартире?! Жаль, что меня не оставили в психушке пожизненно.
Я кружу по комнате, пытаюсь сосредоточиться, заканчивается это тем, что останавливаюсь у той самой кладовой, где Танька нашла этот халат, той самой, которую я обхожу седьмой верстой, стараюсь даже не касаться дверцы этого склепа, не то чтобы перешагнуть порог…
Долго не могу найти выключатель, пока не вспоминаю, что он на другой стороне
от дверного проема. Затлевшая под потолком лампочка освещает серые, лишь оштукатуренные и потрескавшиеся стены. На одной из них, на крючках, гора какой-то одежды. В углу картонные коробки со всяким хламом прикрытые тряпкой. На полу такая же тряпка накинута на что-то продолговатое, приткнутое к стене. Хотя определить рисунок ткани трудно - все покрыто слоем пыли. Склеп. Руки мои перестают слушаться, но я тянусь к этой гробнице стаскиваю накидку и долго осматриваю стопу полотен разных размеров в рамках и без рамок… Опускаюсь на корточки и медленно перебираю плоды чьих то творческих потуг. Подозреваю, что моих собственных. Некоторые из них мне что-то напоминают, другие словно не мной малеваны, но даже те, которые я узнаю, производят на меня какое-то тягостное впечатление. Черт меня дернул сунуться в кладовую, в этот склеп от которого я интуитивно шарахался… Эксгумация продолжается всю ночь и лишь на рассвете, окончательно офонарев, я выползаю в комнату, запираю дверь на амбарный замок и задаюсь вопросом, к чему бы все это. Перед тем как предстать перед высшим су-дом, человека одолевают картинки прожитого. Те картинки, что я рассматривал, еще ни-как не связаны с этим прошлым и у меня нет абсолютно никакого желания ворошить его, но меня никто и не спрашивает, Увиденные эпизоды, лица, даже пейзажи напирают и вот-вот сорвут плотину, которой я из последних сил отгораживаюсь, но она уже трещит по всем швам…