Держаться за звезды (СИ) - Есина Анна. Страница 12

  Единственным выходом было обратиться с просьбой позвонить в "скорую" помощь к соседям. Пять утра не самое подходящее время для визитов, но выбора не осталось. Собрав всю наглость в кулак, Слава прошёл по коридору и схватился за ручку входной двери. Вскрик непонимания и боли сорвался с губ абсолютно непреднамеренно. Что-то обожгло ему ладонь, и, будь он проклят, это сделала пластиковая дверная ручка! Кожа на внутренней стороне кисти покраснела, вздулся круглый бугорок, один в один в форме злополучной ручки. С ума взбеситься можно.

  Недоумевая над тем количеством странностей, что посыпались ему на голову будто из рога изобилия, юноша скрылся за дверью ванной, выкрутил старомодный вентиль холодной воды и подставил травмированную руку под обезболивающую струю. Тем временем в зале ожил телефон, о чём дал знать негромким пушечным залпом. Это означало, что пришло новое сообщение, и содержание его было следующим:

  "Доброй ночи, Вячеслав. Мы не знакомы с Вами лично, но в скором времени, как я надеюсь, это неминуемо произойдет. Сегодня ночью Вы спасли от смерти девушку. Благородный поступок, требующий определённого набора моральных принципов, потому я безмерно рад, что Вам их привили или же Вы взрастили их в себе самостоятельно. Нижайше благодарю Вас за проявленное человеколюбие и сострадание к горю ближнего. И настоятельно прошу, не пытайтесь переправить девушку в чужие, неведомо кому принадлежащие руки. Врачеватели, защитники правопорядка, иные сострадательные господа - не обращайтесь ни к кому, дабы избежать печальных последствий. В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит, но вот Вы, покуда стремитесь принести пользу, находитесь в страшной, даже смертельной опасности. Мой Вам дружеский совет, отбросьте переживания, волнения и тревоги. Девушка не нуждается в Вашей неусыпной заботе. Ей не нужны медикаменты и прочее...

  Молю Вас, прислушайтесь к моим словам. Это поможет сохранить рассудок и физическое здравие.

  О времени и месте нашей встречи я сообщу Вам позднее. Искренне прошу простить мне таинственность и недосказанность. Я нахожусь вдали от родного города и не могу отчётливо видеть все детали происходящего, потому мне остается уповать на Ваше благоразумие. Заклинаю Вас поступать мудро.

  Засим откланиваюсь,

  Александр.

  P.S. Приложите к ожогу холод".

  Слава прочёл послание трижды. Столько же раз, заканчивая чтение, он вскакивал на ноги и принимался кругами ходить по комнате, работая челюстями, словно пережёвывал полученное сообщение. Никуда не звонить, помалкивать о случившемся и вообще пореже прикасаться к девушке - этот ли смысл вложил в весточку некий Александр? На трезвую, не затуманенную усталостью и буйством эмоций голову соображалось бы гораздо легче. Он так и эдак пытался понять, что значит всё случившееся, в какую сомнительную и опасную историю он ввязался, что за роль отведена в ней девушке и какая беда приключилась с ней, но не находил ответов на эти простые и в то же время чересчур многогранные вопросы.

  Последняя фраза и вовсе становилась для него камнем преткновения. Как? Как этот человек узнал об ожоге? Неужто подглядывал в замочную скважину, или, того хуже, поспособствовал этому событию, неким неизвестным образом нагрел ручку и... Нет, это никуда не годится! Нельзя накалить пластиковую ручку, не деформировав её. А она меж тем всё такая же, идеально круглая и глянцево гладкая.

  Размышления ни к чему не приводили. И Слава решил переключить внимание на девушку. Чуть отклонив голову набок, она лежала на диване в той же позе. Укутанная в его пуховик, из-под которого высовывались ноги в его тренировочном трико, со ступнями, спрятанными под тканью его носков, она походила на меленького ребёнка, отчаянно желающего казаться взрослым. С этой целью несмышлёныш влез в чужие, не подходящие по размеру вещи, преследуя её же, изобразил на лице озадаченно-задумчивое выражение, но ничуть не преуспел. Хрупкость, ранимость, непосредственность и беззащитность, неумение постоять за себя выступили на передний план. Невозможно ребёнку стать взрослым, исходя из одного желания скорее вырасти. Так и по отношению к этой девушке невозможно остаться безразличным, столь тщедушной и слабой она выглядела. Словно птенчик, выпавший из гнезда.

  Слава не знал, с чего начать. Следует ли её раздеть или лучше наоборот накрыть шерстяным пледом. Может, набрать ванну? Поможет ли горячая вода кровотоку? А если она очнётся от прикосновений, придёт в себя и задаст резонный вопрос о том, кто он и почему держит её здесь, а не везёт в больницу, что ответить? Показать ли присланное сообщение?

  Положение из разряда "врагу не пожелаешь", подумал он и легко коснулся её руки, безвольно лежащей на краю дивана. Девушка тут же распахнула веки и воззрилась на него. Глаза, у неё были очень необычные глаза. Зелёные, точно чистейший малахит, с золотыми вкраплениями, кружевами расходящиеся по краям радужной оболочки, они светились изнутри. Сияли ярко, завораживающе, пленительно. Это и пугало, и притягивало, и отталкивало. В них хотелось смотреть, их ты жаждал увидеть, но им ты не пожелал бы показаться. Они видели, видели по-настоящему, распознавали людей, выявляли всё худшее и лучшее в них, они читали других, как книгу, узнавали секреты. Но умели ли их хранить?

  − Привет, − как можно мягче произнёс Слава, растягивая губы в дружелюбной улыбке.

  Она молча таращилась на него, не моргала, не шевелилась и, кажется, вовсе не дышала.

  − Всё хорошо, здесь ты в безопасности.

  Не поворачивая головы, она скосила взор влево, затем вправо и снова сосредоточилась на его лице.

  − Меня зовут Слава, а тебя? - последняя отчаянная попытка быть милым. На дальнейшие кривляния, ужимки и прыжки у него не осталось моральных или физических сил.

  И она это почувствовала, потому взяла его руку в свою, сжала сколь могла крепко, и течение мыслей приняло циклический характер. Сон и безмятежность. Безмятежность и сон. Он думал только об этом. Мечтал коснуться щекою подушки и провалиться в небытие на ближайшие сутки. Он не помнил, как ложился и долго ли засыпал. Картина широко распахнутых, круглых и весьма выразительных нефритовых глаз поглотила реальность, с неё же начался его красочный сон.

  ***

  Она бежала по улице. Босые ноги оскальзывались на траве, острые камни ранили ступни. Вперёд её гнал прежде всего страх, парализующий нервные окончания. Далеко впереди, на другом конце улочки, что тянулась вдоль узкой голубой ленты реки, на пешеходном мосту стоял её двухгодовалый сынишка. Яркие лучи солнца играли в его белокурых волосах, оттеняя их множеством полутонов. Мальчик был невелик ростом, светлая макушка едва дотягивалась до середины окрашенных в красное перил. Вцепившись в частые прутья ограждения крохотными ручками, он брыкался, пинался и отчаянно сопротивлялся попыткам отца увести его поскорее. Малыш видел маму, звал её, плакал, молил поспешить, но мужчина позади него был непреклонен. На мчащуюся к ним во весь опор Яну он не смотрел, не желал её замечать.

  − Сейчас-сейчас, мой хороший, − шептала на бегу она, стараясь двигаться быстрее. Ей необходимо опередить Лёню, нельзя позволить ему вновь увести сына. Он не сможет их больше разлучить.

  Из-за спины послышалось жужжание, напоминающее возню целого роя злых пчёл. Она оглянулась через плечо и увидела Римму Борисовну. Та преследовала девушку, и вполне успешно. Короткие ноги женщины, толстые, словно колонны, двигались споро и слаженно. Лицо пылало яростным румянцем. Поймав на себе взор Яны, она зловеще расхохоталась и погрозила неприятельнице рукой, в которой держала электрошокер - чёрную пластиковую коробочку размером с сотовый телефон, вселяющую неимоверный ужас одним своим видом. Смех уступил место жужжанию и неприятному треску, с каким сходились в тонкую синюю линию электрические разряды. Яна поняла, что пропала. Ей не убеждать от этой чудовищной женщины и её прибора. Ноги ушли под землю, погрязнув в жесткой и колючей траве. Дверца ловушки захлопнулась, она загнана в угол, опять лишена свободы. И последняя мысль оказалась столь болезненной, что невозможно было стерпеть. Яна закричала.