Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян. Страница 2

В аварии сильно пострадала лишь голова… Черепно-мозговая с осложнением на глаза, а мог засесть в инвалидную коляску или…

Меня передёргивает всякий раз, когда вспоминаю… Удар справа, крушащий равномерный гул автомобиля и нашу перебранку с Андреем… Сморгнул… Сглотнул. Сразу бросило в пот. Нет, на сегодня загонов и отъездов из реальности хватит. Отнимаю нагревшийся во влажной ладони телефон и… получаю душевный толчок в спину и ещё более сладкозвучную отрезвляющую фразу. По привычке втягиваю воздух и замираю. Никакого парфюма… запах мыла и дешёвого крема для бритья, немного мускуса… и океан досады и отчуждения. И этому так прекрасно пахнущему грубияну я вынужден немного на автомате признаться:

— Не глухой. Слепой.

Он всё ещё держит меня за капюшон куртки. Ощущаю, как дыхание стало глубже, а взгляд острее. Словно залезает буравчиком под кожу. С меня бесцеремонно сдёргивают очки. Я не успеваю удержать руку незнакомца и прикусываю губу. Наверное, моё лицо выглядит растерянно и глупо, а ещё глаза, наверное, смотрят в разные стороны… Парень молчит. Просто смотрит. И у меня на губы, совершенно ни к месту, опять выползает идиотская улыбка «я люблю весь мир»…

Яр

— Пиздишь, — подвожу итог, разглядев глаза хорошенько. Вокруг нас толпятся люди на переходе, начинают возмущаться, что им перегородили дорогу, но моего красноречивого взгляда хватает, чтобы бубнёж заткнулся.

— Нормальные глаза. Нахуй друг друга не посылают, — пальцем коснулся ресниц, он забавно ими похлопал. — В чём подвох?

— Травма мозга, а не глаз, — вижу — хмурится и отвечает с неохотой, скорее всего, по инерции, не ожидая такого допроса. Ух ты, какие мы суровые. Цвет снова меняется с красного на зелёный, цепляю ему забавные очки обратно на нос и тащу, взяв под руку за собой, только теперь замечая трость.

— Устроили распиздяйство, — ворчу в привычной манере, не особо обращая внимания, что парню, может быть, не в эту сторону надо было. — Ещё очкариков-суицидников мне не хватало. Слушай, крот, ты куда шёл-то? — решаю всё-таки уточнить, уже переведя его на другую сторону… а там налево… и по ещё одной зебре… а «пикалки» на светофорах не работают, вот он почему тупил стоял.

Сказать, что он в ахере, слишком интеллигентно, отмирает только на второй зебре:

— Ведите назад! Немедленно! Меня забрать должны!

— Кто? Катафалк?! — на пустом месте захотелось наорать на совершенно незнакомого человека. Хотя почему хотелось… Я и наорал. — Некому, что ли, проводить было? Собака какая, или как там у вас принято… — я крепко задумался, не приходилось раньше сталкиваться с подобным недугом. — Вообще, дома, блядь, сиди!

— Э…

— Понял. Перегнул, — его обиженно-офигевше-восхищённую физиономию надо было видеть. Пускай слегка небритую, но довольно симпатичную, прям под стать заднице. Тяжко выдохнув, решаю загладить вину. — Куда тебя везти, контуженный?

— Почему контуженный?.. — на его губах мелькнула тень улыбки.

— Ну глаза же не пострадали, — передразниваю его недавнюю интонацию, — только голова. Так куда вести?

— Я сам доберусь!

Ух ты, блядь! Какие мы гордые. Ладно, отхожу в сторону, присаживаюсь на корты и прикуриваю, чуть сдвинув капюшон вверх.

— Я смотрю — ты прям рванул! — крепко затянувшись со свистом, выдыхаю — на лице парня… скорее мужчины, больше тридцатки на вид не дам… читается, что если бы мог, он бы мне своей палкой по хребту огрел. — Да не беги так, убьёшься… — продолжаю подъёбывать, пока он, повесив палку на запястье, скрестил руки на груди.

— Вам, чувствую, весело?

— Мне — нормально. Сейчас докурю, выкину окурок и пойду к тачке. Со мной пойдёшь?

— Я с мудаками в тачки не сажусь.

— А в багажник?

— Тоже воздержусь.

Прыскаю со смеху и продолжаю досасывать сигарету. Он всё ещё стоит, хотя прогресс — поозирался по сторонам, прислушался. Наверно, зря я его так в пространстве запутал. Сначала делаем, потом думаем, Соколов!

— А если без шуток, вы не подскажете, в какой стороне университет?

— Нет, — без ложной скромности. Препод, что ли, больно умно выглядит?

— Почему? — уже более обиженно и с нажимом. Интеллигенция, ёптить, уже давно бы матом послал — я бы понял. Так нет же, сижу тут, как дебил, вникаю.

— А оттуда ты как потом? Мне, чисто, интересно.

— На такси.

— А номер как набирать будешь?

— Голосовым поиском.

— А машину как найдёшь? Ручным поиском?

— Не вижу никаких трудностей. И хочу признать…

— Заебал, да?

— Не то слово.

— Тогда я тебе упрощу задачу, — про вышесказанное —

это взаимно, слишком его много стало вокруг меня. Подорвавшись на ноги, подхожу в упор, хлопнув его по груди, чтобы согнулся слегка, забрасываю на плечо и несу к машине. Тут идти метров пятнадцать, а мы, как оказалось, можем долго беседы вести. Но готов признать, говорить с ним оказалось легко, может потому, что он не видит меня?.. — Дёргаться будешь — схватишь ещё одну травму головы, падать высоко, — предупреждаю заранее, придерживая его под коленями. Тяжёлый, зараза.

К моему удивлению, смирно болтается, но готов поспорить, он слегка ошарашен. Приходит в себя к тому моменту, как я его в свою старенькую двенашку усаживаю, и уже было собирается на меня наорать… но я уже захлопываю дверь.

Герман

Удар в грудь был лёгким, но неожиданным. На инстинктах чуть втянул голову в плечи и сгруппировался, но меня тут же подхватили на плечо и потащили. Сильный… руки большие, горячие… жгли через плотные джинсы. Меня прут куда-то, а я молчу и еду, прислушиваясь к его мыслям. Дико нравится, что я не раздосадован, а разозлился и… при этом неистово счастлив. Меня не просто не жалеют… игнорируют мои желания, мнение. Неандерталец просто!

«Герка, ты — мое всё!» — Андрей падает лицом мне в пах, целуя в живот, оставляет лёгкий засос. Он взрослый, сильный и строгий. Плотное спортивное тело, ибо Андрей уважал себя. Невозмутимый, доминирующий собственник. Вокруг серых глаз разбегаются лучики морщинок. Неулыбчивый рот всегда берёт у меня властно и жадно всё, будь то губы или член…

«Герочка такая тонко чувствующая натура! У него абсолютный слух, знаете ли. Ох уж эти горы! Они свели Геру с тем ужасным человеком! Вы видели моего мальчика? Мечтательный идеалист, всегда одухотворённый, яркий, богу улыбающийся!» — маму не заставить замолчать даже под дулом пистолета. Прекрасно, когда мать боготворит сына, но трагично, что из этого сделан своеобразный культ, которому сейчас поклоняются все её подруги, сделав из меня второго Христа. А Герочка — земной и нагрешивший на три жизни вперёд. Меня снова передёргивает. Это не отвращение, это странная судорога, которая словно встряхивает обрастающее сосульками сознание. Я помню свою внешность: ничего особенного… слишком много улыбаюсь. От этого впечатление легкомысленности и беспечности, а тут ещё играют в пользу несерьёзности небрежная причёска, лёгкая небритость… золотисто-карие глаза, как будто плеснули под ресницы дорогого коньяка, и улыбка Адониса — опять Андрей… Зная, как не люблю темноту до состояния дискомфорта, он однажды завязал мне глаза. Помню, ждал неизвестно чего и непонятно с какой стороны. В ушах сначала сгустился гул, а потом я услышал стук собственного сердца. Андрей сказал, что на моих губах блуждала растерянная улыбка, словно абсолютно не готовился к подставе. Я странный? Ни разу. Я всегда ожидаю чего-то — событий, желательно хороших, а если не получится, то пусть будет трудно, но интересно, как новый непокорённый склон. Только дайте мне время, я найду нужные устойчивые камни, за которые надёжно уцеплюсь, подтяну тело привычным рывком, чтобы на самой высокой точке поднять руку к яркому солнцу, на секунду ослепнув от… Хлоп!

Я припаркован задом на кожаное сидение вместе с рюкзаком и тростью.

— Сколько? — спрашиваю насмешливо, ощупывая рукой поверхность под собой.

— Чего сколько? Или ты про выкуп, что ли? Я обычно в евро беру.

— Ага. Но обломитесь, у меня сегодня только юани.