Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян. Страница 32

— Герман, ей пора, — давлю чуть сильнее, он прикусывает губу, видно подбирая слова или борясь с собой, точнее со мной. — Герман!

— Анна, тебе и вправду пора. Извини, что так вышло, но Ярослав прав, это семейные проблемы.

Она встает без вопросов, так же одевается, фокусируя взгляд в одной точке, и, покачиваясь, уходит не прощаясь. Видели когда-нибудь, как человек у тебя на глазах сходит с ума? А я видел, вижу сейчас, и это жестоко.

Германа прошу дверь никому не открывать, даже если будут настойчивы. Он молча кивает и отворачивается, словно чувствует, что больше с ним не увидимся. Решение приходит само, неожиданно жестокое по отношению к обоим и единственно правильное.

Разговаривать в моей машине сударыня отказывается, и приходится тащиться в кафе, хорошо хоть народу почти нет, и мы можем спокойно обсудить наболевшее.

— Я хочу, чтобы ты оставил моего сына, — начинает первая, с аристократической грацией попивая кофе из маленькой чашечки. Я выбираю напиток попроще… коньяк и апельсиновый сок — немного снимают напряжение.

— Мне плевать, чего вы хотите, — говорю откровенно, и ей это не нравится. — Единственное, чего хочу я, и вам на это тоже плевать, чтобы Герман был счастлив. — На её гримасу закатываю глаза. — Я прошу вас отнестись к разговору серьёзно, вы не в моём вкусе, чтобы я просто так таскал вас по кафе. Сможете выслушать? — Она нехотя, но кивает. Мне приходится рассказать ей, кто такая эта особа, оказавшаяся в их доме, чем промышляет, чем живёт и на что способна. Про отравленную миску и свои подозрения, про перспективы Германа, останься он с ней один на один, и чем больше говорю я, тем темнее становится её лицо, а кофе остывает на краю стола без внимания, в то время как я допиваю свой коньяк и давлюсь соком, пытаясь перебить горечь.

— Верить или нет — решать вам. Но по вашим поступкам могу судить, что сына вы любите, даже если он поступает не так, как вам бы хотелось. Поэтому предлагаю вам раз и навсегда избавиться от меня и убить сразу двух зайцев.

— И как же? — голос дрогнул и сорвался на последнем слоге.

— Я исчезну из жизни Германа, если сделаете, как скажу, при некоторых условиях.

— Боюсь даже представить каких.

— Недавно я отвозил медицинские документы вашего сына к знакомому врачу, он поговорил с коллегами, те предложили консультацию с немецкими специалистами. Они согласились взять Геру на лечение с неплохими перспективами.

— Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Квоты ждём уже три года. И не раз поднимали эту тему, Герман не хочет загонять семью в долги из-за своего недуга.

— Его никто не будет спрашивать. Скажите, что очередь подошла. Деньги дам я. Мне от бабушки досталась квартира, её давно продал, деньги на счету под процентами. Остальную часть суммы возьму в ссуду под квартиру родителей, всё равно быстро её продать не смогу за приличные деньги. Но этого должно хватить. Проживание и питание, естественно, на вас. Главное условие — Герман не должен знать, откуда деньги.

— Хочешь быть героем в его глазах?

— Хочу, чтобы он исчез из города на некоторое время. Я пока разберусь с Анной. Это для его же блага. Моей выгоды — нет.

— Я думала, — во взгляде читается растерянность, — ты захочешь поехать с ним.

— Меня не выпустят. Я под подпиской о невыезде.

— Ты ещё и…

— Боже, блядь, давайте без нотаций! Я отказываюсь от близкого человека, ухожу с вашего горизонта, не мешаю строить Герино счастье, вам же виднее, как ему лучше. Что вам ещё надо?!

— Думаю… этого достаточно.

Дальше я сквозь зубы обмениваюсь с ней реквизитами и адресом клиники, зная её фанатичную любовь и пробивной характер, она всё организует быстро, тем более виза у Геры есть, кто бы сомневался, что он был в Германии.

С Геркой не прощаюсь, хоть и контролирую его в аэропорту, держусь на расстоянии, наблюдая, чтобы никто посторонний или подозрительный к ним с Арчи не приблизился. Провожает мать и ещё несколько знакомых, но Герману словно этого мало, он вертится по сторонам, и куда бы не отходил, всё время поворачивается на меня.

Слезы душат. Хоть и не выдавить из себя. Знаю, он злится, не понимает и, может, напуган. Но так будет лучше. А мне… Что ж, Соколов, ты ли не привык к постоянному обрушению своей жизни?.. Смирись, ты просто не создан для счастья.

Герман

Медленно сажусь на постели, Арчи тут же тычет влажным носом в пальцы, лижет, успокаивая. Вот уже месяц как он невольный свидетель моего состояния. Когда вроде жив, дышишь, питаешься, а вкус пищи одинаков, и всё, что вокруг с тобой происходит — это для кого-то… врачей, родных… не для тебя. Ты даже не смотришь на процесс со стороны — ты слеп.

Со мной общается хренова туча специалистов, постоянные обследования, уколы, вливания, собираются куда-то ещё везти — любой каприз за ваши деньги. Кстати, уже задаюсь вопросом, откуда они вообще взялись, эти деньги? Мама молчит на мои прямые вопросы, начинаю злиться, она обижается, прекращаю расспросы, всякий раз спотыкаясь о собственные зубы, когда хочу спросить: видела ли она… ЕГО.

Вкус его губ помню… жар его тела ощущаю… словно до сих пор беру тугими толчками, даже не узнав, а был ли Яр когда-нибудь снизу… Та моя решимость слишком резко переросла в голод, я хотел его встряхнуть… вернуть… показать и свою силу. Не мог ли тогда его сломать? Только не Соколова! До сих пор в ушах его стоны и всхлипы-выдохи, боль от вцепившихся пальцев на теле сладка. И снова кусаю до крови губу, вспоминая, как бережно обмывал, словно это он от меня зависим был, он стал таким беспомощным, а не я.

Скулит Арчи, потому что опять электризуется пространство вокруг меня, начинаю дышать часто и глубоко от боли и горечи, часто сжимая пальцы, вонзая ногти в ладони, болью себя отрезвляю. Он мне нужен. Будет нужен всегда, как последний глоток воздуха. Только сказать Яру этого не успел. Знал, он провожал меня, прожигал тоскующим взглядом… Почему?! Зачем?! Неужели не поверил, что счастье возможно, мне не поверил… в нас не поверил? Нет… Чего-то в одного решил, как всегда, захлопнулся в чёртовой раковине.

А я не могу… Мне выть хочется, потому что он в меня врос. Все шрамы на его теле запомнил, как последний садист, как важные тропинки в горах. Пальцами до сих пор их ощущаю, веду, пока не смыкаю на собственном горле, чтобы, сука, свой глухой рёв задушить и не пугать ночную сиделку за стеной. Милая женщина, добрая, мягкая, как зефир… А он был каменный, жилистый, сильный, как прут стальной. Только я его, закаляя, похоже, пережёг и прочности лишил.

Знаю, что абонент временно недоступен, но когда совсем перекрывает на вдохе, набираю голосовым поиском и слушаю настойчиво металлический голос… Кусаю изнутри щёку, пока не выступает кровь и своим вкусом возвращает в реальность. И от любого похожего тембра голоса за спиной вздрагиваю, как припадочный, оборачиваюсь и произношу:

— Ярослав… — и жду, что порывисто обнимет, неизменно сползая большими жадными ладонями сначала на поясницу, а потом на поджимающийся от нетерпения зад.

Я им добровольно болен, его вижу сердцем и руками, тянусь сознанием, нащупывая ускользающее по коже тепло… обнимаю себя руками и срываюсь в стон.

Подбегает сиделка, хлопочет, предлагая воду, обнимает по-матерински нежно, шепчет на ухо. А я хочу грубой встряски, хлёсткой пощёчины, укуса…

Новости сыпятся, как снег на голову, похоже, зрительные нервы на глазах не повреждены фатально… за меня берутся неврологи и психологи… постоянные расспросы доводят до состояния механической куклы, потом до первого срыва, когда всех на хуй посылаю и, схватив Арчи, сбегаю шататься по городу. Знаю, что меня все ищут, полиция сбилась с ног… но я упрям и дик… Мне плохо. Все это лечение кажется бессмысленным. Хочу домой.

Никто не поймёт, пока не влезет в мою шкуру, ни один самый заумный психолог.

Гуляя до темноты, как сумасшедший, жду неприятностей. Но бог хранит. Или Яр незримо переправил всех своих заколебавшихся ангелов в Германию, чтобы кружили над моей головой. Меня находит парочка русских туристов: мужчина и женщина, по ощущениям, моего возраста. Вместе тащимся в ночной бирштубе, где заливаемся пивом до булек в ушах, они пьянеют и отчаянно веселятся. Я же рискнул рассказать им всё, и наслаждаюсь их беззаботным искренним счастьем, слушаю сбивчивый страстный шёпот, влажные звуки поцелуев… Сижу рядом, каменея… не в силах даже возбудиться, невольно радуясь, что не предлагают тройничок… Даже когда парень почти вжимает её в меня в такси на заднем сидении — ничего.