Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян. Страница 45

— Я куплю тебе новую рамку, — обещаю, чмокнув его в плечо. Присев, поднимаю вместе с осколками, стряхивая их в руку, достал фотоснимок… — Что это? — задаю уместный вопрос, держа в ладони выпавший на руку свернутый кусок бумаги. — Если любовные письма, то ты их сейчас съешь.

— Нет, Яр, — трясущимися пальцами берёт лист, разворачивая, и понимающе усмехается. — Это завещание.

Гера

Три дня в поезде то в жаре, то на сквозняке кондиционеров меня допекли наравне с разудалой сборной по литрболу, к которой я не примкнул добровольно, поэтому самопровозгласился тренером и прекращал пьянку, когда чувствовал, что насыщение организмов плавно перетекает в пересыщение. Мужики ворча убирали алкоголь и закусь, а потом я разводил их на разговоры, похабные анекдоты и байки. Сигналом к отступлению служила любая тема про баб, я сразу закапывался в телефон или выходил в коридор.

— Алло.

— Да! Ненавижу твою работу. Дома сиди. Любуешься там на задницы в велосипедках, да? Домой давай! — сквозь показное раздражение звенит яростно «соскучился». И знает, что еду, и всего сутки остались, и мобильник на громкой, потому что ясно слышу радостный лай Арчи…

…На следующий день, как было найдено завещание, мы забрали Арчи, вернулись на базу и закрыли дело. Оказывается, Яр даже не гулял по окрестностям, загружая себя работой, это я ему обеспечил с лихвой. Через неделю зрение обострилось ещё немного, утром, когда встал первым по привычке, ярко бликнуло в глазах и резкость подкрутилась. Тут же по щекам неконтролируемо потекла влага, которую ладонями размазал, и счастливо улыбнулся. Обернулся на нагло раскинувшееся по кровати тело, люблю, когда он просыпается, первым делом неизменно пытаясь нашарить меня рядом. Вот и сейчас пара вдохов, и ладонь хлопает по простыне там, где полчаса назад покоился мой зад. Потом с подушки поднимается короткостриженная голова, и я вижу лицо, немного отёкшее ото сна и неудобного положения. Зевает и манит пальцем. Тянусь к его губам и позволяю себя опрокинуть: медовый месяц как-никак. Улыбаюсь. На нас Артемий давно рукой махнул, а остальные маньяки кроме гор вообще ничего не видят.

— Яр, — быстро провожу по глубокому шраму от виска по щеке. — Мне скоро… надо будет уехать назад в Мюнхен. Показаться надо. Слишком резкие улучшения, как бы не было ремиссий. Если снова… ослепну… будет очень больно… — нажимаю на затылок и впиваюсь в губы, не давая ему ляпнуть что-то язвительное. Но, похоже, он и не собирался, позволяет изнасиловать свой рот, а потом смотрит серьёзно и пристально, а по глазам — вид такой, что сейчас, по меньшей мере, сделает предложение… по завоеванию мира.

— После первого визита на историческую родину ты стал делать охуенные минеты, — проводит большим пальцем по губам, — у них появились новые технологии глаза лечить? Не знаешь… пояса верности для мужиков бывают?

Закрываю глаза ладонями, и улыбка на губах — уже норма жизни с ним, он её делает ярче и вкуснее, причём для обоих и неосознанно, а скорлупу его многослойную я бережно снимаю до сих пор. Ведь приручить Соколова — это как приручить дракона, не факт, что через какое-то время не…

Пальцы уже настойчиво таранят мой ещё с ночи растянутый вход, а значит, опять буду проглочен… и неотвратимо счастлив…

Мои воспоминания нарушает гнусавый голос молодого проводника, объявляющего прибытие через полчаса. Вещи мои давно собраны, с утра ещё, мысли уже там, на перроне, вместе с глазами, выхватывающими долговязую гибкую фигуру в мастерке с капюшоном, рядом с которой сидит крупный хаски.

Ярослав

— Я не удивлюсь, — склоняю голову к псу, доверчиво прижавшемуся к моей ноге, — если он сейчас никакущий вывалится из вагона в сопровождении дембелей и пройдёт мимо. — Арчи недовольно опускает ухо. — Согласен, такое вряд ли, он же не бессмертный. — Стоим ещё какое-то время, пока голова поезда, лениво выворачивая, тянется к нам. — Чего он так долго? — всё так же своему молчаливому собеседнику, на что он опускает второе ухо и вздыхает так, будто произнося «как ты меня достал».

А я не доставал. Ну разбудил его пару раз ночью трёпом по телефону… ладно, пару-тройку раз. Ну бухнул. Ну поорал… хотя поорал — это было в тот же раз, когда и телефонный звонок. Чего сразу обижаться?..

Пока я вспоминал свои косяки и все ли их ликвидировал, Арчи дёрнулся вперёд, вырывая поводок и запрыгивая на руки Герману, болтаясь в воздухе, как большая мохнатая сосиска.

— Геморрой вылезет, и пизда твоей личной жизни, — делаю замечание, на что он ставит пса на землю, продолжая приветливо улыбаться. Меня самого так и прёт на улыбку, но креплюсь из последних сил, держим марку, мы все — не в себе, особенно я, и все недовольны.

— Всегда можно махнуться местами, — подначивает меня, сгружает сумку и, бегло прижимаясь всем телом, старается сделать это по-дружески, но даже мне кажется, что у него не получилось, слишком он светится.

— Сегодня что… двадцать третье февраля?..

— Э… вроде нет.

— Тогда с чего для тебя такие подарки? — На моё упрямство он забавно нахмурился и потопал с перрона, и кто за ним первый пошёл — я или Арчи — не ясно, но взгляд у обоих был одинаковый.

Герман

После очередной маленькой победы в клинике Мюнхена мне удалось договориться о дружеском визите в один из местных клубов по скалолазанию, в который один из моих лечащих врачей входил. Настроение на подъёме, стараюсь не думать о сраче в квартире, который меня поджидает, уж больно перегарчик свеж. Арчи рядом скачет, как щенок, а Яр бы просто куда-нибудь в укромное место затащил — поздороваться, сумку прёт и ворчит, зачем мне столько кирпичей из Германии.

Слава богу, сейчас журналисты отвязались: такое впечатление, что они отчаянно жалели о возвращении моего зрения. Я ж у них месяц ходячей сенсацией прописался — не отвязывались. Яр одному активному чуть фасад лица не переделал, вовремя удержали, а то он долго не раздумывает.

По дороге заруливаем закупить продуктов, потому что Соколов это сделать не успел. Ржёт. Непонимающе смотрю, куда его перст тычет, и улыбаться начинаю — торт «Наполеон».

— Берём?

— Обязательно. И прокладки на четыре капли.

Теперь выносит обоих, люди нас обходят, косясь подозрительно, ведь хорошее настроение и смех — это всегда настораживает, если не раздражает. Вместо торта, который всё равно не осилим, беру эклеры с заварным кремом, Яр на ухо шепчет, куда он этот крем применит… краснею и уже хочу рецепт опробовать, и он тоже — не сомневаюсь, поэтому впопыхах кидаем в тележку какой-то снеди до кучи и пулей на кассу.

До квартиры идём раздражённо и медленно — лифт опять в отпуске, а сумки тяжёлые. Физический труд делает нетерпеливее и злее. Дома быстро распихиваем покупки, и меня толчком загоняют в ванную, а я хотел было предложить… Ладно.

В полотенце на бёдрах топаю в спальню, сзади подхватывают сильные руки…

Сколько событий случилось меньше чем за год. Анну отец всё-таки решил положить в отличную психиатрическую клинику за границей, сбылись опасения Яра: на мать она с ножом бросилась и вены себе потом чуть не вскрыла. Вано после увольнения отличился на новой работе, и срок ему грозил нехилый. Мама рыдала, звонила и мне, и Щиткову, наш адвокат-умница пошёл навстречу и помог, хотя завхоз и охранник в одном лице орал, что туда Ване и дорога, но… что сделано, то сделано. Куда мой бывший потом решил податься — это уже никому интересно не было.

Мама моя успокоилась, и её приливы сверхзаботы хоть и сопровождались ссорами с Соколовым, но больше напоминали классические отношения тёщи и зятя. Она так же внезапно могла появится на пороге нашего дома, но уже без душераздирающих воплей, от которых Яр грозился стать импотентом. Конечно, она всякий раз напоминала о том, что на нас прервётся род Тумановых-Соколовых, но тут уже извините — выбор был сделан и был продуман, и Ярослав уверял ее, что мы очень стараемся, размножаясь регулярно, на что мама краснела и теряла дар речи. Мы с Яром решили шрамы его не трогать. Меня они по непонятному дико заводили, а мужика моего перестали беспокоить…