Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 13

Состоял оный из неожиданно наваристых щей и каши, а также отварной говядины, которой полагалось по половине фунта на человека. За каждым столом сидело шестеро солдат, один из которых был "бачковым". То есть должен был получить "харч" на свой стол. Как и следовало ожидать, им оказался самый молодой, то есть — Будищев. Ели все вместе, по очереди зачерпывая из общего бачка деревянными ложками. Мясо и хлеб лежали на деревянных мисках специально выстроганных на такой случай. Еще их употребляли при чистке оружия, но об этом они узнали позже.

— Чего морду кривишь? — усмехнулся Никифоров, глядя как его подопечный прихлебывает квас, — али может ты, как господа, кофий привык пить?

— Ага, какао с сахаром, — согласился Дмитрий, — и хлеб, чтобы с маслом!

— Ишь ты, поди, в прислуге служил, раз барскую пищу привык есть?

— Нет, — помотал головой новобранец, — то я так, шучу.

— Да, понятно, мыслимое ли дело, каждый день какаву с сахаром… а вообще, чем до службы занимался?

— Деревенские мы, — отвечал ему Будищев, подражая говору слышаному им в селе, — коров пасли!

— Эва как, а я уж подумал, что ты из благородных. Уж больно руки белые.

— Не, в благородные мы рылом не вышли.

После обеда солдатам дали немного отдохнуть. Новобранцев, впрочем, отделили от остальных, отдав под начало унтера Галеева, не упустившего возможность еще немного погонять "молодых".

— Становись! Равняйсь! Смирна! — Заорал он на "молодых". — Шевелитесь, сукины дети, а то дух вышибу!

Погоняв своих подопечных по плацу, не забывая щедро осыпать при этом крепкой руганью, он остановил колонну и велел Дмитрию выйти из строя.

— Ты, болезный, часом не беглый?

— Никак нет!

— Уж больно хорошо шагаешь для новобранца, хоть правофланговым тебя ставь.

— Лучше сразу в генералы.

— Поговори мне еще, — рассвирепел Галеев, — я тебе не Хитров, я из тебя враз всю дурь вышибу!

— Виноват!

— То-то что виноват, — пробурчал унтер, — ладно, встать в строй! Потом решим, что с тобой делать, а сейчас нале-во!

Нестройная толпа лишь по недоразумению именуемая строем, пошагала к полковым швальням, где портные споро сняли с них мерки и принялись "строить мундиры". Как оказалось, солдату Российской Императорской армии положены: зимний мундир из темно-зеленого сукна, две пары шаровар, гимнастическую белую рубаху, такие же панталоны, шинель, башлык и кепи. Еще в хозяйстве был ранец, сухарный мешок, ножны для штыка и еще куча всего. Из-за спешки мундиры и кепи шились с упрощениями, так что даже на не самый внимательный взгляд было сразу видно, где старослужащий, а где только что призванный солдат.

Часть обмундирования им выдали сразу, к примеру, гимнастические белые рубахи, благо их фасон был совершенно немудрящ. Пока прочие новобранцы пытались разобраться с только что полученной новой одеждой, Будищев быстро переоделся и подпоясавшись одернул форму будто носил всю жизнь

— Гляди-ка, на человека стал похож, — осклабился солдат-кладовщик, — давай, раз управился, получай прочее!

— И много там? — поинтересовался Дмитрий.

— А вон список на стене висит, — усмехнулся кладовщик, — читай, коли грамотный!

— Ремень поясной юфтевый с медной бляхой — один; ранец телячьей кожи — один; сумки патронные — две… — бегло прочитал, просмотрев список новобранец.

— Ты чего, из студентов? — насторожился кладовщик.

— Нет, а что?

— Читаешь больно быстро.

— А что, только студенты читать умеют?

— Ну, еще господа-офицеры, но на разжалованного ты точно не похож.

— Эй, хорош лясы точить! — прикрикнул на разговорившихся солдат Галеев, — получай свою хурду и отваливай, дай другому получить.

— Слушаю, господин унтер-офицер, — вытянулся кладовщик и тут же прикрикнул на Будищева, — получай, давай, не задерживай!

Быстро получив все от казны положенное, Дмитрий принялся запихивать новое имущество в ранец, пытаясь заодно сообразить, что к чему. Особенное недоумение вызвал небольшой медный котелок абсолютно нежелающий куда-либо помещаться.

— Его не внутрь, его сбоку пристегивают, — хмуро пояснил внимательно наблюдавший за его стараниями Северьян.

— Ага, понял, это что же, жрать варить?

— Как бы не так, это нашему брату на погибель придумали, — сплюнул унтер, — как смотр, так морока! Ежели железный, так следи, чтобы навощен, да покрашен и ни приведи господь ржавчины. А коли медный как у тебя, так чисти, чтобы блестел…

— Как у кота яйца?

— Вот-вот, соображаешь.

— А почему фляги нет?

— Для воды-то? А не положено, язви его в душу! Однако ты правильно понимаешь, в поле без воды — смерть. Если найдешь где бутыль или флягу жестяную, тогда, считай, повезло. Только ее сукном обшить надо и лямку приделать.

— Понятно.

— Это хорошо, что ты понятливый, а вот скажи: пишешь ты также бойко, как и читаешь?

— Давно не писал, — осторожно ответил Дмитрий.

— Понятное дело, для всякой работы свой навык нужен. Ладно, потом поглядим, чего ты стоишь.

Договорив, унтер отвернулся и тут же, без малейшего перерыва, обрушился с площадной бранью на очередного замешкавшегося новобранца. Впрочем, вскоре все получили положенное и так же строем отправились назад в казарму. Для хранения имущества солдат предназначалось довольно большое помещение именуемое ротным цейхгаузом. Заведовал им каптенармус — старший унтер-офицер Василий Жуков. Довольно пожилой уже дядька с хитрым прищуром глаз и медалью "За усмирение польского мятежа", не тратя много слов, показал новобранцам, куда сложить вещи, и велел выметаться на построение.

Едва они успели встать в строй, прозвучала команда: — На молитву, шапки долой!

Полковой священник, отец Григорий, проводил службу истово, не делая ни малейших отступлений от канона. Будучи небольшого роста, он, тем не менее, обладал совершенно невообразимым басом. Не выбери он своей стезей духовное служение, ему, вероятно, был бы рад любой оперный театр. Трубный глас его далеко разносился вокруг, а впечатленные им солдаты торопливо крестились и кланялись. Дмитрию, непривыкшему ни к молитвам, ни к церкви, поначалу было трудно. Однако взяв себе за правило: "делай как все", он крестился и кланялся вместе с остальными и не слишком выделялся из общей массы. Но, как оказалось, далеко не все прониклись торжественностью момента. Один из новобранцев, здоровый деревенский парень — Федор Шматов, как видно услышал разговор Будищева с унтером и очень им заинтересовался.

— Митька, — шепотом спросил он, — а отчего ты сказал, будто котелок должон блестеть как у кота яйца? Они же не блестят!

Губы Будищева тронула легкая улыбка, но он ухитрился сохранить невозмутимое выражение лица и так же шепотом ответил:

— Федя, ты видал, что кот делает, когда ему делать нечего?

— Ну, спит.

— Или лижет себе…

— Точно! Только они все равно не блестят.

— Так это, потому что на них шкура…

— Эва как, — покрутил головой Шматов, и в его голосе прорезалось понимание, — а ежели ее ободрать…

Стоящие вокруг солдаты прекрасно слышали весь этот разговор и еле сдерживали смех. Это немедля привлекло к себе внимание отца Михаила и он, сделав страшные глаза, строго посмотрел на своих сразу же притихших прихожан в форме. Впрочем, служба скоро закончилась и священник начал читать проповедь. Посвящена она была событиям на Балканах. Тут актерское дарование иеромонаха развернулось во всю ширь. Трагическим тоном он повествовал о страданиях болгар и сербов под агарянским игом. Как страдали они за веру, как издевались над ними турки, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей. Затем он возвысил голос:

— Не переполнилась ли чаша терпения, Господа нашего? Доколе терпеть ново мученикам христианским?

К большому удивлению Дмитрия, солдаты внимательно слушали своего пастыря, и каждое его слово находило в их сердцах живой отклик. Вообще, пообщавшись некоторое время с сослуживцами, Будищев был уверен, что большинство из них знать не знает, где эта Болгария и для чего им нужно идти куда-то воевать с турками. Единственным исключением были вольноопределяющиеся. Вчерашние студенты, добровольно вступившие в армию, они как раз очень ясно представляли себе цели предстоящей войны и по возможности пытались донести ее до прочих солдат. Однако, несмотря на все их усилия, это им плохо удавалось. Трудно сказать, что было тому виной, возможно традиционное недоверие вчерашних крестьян к барам, а "вольноперы" с точки зрения солдат были барчуками. А может им просто не удавалось найти общий язык, поскольку речь людей образованных уж слишком отличалась от речи простонародья. Но вот священнику, как это ни странно, удалось пробиться к сердцу простых солдат и они внимательно его слушали и выражали полное сочувствие. Надо сказать, сам Дмитрий весьма мало сочувствовал целям предстоящей войны. Во-первых, он прекрасно помнил, на чьей стороне будут воевать болгары в следующих войнах. Во-вторых, ему совсем не хотелось идти воевать. На войне он уже был, хоть и недолго. Ему повезло, его миновали вражеские пули, он не подорвался на растяжке, а единственный большой бой запомнился только грохотом выстрелов, свистом пуль и взрывами сыпавшихся на них мин. По нему стреляли, он стрелял в ответ, но не был уверен, попал ли хоть раз. Потом подоспели вертушки и ударили по духам, но те испарились так, будто их и вовсе тут не было. И все бы ничего, но его лучший друг — Витька, лежал, раскинув руки на земле, а его глаза бессмысленно таращились в небо. И надо бы подойти и закрыть ему глаза, но сил на это не было ни физических, ни моральных. Это была не единственная потеря их взвода, но именно Виктор был его товарищем.