Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 61

— Можно подумать, у нас к "крынкам" патронов вволю, — пробурчал в ответ Будищев.

— Но турецких-то совсем не будет?

— С чего бы это? У османов патронов как у дурака махорки!

— Не будешь же ты, всякий раз, когда кончаться патроны, нападать на противника с целью добыть новых?

— Так я так и делаю.

— Вот черт, у тебя на все есть ответ!

— Ну, или хотя бы митральезу, такую как на Аясляре захватили, — не успокаивался Дмитрий. Тогда бы и с засадой заморачиваться не пришлось, просто дали бы очередь, а потом без суеты пошли трофеи собирать.

— А знаешь, — задумчиво заметил Линдфорс, — я подал рапорт начальству об использовании картечниц в полевом бою, как раз основываясь на примере сражения на Аяслярских высотах. Так что, может статься, они у нас скоро появятся…

— Скоро, ваше благородие, только кошки родят, отчего у них, кстати, котята слепые получаются.

— Будищев! Ты неисправимый циник и мизантроп!

— Ага, как меня только земля носит.

Первое что увидел очнувшийся Лиховцев, был высокий потолок над его головой. Он, очевидно, был совсем недавно побелен, так что глазу на нем было совершенно не за что зацепиться. Тогда раненый попробовал осмотреться, но голова его сразу же закружилась, и он прикрыл глаза.

Как оказалось, пробуждение его сразу же было замечено и над Алексеем склонилось женское лицо, показавшееся ему смутно знакомым. Однако припомнить где он видел эту барышню прежде, вольноопределяющийся никак не мог.

— Вы очнулись? — голос у девушки оказался ничуть не менее ангельским, нежели внешность.

Лиховцев хотел ответить, но пересохшие губы с языком не слушались его и потому он ограничился кивком. На его счастье, сестра милосердия, сразу же догадалась о его состоянии и сунула ему в рот тонкий носик поильника. О, если бы она предложила ему божественный нектар, вряд ли бы Алексей испытал большее наслаждение, чем от этих нескольких глотков прохладной воды!

Попив, раненый почувствовал себя лучше и смог, наконец, улыбнуться барышне.

— Спасибо, — еле шевеля губами, прошептал он.

— Не за что, — улыбнулся в ответ ангел в форме сестры милосердия.

— Нуте-с, что тут у нас? — появился рядом с ними представительный господин в белом халате поверх мундира.

— Больной пришел в себя, Аристарх Яковлевич.

— Что же, прелестно! Давайте-ка я его посмотрю. Как вы себя чувствуете, молодой человек?

— Хо-хорошо, — тихонько отвечал ему Алексей.

— Голова кружится? Ничего, это пройдет.

Внимательно осмотрев пациента, главный врач госпиталя сделал несколько пометок в своей записной книжке и на карте, прикрепленной к кровати раненого, и решительно направился дальше.

— Сестра Берг, — обернулся он к девушке, — ступайте за мной, мне понадобится ваша помощь.

— Сию секунду, господин доктор.

— Знаете, мадемуазель Гедвига, у меня такое чувство, что вы неравнодушны к раненым из Болховского полка?

— Как и вы, Аристарх Яковлевич.

— Разве? Впрочем, вы правы, я действительно оказываю им несколько больше внимания, нежели другим пациентам. Но этому есть очень простое и даже несколько банальное объяснение. Дело в том, что старшим врачом в 138 полку, служит мой младший брат — Мирон. Когда он был гимназистом, ваш покорный слуга проверял у него уроки. Когда он стал студентом, спрашивал и весьма строго, прошу заметить, каково он усвоил лекции. Ну, а когда он уже стал врачом, это превратилось в привычку. Умом понимаю, что эта опека совершенно чрезмерна, но ничего не могу с собой поделать.

— И какую оценку вы поставили вашему брату на этот раз?

— О, мадемуазель Гедвига, Мирон Гиршовский давно уже не нуждается в моих оценках!

— Зовите меня просто Гесей, — попросила девушка, — а то когда вы называете меня мадемуазель, мне всегда кажется, что зовете кого-то другого.

— А вот это, голубушка, совершенно исключено. Нет, я понимаю, конечно, что вас именно так и зовут, но ведь эдак и остальные могут догадаться о том, что им совсем не нужно знать.

— Спасибо вам, Аристарх Яковлевич.

— Не за что, моя дорогая.

На другой день в палату к Лиховцеву пробрался Федька Шматов. Он уже почти поправился и готовился к выписке, а пока что как выздоравливающий, помогал в различных хозработах по госпиталю.

— Здравствуйте, барчук, — поприветствовал он сослуживца.

— Федя, ты ли это? — удивился вольнопер.

— Ага, я, — осклабился солдат.

— И крест на груди, — заметил награду Алексей.

— Ну да, я таперича егориевский кавалер, да не просто так, а сам наследник-цесаревич его императорское высочество лично крест вручили!

— Поздравляю.

— Ага, благодарствую на добром слове. А как там у нас в полку, я слыхал, потери большие были?

— Кажется — да, я, как видишь, сам был ранен и всех подробностей не знаю, но многих недосчитались.

— Эх, беда-то какая…

— Ты, верно, хочешь узнать про Будищева?

— Точно так, барчук, хочу. Скажите, cделайте милость, как там наш Граф?

— Боюсь, мало чем смогу быть тебе полезным. Помню лишь, что когда меня ранили, он был с нами. Гаршин и Штерн меня вытаскивали, а он остался прикрывать наш отход. Больше я ничего не помню…

— Ничего, наш Граф и не из таких передряг невредимым выходил! — убежденно заявил Шматов. — Господь бог, не без милости, все ладно будет.

— Ты глянь, на Федьку, — раздался с одной из соседних коек насмешливый голос солдата с перевязанной рукой, — еще вчера щи лаптем хлебал, а как ему крест подвесили, сразу стал с вольноперами, да графьями знаться!

— Так его видать теперь самого в графы произведут, — зло отозвался безногий сосед с другой стороны, лишь недавно начавший вставать, потихоньку опираясь на костыли. — Если произведут, возьмешь меня в дворники?

— Да какой из тебя дворник с одной ногой! — засмеялся первый.

— Это точно, — пригорюнился одноногий, — теперь только на паперть!

— Федя, — страдальчески морщась, попросил Шматова Лиховцев. — Мне, право, совестно просить, но ужасно чешется левая нога. Просто мочи нет, как чешется. Ты не мог бы мне помочь.

— Да что вы, барчук, — в испуге отпрянул тот.

— Ну, пожалуйста, что тебе стоит!

— Ага, сейчас он на свалку побежит, да у кобелей, которые за нее дерутся, отнимет, — злорадно заявил вольноперу сосед, — а потом почешет!

— Федя, что он говорит?

— Так это, барчук, — растерянно промямлил Шматов, — нету у вас ноги! Я думал, вы знаете…

Во всякой армии, даже самой боевой, непременно бывает часть, которая принимает в сражениях весьма мало участия и лишь только обременяет своим присутствием действующие войска. В Рущукском отряде, в числе таковых числилась скорострельная батарея штабс-капитана Мешетича. В самом деле, имея на вооружении новейшие скорострельные орудия Гатлинга-Горлова, она почти не принимала участия в боевых действиях. Генералы, выслужившие свои чины, сражаясь с англо-французами в Крымскую кампанию, а также отражая бесчисленные вылазки горцев на Кавказе, откровенно не понимали, что делать с этими новомодными штуками и потому всячески от них открещивались. В любом сражении батарея Мешетича назначалась в резерв, с полным намерением, ни при каких обстоятельствах, ее оттуда не извлекать. За все время боевых действий батарея израсходовала едва ли сотню патронов митральезу, что принимая во внимание ее скорострельность почти в шестьсот выстрелов в минуту, дает представление о том, что в настоящем деле она так и не побывала.

Хуже всего было то, что и сам Мешетич толком не знал, как можно использовать состоящие под его началом картечницы. При том, что штабс-капитан с отличием окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию генштаба. Нет, если бы его батареи случилось стоять в укрепленном лагере и отбивать массированные атаки турок, то они, несомненно, могли бы принести большую пользу, но в полевом сражении…. Впрочем, место службы не выбирают и бравый артиллерист продолжал надеяться что случиться нечто экстраординарное и ему представится таки случай отличиться на этой войне.