Конец света. Русский вариант (СИ) - Афанасьева Вера. Страница 18

 – Ну что ж, позвольте ещё раз выразить вам восхищение вашими идеями, сила которых изменила ход истории. И пожелать, чтобы непривычный для вас труд все-таки рано или поздно закончился.

 – Ааа, идите вы все на х…

 Сима распечатал текст и понес заместителю главного редактора. Тот пробежал его глазами.

 – Ну, сколько раз тебе говорить? Писать надо проще, тебя ж никто не поймёт.

 – Но нельзя же считать людей идиотами, текст достаточно простой.

 – А они не идиоты – дебилы, тупые, как эти самые твои комсомолки. Золотое правило современного журналиста – в предложении должно быть не более пяти слов. И потом – что это, как это понимать: «Вовке повезло, хотя он и недоучка», «всё, решительно всё переврал», «Вовкину галиматью»? Ты что: посадить нас всех хочешь?

 – Но там же строчкой выше написано – Ленин.

 – Строчкой выше? А если кто-то начнет читать именно с этой строчки? Что тогда: «Я все-таки уехал в Магадан?»

 – Хорошо, я уберу.

 – И плохо у тебя про ад. Ну что это такое? Я понимаю, юмор, но журнал наш глянцевый. И старухи его на пенсию свою покупать не будут. А это значит, что читатели наши – молодые, слышишь, молодые, максимум, тридцатилетние женщины. Ну не знают они про ГТО! И вообще ничего не знают. Так что замени описание этих адских мук на что-нибудь порельефнее, поколоритнее.

 – Написать, что его в котле со свинцом варят и дьявольским трезубцем, как мясо в супе, переворачивают?

 – Именно так и напиши, остряк, всё лучше твоего. Можешь написать, что его яйца на специальной мельнице в мелкий порошок размалывают. Женщины это любят.

 – Хорошо.

 – И во введении напиши, что интервью берет известный медиум, кто-нибудь с «Битвы экстрасенсов», например.

 – Ладно.

 – А вообще, ну его, Маркса. Кому он нужен? Да и красные вопль поднимут.

 – Думаешь, они читают наш журнал?

 – Читают или не читают, а закон подлости ещё никто не отменял. Давай-ка напиши про Нефертити или Клеопатру, пусть о своих мужьях и любовниках расскажут. Это куда интереснее, да и безопаснее, поскольку партии почитателей египетских цариц, слава богу, ещё нету. Хотя в этом дурдоме все возможно. Ступай, все переделай, через час мне покажешь.

 Сима вернулся к себе и сел за компьютер, но в дверь тут же робко постучали. Сима хотел сначала вовсе не отзываться, постучат-постучат да и уйдут, но стук, хотя и робкий, несколько раз повторился. Из этого Сима заключил, что стучавший поджидал его, видел, как он вернулся в кабинет, и теперь ни за что не отстанет.

 – Да-да, войдите! – крикнул он, жалея, что не запер дверь на ключ, а сам принял максимально деловитый вид и стал неотрывно смотреть на монитор.

 – Здравствуйте…

 – Чем обязан?

 – Я хотел бы рассказать вам одну удивительную историю…

 – Сюда, дорогой мой, с неудивительными никто и не приходит.

 – Прошу вас, посмотрите на меня. Я хочу рассказать вам действительно важные вещи.

 Мягкость тона удивила Симу. Такая мягкость свойственна только очень образованным людям, и журналист посмотрел на вошедшего.

 Худой, бледный, среднего роста, неприметно одетый, он чем-то отличался от тех, кто наведывался к Симе обычно. Скорее всего, именно мягкостью, которая и заставляла предполагать, что если такой человек пришел как проситель, то ему это и в самом деле необходимо.

 – Садитесь, пожалуйста. Я вас внимательно слушаю.

 Мужчина сел.

 – Разрешите представиться: Иван Островский, историк.

 Историков Сима очень уважал и в свою университетскую бытность любил с ними приятельствовать.

 – Серафим Барт, журналист.

 – Буду говорить с вами без обиняков, хотя и сильно рискую. Я обратился к вам вопреки вашей работе в этом издании, потому что знаком с вашими статьями в «Отечестве» и «Академии» и нахожу их умными. Насколько я понял, вы интересуетесь футуристическими прогнозами и сами пытались определить стратегии мирового развития. Но странным образом предмет моего разговора связан именно с приоритетами «Ока». Я хотел бы поговорить с вами о конце света. Мне больше не с кем, а в таком деле следует непременно проговорить то, о чем думаешь, и я бы даже сказал – посоветоваться, как бы нелепо ни звучало это слово сейчас. И меня как раз привлекает то, что мы с вами незнакомы. Это даст независимость ваших суждений. В общем, мне просто нужно посоветоваться.

 – Как жаль, – подумал Сима. – А с виду такой славный парень.

 – Зря вы так сразу. Я же сразу сказал, что рискую. А ведь я учёный, достаточно серьезный. Тема моего исследования – история жизни Иоанна Богослова. По роду моих занятий мне пришлось достаточно глубоко изучить его, если можно так выразиться, литературное наследие. Древнегреческий я, разумеется, знаю. Хотя, что это я! Вне всякого сомнения – литературное, потому что по образности, аллегоричности и метафоричности «Апокалипсис» может сравниться лишь с «Екклесиастом» и «Песнью песней» и превосходит все остальные известные мне литературные произведения. Это поэзия, величайшая и страшная поэзия, не имеющая себе равных.

 Сима ободряюще кивнул.

 – Так вот, с некоторых пор у меня появилась не нашедшая поддержки в научных кругах маргинальная теория, согласно которой Иоанн сознательно мистифицировал человечество своим пророчеством. Косвенно об этом свидетельствует и история его жизни, которую он превратил в удивительный спектакль, подчиненный единой сверхцели. Иоанн ведь чем только ни удивлял. И мертвых многократно воскрешал, и чаши со страшным ядом спокойно выпивал, и из котла с кипящим маслом живым и невредимым выходил, и один-единственный из всех апостолов не был казнен, а прожил более ста лет – всего этого слишком много для одного человека. В способности же творить чудеса он практически превзошёл Христа. А чего стоит его последняя воля?! Пожелал быть зарытым живым в могилу, и ученики его, представляете, ее исполнили! Из могилы, разумеется, исчез. А эта его прижизненная претензия? Хотел в Царстве Небесном сидеть справа от Спасителя! Хорош христианин, а? Да вы, наверное, и сами все это знаете.

 – Кое-что читал. Так что из всего этого правда?

 – Многое. Мне удалось побывать на Патмосе и в Эфесе, я работал в греческих и в израильских архивах, в отделах рукописей величайших библиотек, потратил на это наследство. Мне не хотелось ни государственных грантов, ни поддержки церкви, они ограничивают свободу. Иоанн действительно был неординарной, а может,– и гениальной личностью, а жил очень интересно. Похоже, что действительно при жизни он поработал над тем, чтобы прослыть пророком и святым, по духовной силе уступающим разве лишь Спасителю. И занимался мистификациями, я в этом убежден. Как гениальную мистификацию я до некоторых пор оценивал и «Апокалипсис». Это чрезвычайно сложное, закодированное произведение, и Иоанн не пожалел сил, чтобы придумать этот код и описать действительно интересное, но неоднозначное развитие судьбы человечества.

 – Но ведь тут возможно всего три варианта, не так ли? Первый: это настоящее Откровение. Второй: бред сумасшедшего. Третий: хорошо продуманная ложь.

 – Есть и четвертый вариант. Апокалипсис – это проект. Иоанн много знал. Не мог не знать и того, что никому не может быть открыто, каким именно будет конец света и когда произойдет, и что этот запрет неоднократно повторяется в Ветхом Завете. Даже он не мог проигнорировать столь известный факт, который делает его пророчество нелепым и откровенно ложным для людей сведущих. А он, вопреки здравому смыслу, говорит и говорит о деталях. И это свидетельствует в пользу сложности его намерений, ради которых он был готов пожертвовать даже своей репутацией.

 – Да уж, детали ему точно не следовало прописывать, даже метафорично. Чем больше деталей, тем больше возможных ошибок.

 – А вот дальше, прошу вас, будьте особенно внимательным. Я думаю, что Иоанн написал план, сценарий будущего вселенского обмана, заложил фундамент грядущей великой мистификации. Заготовку для того, кто сможет все это понять и осуществить – для будущего гения мистификации, способного потрясти уже подготовленный к этому мир. Иоанн при жизни начал грандиозный проект, который должен был принести ему всемирную посмертную славу, а продолжателям его дела – редкое удовольствие, власть, а может быть – и чудовищные прибыли. И знаете что… Похоже, что все, описанное в «Откровении», уже начало происходить в действительности. И именно в качестве мистификации, провокации, которой подвергается ничего не подозревающее человечество.