Магия тени - Лазаренко Ирина. Страница 37

А все-таки непрошеные мыслишки нет-нет да и мелькали.

— Аррин умчался в соседнее селение, — Умма говорила ровным тоном, но близкому человеку становилось ясно, что она недовольна, — сказал, что ему слышится голос встревоженных деревьев оттуда и что он должен встретиться с тамошней Старшей.

— Голос деревьев, — крякнул Оль и окунул лепешку в мед.

— Ты же знаешь, ему все время слышится разное. И Старшие не считают это блажью! Эльфы Аррина слушают, очень слушают, временами нарочно посылают за ним из других деревень, чтоб он приехал и поговорил… с чем-нибудь.

Оль исподлобья бросил взгляд на маленький писчий столик, на котором стояли громадные часы. Внутри у них был не песок, а серая зола.

Проследив его взгляд, Умма грустно спросила:

— Я раздражаю вас своими причудами, да? Всех вас: и тебя, и Шадека, и…

— Нет, не раздражаешь. Удивляешь только... Сильно. Вот, к примеру, когда ты упихала прах нашего друга в песочные часы — мы очень удивились, прям в один голос, хоть и разными словами.

— Но Аррин же слышал его!

Оль сделал вид, что его внимание поглощено лепешкой. Конечно, одно дело — просто верить в существование демонов, и совсем другое дело — выслушивать блажь семилетнего ребенка: дескать, вашего друга убил именно что демон, а прах ребенку про все это поведал. Если бы Оль услышал что-нибудь подобное в своем городе — тут же определил говорящего в опасные безумцы и велел страже послеживать за этим человеком, будь он хоть дитем семилетним, хоть давней подругой.

Однако после того случая, четыре года назад, никаких опасных странностей за Уммой больше не замечалось, а то, что Аррин слышал жучков, солнечный свет и всякое прочее неслышимое — так иди его пойми, что там может сильный маг, которого воспитывают эллорцы. И который, между прочим, еще в прошлом году, в день своего десятилетия, должен был отправиться в Школу, в доучебные детские жилища.

Только к тому времени не брала больше Школа учеников. А теперь и вовсе… Одной Божине ведомо, какая судьба ожидает необученных магов! Особенно сильных, вроде Аррина, которые без руководства мудрых наставников могут наладиться применять свой дар не пойми как. И особенно слабых, самых незащищенных, которые без школьной учебы не могут почти ничего.

— Хорошо, что ты пришел, — сказала Умма и тут же с обидой добавила: — Бивочка даже не заглянула ко мне, когда была здесь в последний раз.

— Она говорит, ты сильно изменилась, — неохотно ответил Оль и отодвинул чашку.

— Наверное. А она не изменилась? Ты ее узнаешь вообще?

— Почти то же самое она о тебе спрашивает. Ей вот не по нраву, что ты взяла да закрылась в Эллоре. И дружба с Тахаром твоя тоже ей не по нраву, хотя я в толк не возьму, отчего.

— Ты скажи, Оль, разве в прежние времена она бы осудила меня за это? Или за что бы то ни было другое? Прежде она все понимала, теперь же только осуждает впопыхах. Теперь она рубит сплеча и не дослушивает до конца даже тех, кому нужна ее помощь. Она стала очень нетерпимой. И в то же время — очень… действенной.

Умма провела руками по лицу.

— Не будем о плохом. Не хочу. Пойдем на посиделки, да? — Она слабо улыбнулась.

Оль кивнул и поднялся из-за стола.

— Никогда бы не подумала, что тебя интересуют эльфийские обычаи, — продолжала Умма по дороге, — я имею в виду — вот такие обычаи, как эти осенние посиделки у костра вместе с предками.

Они шли мимо домиков-пней, законопаченных мхом, мимо ухоженных садов, где еще висели на ветках яблоки и сливы. По пыльной дороге носились дети — совсем крошечные: эллорские эльфы были мельче своих оседлых собратьев. В закатном свете эльфийская деревенька выглядела сказочной, колдовской, и голоса звучали иначе, звонко и волнительно, и воздух был необычным, сладким и тревожным. Словно десять лет назад, когда казалось, что впереди ожидает что-то особенное и удивительное, и даже в клубах дорожной пыли виделись знаки грядущих свершений.

Теперь эта закатная сказочность навевала легкую грусть.

— Не то чтобы эльфские обычаи мне так уж интересны, — Оль поскреб затылок, — просто заняться нечем больше. Ты, я вижу, собралась — отчего компанию не составить? Матушку я проведал, она уже успокоилась совсем, только за меня тревожится. У матушки сегодня и заночую, но коротать с тетками весь вечер мне что-то не хочется. У меня ж тут и кроме них знакомцы есть, и они нынче на костряные посиделки наладились!

— Не могу пропустить костряные посиделки, — пробормотала магичка, — ведь я очень красиво выгляжу в свете костра или луны, как любая старая развалина.

Оль прыснул. Щеки Уммы чуть порозовели, и она быстро, словно чтобы не передумать, спросила:

— Ты с Тахаром приехал, да?

Маг прищурился.

— Вообще-то Тахар не один ездит, а с друзьями. Про них не спрашиваешь?

Сказал это — и тут же укорил себя за неуместную язвительность, вызванную не словами Уммы, а собственной неловкостью.

С того утра, когда взъерошенный Оль понесся в материну деревню на пожарище, Тахар, Элай и Алера сопровождали его неотступно. Бывало, еще Ыч увязывался «помогащая», как в то промозглое утро, когда Оль отыскал у соседки-молочницы беззвучно рыдающую мать с безумным взглядом. Это было паскудное утро: горький запах сгоревшего дома, чужая сухость материных пальцев, испуганная суетливость соседки… и тяжесть. Тяжесть ненавидящих взглядов односельчан. Ненавидящих его, Оля, за то, что он — маг. Ненавидящих его мать за то, что ее сын — маг.

На самом деле Оль не знал, как бы он справился в то утро, если бы по счастливой случайности за ним не увязались трое друзей и тролль. Не хотелось думать, каких дел он мог натворить в деревне, если б Тахар и Элай не подпирали его плечами с двух сторон. И не хотелось признавать, что односельчане, вот те самые с детства знакомые односельчане могли бы не выпустить их с матерью за околицу, если бы не тяжелый взгляд тролля и не увесистая дубина в его мощных лапах.

Магу потом несколько дней казалось, будто все вокруг пропитано запахом его сгоревшего дома.

Оль понимал, что произошедшее в деревне придет и в Мошук в том или ином виде, и не знал, что ему делать. Похоже, трое друзей тоже сознавали это, потому что старались не оставлять магов одних надолго — во всяком случае, по ночам и в пути. Вот и теперь, отправившись в Эллор вместе с Олем, поручили Ычу присматривать за Кальеном, хотя лекарь и ворчал, что не нужна ему нянька.

Было досадно ощущать себя обязанным этой троице, к которой Оль относился без всякой теплоты. И еще неприятней было то, что для малознакомых людей его беды и его безопасность оказались важнее, чем для старых знакомцев, которых Оль привык считать друзьями.

Теперь с ними и видеться-то не хотелось. Сталкиваясь с наместником в ратуше, гласник сухо кивал и проскакивал мимо. Хон избегал его сам — Оль хотел думать, что из-за неловкости, а не по неприязни. И Хоновым стражникам доверять не хотелось после того, как на магов повесили вину их старшины.

Трое друзей, настырными тенями сопровождая гласника в поездках за город, открыто говорили: нет стражникам веры при нынешней смуте. Как бы не отошли они в сторонку, если доведется на тракте повстречать разбойников. Как бы не завели тебя в лапы к маголовам. Кто знает.

Оль не мог согласиться с этим вслух, но и возразить не мог тоже. Он не понимал, кому и чему еще можно верить. Вот и получалось, что Оль и эта троица в последние полмесяца стали словно веревкой связаны, хотя их отношения нельзя было назвать дружескими — они даже почти не разговаривали.

Но какой у него был выбор? Бивилка и Шадек уехали, Умма сидит в Эллоре, Кинфер… Оль никак не мог отвыкнуть думать о нем как о живом. После Школы они виделись не так уж часто, и гласнику теперь казалось, что Кинфер просто в отъезде. В долгом отъезде.

Отношение Оля к Тахару в последнее время немного потеплело, но его друзей гласник по-прежнему выносил с большим трудом. Заносчивый эльф раздражал его невыразимо, даже когда молчал. Алера же пугала Оля своим безжалостным всепонимающим взглядом, и гласник старался лишний раз даже не смотреть в ее сторону. Он не понимал, почему эти трое таскаются за ним.