Моногамия (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна. Страница 40

{С самого начала это была лихорадка

Холодный пот выступил на моём разгорячённом лице

Я вскинула руки и сказала: покажи мне что-нибудь!

Ты ответил: если осмелишься, подойди ко мне ближе…}

В этой песне целиком наша история, наша жизнь. Каждая её строчка, каждое слово о нас.

{Не всё так уж гладко в твоей жизни.

Не то, чтобы ты это выбрала — тебе это дано.}

Я вдруг понимаю, что это особенная песня, он выбрал её задолго до всех этих событий, он знал, чувствовал, что всё так и будет:

{Причина, по которой я держусь:

Мне нужно, чтобы эта пустота ушла.

Забавно, ты — тот, кто сломлен,

Но именно меня нужно спасать.

Ведь, если никогда не видеть света,

Сложно понять, кто из нас тонет.}

Теперь только до меня дошёл смысл этих слов, он повис кристально чистой слезой прямо передо мной. Сломлен и болен он, но спасать нужно меня, спасать от той постановки, которую ставят в моём театре жизни, того спектакля, который разыгрывает для меня подобие самого главного- любви. Ведь любовь это то и только то, что, в конечном счёте, наполняет смыслом нашу жизнь, делает наш приход в неё цельным явлением. Это любовь к родителям, к детям, к близким, к мужчине… чужому и такому родному… Мне кажется в этот момент, что в наших венах течёт кровь с одним вкусом, что наши клетки и наши ДНК одного происхождения, что мы части одной души, по ошибке разорванной и поселившейся в разных телах. Мне кажется, будто часть меня борется со смертью в этой больничной кровати, и я приказываю этой части меня одержать победу.

Я пою, я вкладываю всю силу, что у меня есть в эти слова, и мой, теперь уже громкий, голос мощной волной разливается по комнате:

{I want you to staaaaaay…

Я хочу, чтобы ты остался…}

Я спела её всю, медленно до конца, я вложила в неё свою душу, всю свою силу, свою мольбу. Эта песня — моя молитва. Мой голос никогда ещё не был таким красивым и сильным, несмотря на слёзы, умывавшие моё лицо. Он лился волшебным потоком, очаровывая меня саму. Я вдруг увидела за стеклом людей, врачей и пациентов, которые встали со своих постелей раньше обычного в это утро. Некоторые из них плакали, другие тихо аплодировали — моя песня тронула их. Мне стало ощутимо легче, ведь они пришли поддержать меня, эти совершенно чужие мне американцы, мне нужно это было сейчас, у меня совсем не было сил, я все их растратила на страхи и мольбы…

Алекс очнулся через 40 минут. Сам. Он пришёл в себя, и смотрел мне в глаза так осознанно, как никогда. У меня поползли мурашки по телу — пугало своей прозрачностью внезапное осознание того, что произошло в этой реанимационной палате… Алекс не вышел из комы, он вернулся из другого пространства, я видела по его глазам, что он был там. Ему известно больше чем мне, он желал этой смерти, не противился ей, а я тащила его, вцепилась мёртвой хваткой, не отпускала и тащила. Моя слабость не помешала мне быть самым сильным существом на планете в эти часы. Я не отдала его, и теперь он был здесь, он дышал сам, он жил. Его глаза смотрели в мои, и за них я продала бы и душу дьяволу, если б потребовалось.

— Я же тебе говорил, они угробят меня, — он пытался шутить и улыбнуться мне, но его едва было слышно.

— Тебе нельзя говорить. Береги силы, — меня душили слёзы, и я пыталась изо всех сил остановить и скрыть их.

Как? Как случилось, что мы нашли друг друга? Как я могла так ошибиться, как я могла не понять, что на самом деле он значит для меня, а я для него? Как долго и как жестоко я отталкивала его, он падал, поднимался и пытался снова и снова, а я всё толкала и толкала, пока не оттолкнула окончательно, навсегда. Навсегда ли…?

Пришла его сестра Мария. Мы вышли выпить кофе вдвоём ненадолго. Я спросила:

— Почему он один здесь? Где его мать, отец? Где ваши близкие, родные?

— Он не сказал тебе?!

— Нет.

— Вы так долго встречались, и ты не знаешь?!

Она достала сигарету.

— Выйдем. Мне нужно закурить. Вообще-то я давно бросила, но в такие моменты без сигареты не обойтись.

{Since Your Love (ft. Brandon Hampton)}

Она затянулась с наслаждением былого курильщики со стажем.

— У него нет никого, кроме меня. Вся его семья, родители и две сестры разбились в автокатастрофе, и Алекс был тоже в той машине с ними… Он был самым младшим из детей, и мать держала его на руках. Видимо, она вовремя сообразила, что произойдёт, и каким-то чудом вытолкнула его в открытое окно. Ему было всего пять лет тогда… Машина упала в ущелье и взорвалась, они сгорели заживо на его глазах… Алекс не разговаривал почти два года после этого, мы и сейчас никогда об этом не говорим. Это были страшные похороны — у нашей троюродной тётки случился инсульт прямо во время службы… Моя мать вырастила нас обоих, и ей было очень нелегко, не финансово конечно, наша семья всегда была обеспеченной, просто они только развелись с моим отцом. Это было очень тяжёлое время для всех нас, поэтому для меня он — гораздо больше, чем брат, Алекс — больная душа, за которую я в ответе.

Ужас сковал меня, мне показалось, я и ослепла и оглохла одновременно. У меня был настоящий шок от услышанного. Я не могла говорить, не могла думать. Это был ответ не на один мой вопрос, но на многие. Теперь мне открылось то, что делало его таким глубоким и таким умным, и то, почему на самом деле он с такой настойчивостью твердил мне о семье… Алекс, как никто, знал истинную цену тех событий и явлений, что происходят с нами в жизни: как глупо, как бестолково растрачивать её драгоценные мгновения на условности, как недальновидно ограничивать себя рамками, жить в них…

— Так ты не родная ему сестра… — сказала я, просто чтобы что-то сказать и скрыть свой шок.

— Нет. Мы кузены, если по крови. Но если по жизни, я самый родной и самый близкий человек на этой планете у него. Ну, кроме тебя, — она посмотрела на меня с особым смыслом.

— Мне казалось, ты плохо относишься ко мне, — сказала я, почувствовав глобальные перемены. Мы словно стали ближе с ней.

Она ответила улыбнувшись:

— Каждая медсестра в этой больнице по кругу рассказывает романтическую балладу о твоей песне, вырвавшей Алекса из костлявых рук смерти. Думаю, эта история навсегда останется притчей в этой больнице, — она расплылась в теплейшей улыбке, а глаза её излучали любовь… ко мне!

Я оглянулась по сторонам: действительно, люди смотрели на меня, некоторые шептались, указывая на меня, в их взглядах читалась доброта и восхищение, их глаза благодарили меня за моё чудо, которое давало надежду и им тоже…

Глава 18

{Avril Lavigne — Give You What You Like}

Операция помогла Алексу, но ему требовалось дальнейшее лечение. Новый врач, Тони, импозантный итальянец с красивой проседью на висках, назначил химиотерапию и облучение — стандартные методы лечения в таких случаях.

Тони предупредил меня, что Алекс будет поправляться медленно, поэтому моя задача помочь ему как можно быстрее окрепнуть, чтобы начать терапию как можно раньше. Тони уверял: Алекса можно вылечить полностью, он будет жить, нам нужно только пройти лечение, что в нашей ситуации будет крайне непросто.

И я отдала Алексу всю свою любовь и заботу, какие у меня были. Я была ему не женой, я была ему матерью. Он восстанавливался действительно очень медленно, но чем дальше, тем увереннее. Через неделю нас уже отпустили домой, Алекс больше не просил меня уехать в отель или ещё куда-нибудь, он покорно выполнял, всё, что от него требовалось, и терпел меня. Он уже мог передвигаться, но с большим трудом, упорно отказывался от коляски. Я делала ему инъекции лекарств и капельницы, научилась этому быстро, мне пришлось, потому что Алексу было слишком тяжело переносить дорогу в больницу, а жить в ней он отказывался наотрез. Я делала ему перевязки: на спине у него три небольшие раны, одна от операции прямо на позвоночнике, и ещё две — отверстия, через которые специальный аппарат откачивал воду из лёгких. Их нужно было обрабатывать перекисью и американской смесью с запахом йода. Я готовила ему еду, разбивая в блендере сырые овощи и фрукты строго по инструкции от врача — у Алекса специальная диета для онкобольных. Наш главный овощ — брокколи, и моя задача — постараться, чтобы он съел её как можно больше. Поэтому я выдумываю, изобретаю новые рецепты, где главный ингредиент всё та же брокколи, но разнообразие в её приготовлении вносит хоть какую-то привлекательность в питание моего подопечного. Накормить его — проблема, очень большая проблема. Он и здоровым не отличался аппетитом, а теперь, во время болезни, питание давалось ему с особенным трудом. Он не капризничал, он действительно не мог есть, но старался. Старался, чтобы не обидеть и поддержать меня, отблагодарить за мою заботу о нём.