Книга о вкусной жизни (Небольшая советская энциклопедия) - Левинтов Александр. Страница 61
«Русское Костко»
Ох, не люблю я американскую рекламу! Сначала убедительно доказывают, что ковер лучше всего чистить новым пылесосом, а через минуту начинают внушать, что лучше купить новый ковер. Чтоб не попасть впросак, я, конечно, не делаю ни того, ни другого.
Или вот еще: на одном канале в рекламном ролике жрут какую-то толстенную гадость либо хрустят очередным комбикормом — уписывают, чавкают, обливаясь кетчупом и счастливыми соплями; перескочил на другой канал — а там рекламируют диеты для похудения, где заунывно улыбающиеся полускелеты жуют в своих стойлах таблетки и на глазах теряют формы.
Лучше тогда уж совсем без рекламы. Добрался до Клемент, угол 31-й и никакой рекламы тебе не надо.
Начинается магазин с хлебного ряда. Мы так привыкли — хлеб есть, а остальное приложится. Тут тебе и настоящий черный, нью-йоркской фирменной выпечки, и специальная полка знаменитой еврейской фирмы Semifreddi's. Выбор хлеба, можно сказать, изысканный и на любой вкус: от ура-патриота до не менее ура-предателя родины, как называли брежневскую волну эмигрантов. Здесь, у хлебного развала, начинаешь понимать принцип устройства этого магазина, прозванного в народе «Русским Костко»: одна часть товаров нам до слез привычна и знакома, мы бросаемся на эти продукты, как на школьного товарища, с которым не виделись вечность. Мы не просто доверяем, мы слепо и безоговорочно обожаем эти продукты, как собственное детство и собственную юность, когда — ведь, правда? — все было так здорово! Вторая часть — нечто новенькое и любопытное. Тут важно, чтобы новое не отпугивало, воспринималось нами спокойно и было привлекательно. Вы будете смеяться, но психологически это делается удивительно просто: новое размещается среди старого и хорошо знакомого — и нас такое мирное соседство совершенно успокаивает, мы говорим себе, раз оно лежит рядом, значит это вполне совместимо и допустимо и в этом нет ничего страшного.
Рядом с хлебом два других типа хлеба: газеты, бесплатные, как хлеб в столовых нашего детства, этот интеллектуальный хлеб, без которого многие не могут есть ничего другого, и жидкий хлеб, который, что не жуют, а хлебают — я имею в виду квас и пиво. И тут становится заметным другой принцип «Русского Костко»: здесь стремятся удовлетворить запросы, аппетиты и тщеславие не только русских и русскоговорящих, но и других — славян (украинцев, сербов, хорватов, белорусов, чехов, поляков, словаков), восточных европейцев (финнов, немцев, датчан, венгров, молдаван, литовцев, латышей, эстонцев), «людей кавказской национальности» и даже американцев, в общем-то, любопытных и не боящихся попробовать нечто иноземное. Тут есть и польское пиво, и русское (канадское и американское), и российское, и чешское, и немецкое — только по пиву имеется восемь дистрибьютеров. И так не только с пивом — фонтан «Дружба народов» достигает и колбас, и рыб, и бакалеи, и сладостей, и кулинарии, и всего прочего. Я брожу среди этого интернационала, вспоминаю знаменитые в своих странах фирмы и названия и, укладывая что-то в свою корзину, бормочу: «Вася, ты прав!»
А вот и сырно-молочный ряд. Полторы сотни разных продуктов, теснящихся на полках. Тут многое напоминает «Трейдер Джо», что неудивительно — один и тот же дистрибьютер обслуживает и этот сетевой магазин, и наше «Русское Костко». Но есть кое-что и похлеще. Вот лежит «Одесская брынза», а рядом — «Молдавская брынза». Как и на многих других продуктах, на самом видном месте фирменная этикетка European Food (так официально называется магазин). Я на Привозе много лет изучал брынзу (не только ее, конечно), можно сказать, напробовался до отвала на всю оставшуюся жизнь и должен признать, что эта вполне бы пошла в Одессе. Делается же «Одесская брынза» в Сан-Хосе на мексиканской фабрике по рецептам, выданным ей магазином.
Рядом со мной в сырах ковыряется истощенная иностранка. На ломаном английском (американка, догадываюсь я) она пытается выяснить у продавца (вместо него ей под руку подвернулся владелец магазина Владимир Верхолаз, об этом персонаже мы еще поговорим), где тут, собственно, лежит обезжиренный йогурт, похожий на сыр, но не пестренький, а желтого цвета? Этот сыро-йогурт в конце концов отыскивается в общей груде, и американка, еще раз убедившись, что он обезжиренный, кладет его в свою потребительскую корзину.
Этот эпизод помог мне сформулировать еще один принцип магазина: здесь отказались от сегментации покупателей и поставщиков. Никто не знает этнических, социальных и даже географических границ потребительского спроса, и никто не останавливается в расширении контактов с поставщиками и производителями. Сейчас их порядка 160-ти, а сколько будет завтра? Часть товаров поступает непосредственно из России (икорно-балычная продукция, красная икра идет с Аляски), часть — от производителей и дистрибьютеров Восточного побережья, часть (весьма скромная) — калифорнийского происхождения. Около 20 % оборота дает собственная кулинария: рыбная, овощная, мясная и выпечка. Кстати, покупателями в European Food являемся не только мы, розница, но и некоторые крупные сан-францисские супермаркеты и их деликатесные отделы.
Меня хлебом не корми, дай лишь икорки, или леща вяленого, или лосося копченого, или уж, в крайнем случае, селедочки. А лучше того, и сего, и пятого-десятого. Вот и не надо ничего, а как не прихватить какого-нибудь тысячеголова, как пройти мимо головастых — не чета безмозглым американским! — креветок.
А когда увидел волгоградских раков, чуть сам не взревел белугой. Это ведь лучшие в мире! Помню, колесный «Михаил Калинин», бывший «Баян», 1912 года постройки, скрипучая, залитая полдневным жаром и зноем пристань «Каменный Яр» ниже Волгограда, связки полуметровых раков, даже не красных, а пунцовых, как пьяная вишня, лоснящаяся до полупрозрачности хребтины вобла, а в холодильнике нашей каюты, у самой морозилки, — обжигающе-ледяное, мгновенно запотевающее «Жигулевское» самарского разлива, лучшего во всем развитом и победившем социализме. Клешню загнешь и выломаешь, скорлупу развалишь, пиво прямо из горлышка до блаженной ломоты в висках, а потом это самое, сочное, пахнущее укропом, крапивой, пряностями и черт его знает еще какими ароматами, высосешь, затем — вторую клешню, затем и самое заветное — шейку, пиво добьешь, утрешь пенные усы округ рта и с нежностью так подумаешь:
«А эти-то, на работе которые, не в отпусках, — хорошо-то как без них!»
Так я о ценах.
Они здесь явно умеренные. Понимаете, низкие цены заставляют нас вздрагивать: а не подсовывают ли нам тухлятинку с калятинкой? А высокие пугают своим оскалом. Цена должна быть умеренной, чтобы торговля была бойкой. В России, помню, рестораторы жаловались: публика сама заставляет задирать цены на вина — для куража, понта и престижа (кто-нибудь объяснит мне разницу между ними?). В России процветают и бросовые цены, но уже на такое, что лучше сразу выбросить после покупки, потому что на лечение или похороны потратишь больше. И это порой на один и тот же продукт, например, на водку «Абсолют»: только первая — сделана в Швеции и была продана австралийской фирмой китайцам (именно так она и попала в Москву), а вторая — чернобыльского разлива.
И еще. Здесь практически не бывает распродаж — явных признаков того, что продукт перешел в разряд доходяг, приобрел «свежесть второго сорта» или просто залежался. Как и в «Костко», и вообще в большинстве американских супермаркетов, здесь работают от оборота, не гоняясь за сверхприбылями и не демпингуя.
И мы живем, и, слава богу, не при коммунизме — ни тутошние, ни тамошние. Правда, там денег нет, как и обещано, а тут — всего в изобилии, как и предсказано. Одних колбас 150 сортов из холодильных прозрачных шкафов вываливаются! Есть тут вещи знакомые, пахнущие детством, есть знакомые только по названию, а есть нечто совсем новенькое, но от этого не менее вкусное: например, «Вишневая», «Медвежья».