Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 19

Оказалось, что в кушак зашита еще жемчужная нить.

– За нее много не выручим, но у нас еще есть деньги. Я хотел тебя успокоить, Ганс, я не нищий, просто маскарад потребовался, чтобы путешествовать в безопасности. Служи мне – награда будет. Договорись со своим Бутманом – ты мне нужен на два дня. Сколько ты у него можешь выработать в месяц?

– Двенадцать рублей. И, если мне удастся продать больше десяти бутылок желтого бальзама, который он сам делает, то с каждой бутылки…

– Притворись больным, и за два дня ты получишь пять рублей.

Оказалось – нужно ехать в Ораниенбаум и найти там дворцового служителя, отставного поручика по фамилии Гофман. Поездка в такую несусветную даль немного испугала Весселя. Не всякий извозчик согласится туда везти – это же придется где-то устраиваться на ночлег. А есть ли там постоялый двор – сомнительно. Ораниенбаум стоит на отшибе, летом там еще живут во дворцах господа, сама государыня наезжает, но зимой только сторожа обитают, постоялый двор в такое время никому не нужен.

– Служителей ищи в Нижних домах, – подсказал мнимый Эрлих. – И говори, будто Гофмана желает видеть родственник, прибывший из Голштинии. Я полагаю, он там – в должности смотрителя какой-то старой рухляди. Одевайся потеплее, возьми и для него какой-нибудь тулуп. Целый день в санях – это же заледенеть можно даже в шубе. И возьми с собой еды побольше – вечером угостишь тамошний народец, пусть расскажут, часто ли императрица бывает там летом, в каких апартаментах живет, где совершает променады. Все запомни!

– Где же мне взять тулуп? – спросил озадаченный Вессель.

– Хм… Пригодится ли нам еще этот тулуп? Может пригодиться. Значит, ступай к старьевщикам на Сенной рынок, возьми какой найдется подлиннее, не дороже полтинника, в крайнем случае – копеек за восемьдесят. Лишних денег с собой не таскай, это – Сенной рынок, да перчатки береги, шапку тоже – могут в толпе с головы сорвать. За красотой не гонись…

Когда Вессель собрался в дорогу, мнимый Эрлих дал ему записочку для Гофмана, крошечную цидулку. Вессель из любопытства развернул ее и прочитал: «Любезный Гофман, тебя зовет человек, которому ты за один вечер проиграл две курительные трубки и два кисета отличного табака».

Этот призыв подействовал на Гофмана, высокого и тощего пожилого немца, который точно оказался одним из смотрителей Большого дворца, странно: сперва он испугался и забормотал о выходцах с того света, потом согласился ехать в Санкт-Петербург, но вид имел такой, будто на полдороге может соскочить с саней и пропасть бесследно.

К вечеру Вессель довез его до своего жилья и препроводил к мнимому Эрлиху.

– Кто это? – спросил, увидев на постели бородатого детину, Гофман.

– Ты не узнал меня, дружище Фриц? Поручик, вы меня удивляете!

– Рейнгард?!

– Иоганн, сходи в лавку и в трактир, принеси все, что потребно для славного ужина, – сказал мнимый Эрлих, который для Весселя перестал быть Карлом. – Мы отлично посидим вместе и вспомним доброе старое время! Корзину, сделай милость, прихвати…

Выставленный таким манером на лестницу и еще не успевший толком согреться после долгого пути, Вессель пошел за ужином. Когда он вернулся, мнимый Эрлих и отставной поручик Гофман с азартом вспоминали какую-то давнюю попойку, в которой особо отличился покойный император – его, мертвецки пьяного, вчетвером выносили.

Во время ужина и Вессель порядочно согревался крепким венгерским вином. Как он оказался в постели – утром вспомнить не удалось. Гофман помог ему подняться и умыться, сам его причесал и переплел косицу, скрепил ее своей собственной пряжкой, потому что бархатная лента Весселя была уже ни на что не похожа.

– Ровесница моей покойной бабушки, – сказал про нее Гофман, мнимый Эрлих захохотал, и с тем они Весселя выпроводили.

Оставшись вдвоем, они некоторое время молчали.

– Значит, ты можешь выполнить мое поручение? – спросил мнимый Эрлих.

– Не очень-то мне нравится твоя затея.

– Ты знаешь, я метко стреляю.

– Не всякий пистолет годится для меткой стрельбы.

– Сам знаю… Я многого не прошу. Но, если все получится, я тебя не забуду.

– А если не получится – меня не забудет господин Шешковский.

Это имя наводило панику на весь Санкт-Петербург. Коллежский советник Степан Иванович Шешковский возглавлял Тайную экспедицию, которая как раз и занималась авантюристами, вздумавшими высоко взлететь посредством предательств и убийств высокопоставленных персон. Мнимый Эрлих, пробираясь в столицу, узнал из разговоров, что этот господин по приказу императрицы занимался следствием по делу самозванца и нарочно для того надолго перебрался в Москву. Заодно выяснилось и подлинное имя «императора» – Емелька Пугачев. Мнимому Эрлиху, понятно, не хотелось, чтобы выплыло его участие в Емелькином бунте, а выплыть могло – поди знай, кто из осведомителей Шешковского заслужил прощение тем, что выдал верхушку бунтовщиков, и может опознать голштинца.

– Это я понимаю, – сказал мнимый Эрлих. – Потому-то и ищу людей, которые, как я, все потеряли со смертью императора. Ведь ты, Гофман, мог рассчитывать, уйдя в отставку, на хорошую пенсию. А что получилось? Я ведь помню, что ты писал в прошении: «Прошу по старости лет и по бедности определить к строениям в Ораниенбауме, поскольку при полках служить не в состоянии». При мне ты это сочинял!

– Я сам не знаю, для чего тут остался. Ведь мог уехать домой, в Каппельн. Я переписывался сперва с Отто фон Ризенбергом – он сообщал, что получил пенсию, хотя убрался в свой Фленсбург. Я сделал большую глупость…

И отставной поручик действительно выглядел человеком, осознавшим необратимые последствия своей дури: сгорбился, голову повесил, глядел в пол и разводил руками – одними кистями; эти сухие крупные кисти без слов говорили: поздно, ничего тут не поделаешь…

– Скорее всего, это не глупость. Если ты мне поможешь, то никогда не будешь знать нужды в деньгах и тебе не придется торчать в Ораниенбауме, в обществе пьяных сторожей.

– Я буду торчать в каземате Петропавловской крепости.

– Ты мне не веришь?

Отставной поручик промолчал.

– Хорошо, слушай. Я не дурак, и я смогу позаботиться о нашей безопасности, – сказал мнимый Эрлих. – Я вовлеку в это дело господ, которые спят и видят, как бы избавиться от интриганки. Я смогу их увлечь! Я знаю, как увлекают людей на что угодно, я сам это видел в оренбургских степях! Главное – получить бумаги и письма, которые компрометируют этих господ. Если я попаду в беду – они вытащат меня из когтей Шешковского, чтобы самим не попасть к нему в гости!

– Или сделают так, чтобы ты отправился на тот свет. Мертвецы, знаешь ли, Рейнгард, обычно молчат…

– Если меня туда отправят быстро и безболезненно… Ну, что же, это такая игра, что проигрыш возможен, и нужно уметь проигрывать. Но и выигрыш возможен. Огромный выигрыш! Гофман, у тебя ведь есть враги? Не может быть, чтобы ты за все эти годы в Ораниенбауме не нажил врагов!

Отставной поручик ничего не ответил, только насупился.

– Ты там – единственный немец среди русских выпивох. Чужих нигде не любят, любезный друг, нигде… Не так давно мне пришлось кулаками вселять уважение к себе в варварские души. Им было мало того, что их атаманы ценят мои знания. Да, они остались моими врагами, но… но они были бессильны, понимаешь?.. Ты покинешь Ораниенбаум, а твои враги останутся там гнить! Или не покинешь – выбирай сам. Можешь доживать свой век в обществе призраков, которые, я полагаю, ночами бродят по Петерштадту. Не желаешь?

– Призраки Петерштадта лучше призраков Трубецкого бастиона или Алексеевского равелина, Рейнгард.

Мнимый Эрлих за время скитаний научился отделять вспышку упрямства от вызревшего спокойного упорства. Он был в недоумении – как будто все доводы употребил, ко всем чувствам воззвал. Вдруг осенило – кажется, не хватило малой доли безумства. Тот самозванец, кому он служил, при необходимости отменно безумствовал, чего стоили одни разговоры с портретом цесаревича Павла Петровича. Пожалуй, следовало признать свое поражение и, отступая, хоть что-то получить от старого отставного поручика.