Сорок дней, сорок ночей (Повесть) - Никаноркин Анатолий Игнатьевич. Страница 42

— Лезь на спину… Потом за кусты…

Костя взбирается на спину. Сбивает мою шапку. На голову, за воротник летят ошметки глины. Он топчется на спине.

— Ну, что ты там?

— Не могу дотянуться до кустов…

Я уже не могу больше держать его. Выручает кто-то из ребят. Сверху протягивают ему винтовку и вытаскивают. И мне помогают выбраться из рва.

Опять бежим. Выдыхаемся. На сапогах пудовые нашлепки грязи. Мокрая шинель давит. Пистолет на боку и тот кажется тяжкой ношей. Снимаю его вместе с поясом и вешаю на шею. Костя оставляет свой вещмешок. То и дело в пути натыкаемся на брошенные ватники, шапки, противогазные сумки.

Очень хочется пить. В горле пересохло. Слизываю языком дождевые капли с губ. Колонна приостановилась. В чем дело? Привал? Нет. Передают, чтоб все замерли. Разведчики обнаружили впереди вражескую батарею. Осторожно, ползком подбираемся к чуть виднеющемуся кургану. Несколько блиндажей, торчащие стволы зениток.

— Хальт… Стой!.. — по-немецки и по-русски кричат из темноты.

Сразу же за криком гремит выстрел, взлетают ракеты. Из блиндажа бьет пулемет. Мы скопом бросаемся на блиндаж, прямо на огонь. Пуля обжигает мне щеку. Вижу, как недалеко от меня вдруг спотыкается Костя. Садится, а потом как-то странно падает, будто ныряет. Я подползаю к нему. Не шевелится.

— Ты что? — ворошу его.

Он лежит на животе, спрятав голову в плечи. Ощупываю грудь, шею — мои руки окунаются в теплую жижу. Прошило очередью. Мертв. Забираю у него из кармана гранаты. Поднимаюсь. А в блиндаже идет резня. Туда проникли моряки. Вопли. Крики. Тупые удары. Одиночные выстрелы.

— Сволочи, власовцы засели, — сипит моряк с перевязанным горлом, вытирая о траву кинжал.

Я в отчаянии. Костя погиб… Раю потерял… Колька… Раненые…

Опять двинулись. Наверное, мы далеко отошли от моря, ветер не такой резкий. На пути дугой вытягивается железнодорожная насыпь. Рядом проезжая дорога. Вдалеке мигают желтые огни. Они движутся в нашу сторону, И гул моторов доносится, Команда: залечь за насыпью в канаве, в бой не вступать. Ложимся. Свет полосами выхватывает дорогу. Громче фыркают моторы. Приближаются четыре грузовика, крытые брезентом, и мотоцикл с коляской. Пробегают совсем близко. И ничего не замечают. Проехали… Километрах в трех от этого места делаем привал. Ищу Раю. Колонна наша непомерно растянулась — где кто шел, там и бросился на землю. Как мертвые.

Подхожу к одной кучке, к другой.

— Медсестры здесь нет?

— Рая!

А у самого ноги подкашиваются. «Еще немного пройти, еще немного — вон до того куста», — уговариваю себя. Добираюсь до головы колонны. Несколько человек сидят на корточках, загороженные плащ-палатками. Фонариками присвечивают. Рядом часовой с автоматом не пускает.

— Там комдив… Совещаются.

— Значит, вопрос решен, — слышу резкий голос. — Сапер пойдет впереди с разведчиками.

— Есть товарищ комдив, идти с разведчиками, — с хрипотцой отвечает кто-то. — Я здесь как дома… Каждую тропинку знаю.

Голос знакомый, не сапер ли Ванька?

Группа расходится. Окликаю сапера по имени. Отзывается, подходит.

— Хотели на крепость Ак-Бурун идти, так мы ж ее проскочили. Так я на Керчь поведу.

— Где наши из полка?

— Наверно, в степу, догоняют. Они ж с Батей на заслоне в поселке остались…

— А как же ты?

— Меня к морячкам, на правый фланг послали разминировать участок. Ну и на прорыв вместе с ними пошел.

Ванька уходит. Так вот кто, значит, дал нам возможность прорваться, вот кто дрался до последнего в поселке, отвлекая огонь на себя! Вот почему мы, уходя, еще долго слышали пулеметную и автоматную стрельбу. Возможно, они и остались там, не сумели выскочить?

Мне не хочется уже ничего. Бросаюсь на землю, раскинув руки. Закрываю глаза. И слышу:

— Доктор Никитин! Доктор…

Поднимаю голову — Рая!

— Райка, ты?

Она меня так же искала, как и я ее. Рая падает как подкошенная.

— Больше не могу…

А у меня прибавляются силы.

— Что ты, Рая! До Керчи осталось пять-шесть километров, наш Ванька-сапер поведет десант — он здешний, каждую тропку знает.

О Косте не вспоминаю. Не говорю и об оставшихся в поселке на заслоне…

— Подъем!

Зашевелился, тронулся человеческий поток.

Я поддерживаю Раю — так вместе и бежим. Вернее, кажется, что бежим, на самом деле плетемся. Ведь отмахали за ночь не меньше двадцати пяти километров.

Деревушка. Одна улица — домики по обе стороны. Деревушка, по-видимому, пуста — тихо. Лишь где-то на краю тоскливо воет собака. Все равно крадучись, чуть ли не на цыпочках переходим улицу. Скоро рассвет. Впереди смутно различается изломанная чернота горы. Кто-то говорит: «Митридат!»

ГЛАВА XXIV

Мы в овраге, у подножия митридатских высот. Их четыре. С ходу взять не сможем. Они укреплены и круты. Нужно передохнуть. Ложимся. Еще темно, и это спасает нас. А вообще даже не верится, что до сих пор нас не обнаружили.

Тысяча с лишним десантников находится у немцев под самым носом, в центре их обороны!

Прохлаждаемся недолго. Заскользили тени связных. Разделяемся на четыре отряда. Сейчас начнется штурм. Наша сопка, вторая с краю, как двугорбый верблюд. Ползем наверх. Острые камни, щебень впиваются в ладони. Метров через десять проволочные заграждения. Бросаем на проволоку шинели, плащ-палатки. Перескакиваем через траншеи, крадемся вдоль карьера, между выступами скал. Над карьером пять дотов. Вскакиваем и из последних сил:

— Ура-а-а!!! Полундра!

Словно с неба сваливаемся на немцев. Они ничего не понимают. Выбегают в нижнем белье, истошно орут:

— Партизан!.. Партизан!..

И палят в воздух. Они нас почти не видят, зато мы хорошо их видим. Бьем из автоматов, гранатами. Немцы скрываются выше за скалой, в капонирах. Ребята бегут за ними — впереди моряк с перевязанным горлом. Там, внутри, слышна глухая пальба. Слева и справа доносится многоголосое «ура-а-а». Наши, наверное, захватили соседние сопки.

Светает. Я забираюсь на крышу капонира, за мной лезут еще несколько солдат и лейтенант с кровавой бороздой на лбу. Ветер ломает пополам.

…Разбитая, размолотая, искореженная Керчь. Черные обгоревшие дома без крыш лепятся по склонам сопок на берегу. Клыком выпирает мол. С пролива на развалины наползают снеговые тучи, кажется, город дымится, догорает. Внизу, правее нашей сопки, озерцо свинцово-серое. Верфи. У берега несколько уцелевших зданий. Оттуда вылетают огненные трассы пуль. По улочкам, прячась за дома, — видно — перебегают фигурки.

— Во, наши и туда проскочили! — говорит солдат за моей спиной. (А у меня мелькает мысль: может, там нефедовцы действуют?) — Всю Керчу захватили, — продолжает он.

Нет, это только часть Керчи, южное предместье. А вся она далеко раскинулась, вдоль подковообразной бухты, километров на пятнадцать — двадцать. Мы смотрим на северо-восток.

Сквозь дымку, вдалеке на мысу, проступают квадраты корпусов, высокие трубы. Это завод имени Войкова. Там стоит наша армия — второй десант.

— Вот если бы они знали, что мы тут! — говорю я.

— Знают, — уверяет лейтенант. — В любой бинокль видно, какая кутерьма на сопках. Если они оттуда двинут — фрицу капут. Он нас на «Огненной» хотел зажать. Теперь мы его зажмем! Только бы патронов и гранат подбросили.

Черные, худые, бородатые, еле стоим на ногах, качаемся от ветра, но мы так уверены в себе, что нам теперь уже все нипочем.

Мы выполнили задачу. Смелой высадкой наш десант начал освобождение Крыма. Приняв на себя первые удары противника, приковав к себе две его дивизии, мы помогли форсировать пролив нашим главным силам. Сорок дней и сорок ночей десантники вели неравные бои и удерживали плацдарм. А потом совершили почти невозможное — прорвались, прошли рейдом по тылам и наконец сбили немцев с главных высот над Керчью, где у них были артиллерийские корректировочные пункты. Ради этого стоило жить!