Таежные рассказы - Устинович Николай. Страница 10

Вася нашел страницы, посвященные Вешке, и с интересом углубился в чтение. Здесь то и дело встречались такие записи: «Часа три грызла сетку», «Полдня провела в норе под снегом», «Пыталась вцепиться зубами в руку работницы, принесшей пищу»… Но дочитать до конца не пришлось, потому что Иван Данилович сказал:

— Принимай, Клава, нового работника! Знакомь его с делом. А наблюдать ему поручи за двенадцатой вольерой.

И хоть сказано это было обычным тоном, Васе показалось, что слова зверовода прозвучали, как торжественное напутствие.

Девушка быстро взглянула на Ивана Даниловича, и в ее взгляде можно было прочесть нескрываемое недоумение.

— Наблюдение за соболями — научная работа, — сказала она, давая понять, что не доверяет в таком серьезном деле мальчику.

— Я это знаю, — сухо произнес Сизых. И, посмотрев на часы, добавил: — Время принимать дежурство.

— Пойдем, Вася. — Клава поднялась с табурета. — Тебе надо побывать во всех уголках секции.

В сопровождении женщины, сдающей смену, они стали обходить вольеры. Вася внимательно наблюдал за Клавой и пришел к заключению, что прием дежурства — совсем несложное дело. Надо было только проверить, все ли зверьки находятся в своих клетках, осмотреть сетки, прочесть записанные в книге наблюдения. А потом люди из первой смены уходили, и на их места становились другие работники.

Едва Клава успела закончить обход всех вольер, как у ворот секции послышался скрип полозьев: это подъехала подвода с пищей для соболей. Возчики внесли баки в избушку, и Клава, открыв уже знакомую Васе толстую книгу, начала распоряжаться:

— Чайке — рацион «Ж», Малютке — «Б», Серебристому — то же…

Вася помогал разносить по вольерам пищу, удивляясь, как это работницы не перепутают в спешке совершенно одинаковые фарфоровые миски и не сунут какому-либо зверьку не то, что ему полагается. Но потом он заметил, что на каждой миске была написана кличка зверька. Каждый соболь ел только из своей посуды. Когда раздача «диетных пайков» закончилась, Клава сказала:

— Остальным — общее, — и, захлопнув книгу, стала помогать разносить пищу.

Вася так быстро бегал от избушки к вольерам, что, несмотря на мороз, на лбу у него выступил пот. Мальчик остался очень доволен замечанием Ивана Даниловича, что сегодня кормежка заняла времени на десять минут меньше, чем вчера. Для чего нужно было торопиться с раздачей, Вася не знал, но он понял, что это важно, и порадовался хорошему началу своего первого рабочего дня.

Через полчаса Вася отправился с работниками собирать посуду. Почти все миски оказались пустыми, лишь у капризных новичков пища стояла нетронутой. Мимо таких отделений проходили дальше, оставляя миски на полочках.

В одной из вольер Вася увидел, как соболь, заметив их приближение, начал поспешно зарывать недоеденное мясо в снег.

— Ах ты жадный! — рассмеялась Клава. — Есть уже не хочет, а расстаться с мясом жаль…

Будь у девушки больше времени, она бы, может быть, и задумалась над этим случаем. Но Клава торопилась скорее собрать посуду, чтобы приступить к другим делам, и потому даже не записала подмеченной за соболем особенности в сменный журнал. А Васю хоть и удивила жадность зверька, но он тоже забыл о ней, едва попал в двенадцатую вольеру.

Здесь его встретил Иван Данилович. Зверовод увел мальчика в сторожку, находящуюся посреди вольеры. Эта дощатая комнатка была не больше соболиного отделения. Возле стен стояли две табуретки; на столике у окна лежало несколько листов бумаги и карандаш. В углу жарко топилась железная печурка. Тут Иван Данилович долго и подробно рассказывал, как надо наблюдать за соболями и делать записи, как следует вести себя в вольере. Закончив, он потребовал, чтобы Вася повторил его наставления. И мальчик, стараясь ничего не перепутать, отчеканил их почти слово в слово.

— Правильно! — удовлетворенно произнес зверовод и, дав еще несколько советов, ушел.

Вася остался один.

Над секцией нависла тишина. Никли к земле покрытые белыми шапками ветви деревьев, синели на снегу длинные, будто нарисованные тушью тени. Казалось, что в скованной морозом тайге не осталось ни единого живого существа.

Вася плотнее закутался в шубу, сделал несколько шагов по коридору. Вешка, вспугнутая внезапным шорохом, метнулась в своей клетке и, сердито поблескивая глазами, затаилась в уголке. В неподвижном воздухе еле слышно звякнула туго натянутая проволока.

Вася вспомнил наказ Ивана Даниловича — как можно меньше беспокоить соболей — и замер на месте. Над тайгой снова сомкнулась ломкая тишина. В ней неслышно, как полет осторожной птицы, проносился короткий зимний день.

Прошло всего полмесяца с тех пор, как Вася стал работать, а ему порой казалось, что занят он своим делом уже давным-давно. И днем и ночью думал он только о соболях, беспокоился о том, как бы не пропустить в своих наблюдениях чего-либо важного. А важной могла оказаться каждая мелочь. В жизни соболя было еще много таинственного, неразгаданного. Теперь Вася понимал, почему наблюдения за зверьками Клава называла научной работой: чем полнее и добросовестнее делались записи в сменных журналах, тем скорее могли зоотехники и звероводы разгадать неожиданные «капризы» соболя.

Мысли об этом так захватили Васю, что совершенно вытеснили все другие думы и воспоминания.

В конце каждой смены, принося Клаве исписанный карандашом лист бумаги, Вася с беспокойством следил за тем, как девушка переносила его записи в книгу. Он очень боялся, как бы Клава чего-нибудь не перепутала, и находил потом всякие предлоги для того, чтобы заглянуть в книгу. И чем меньше выбрасывалось из его записей таких, которые не заслуживали внимания, тем более доволен оставался мальчик своей работой.

По вечерам, приходя домой, Вася с увлечением рассказывал о соболях Ивану Даниловичу и Александре Сергеевне. Если зверовод бывал свободен, они подолгу разговаривали. Но чаще всего случалось, что Ивана Даниловича, занятого постоянными заботами о секции, дома не оказывалось. А Александра Сергеевна, как скоро заметил мальчик, относилась к соболям довольно равнодушно. Ее гораздо более интересовал вопрос о том, холодно ли бывает Васе на дежурстве и не мало ли он берет с собой пирожков и молока.

Впрочем, скучал Вася по вечерам лишь в первые дни. Потом, познакомившись с людьми, он нашел себе незаменимого собеседника.

Однажды лунным вечером, скользя на лыжах по окрестностям совхоза, мальчик набрел на утонувшую в сугробах избушку. Она стояла одна-одинешенька в поле, и ее можно было бы не заметить, если бы не столб дыма, поднимавшийся, казалось, из-под снега.

Вася очень заинтересовался загадочной избушкой и, подойдя к ней ближе, в нерешительности остановился. Ему хотелось узнать, кто здесь живет, но мешало чувство робости. Что скажет он хозяину, войдя в его жилище? Неудобно же заявить, что привело его сюда любопытство.

Вася хотел уже повернуть назад, когда дверь приоткрылась и послышался сердитый голос:

— Кто тут?.. Заходи, ежели хороший человек.

Мальчик поставил к стене лыжи и вошел в избушку. Его встретил маленький, очень подвижной старичок с мочальной бородкой и седым хохолком, торчащим на самой макушке. Хохолок этот так смешно трясся при каждом движении старика, что Вася невольно улыбнулся.

— Ишь, елка-палка, экий богатырь ко мне заявился! — тоже заулыбался хозяин, теряя свой суровый тон. — Чей будешь?

Старик оказался очень словоохотливым, и скоро Вася узнал, что зовут его Ильей Петровичем и что работает он сторожем на совхозном огороде. Был он совершенно одинок и даже на зиму, когда с огорода убирали весь урожай, не переезжал в поселок.

— Что мне там делать? — разводил руками старик. — В клуб ходить? Стар я уж для клубов-то… А тут я живу вроде как на даче.

Илья Петрович был страстным охотником-соболятником. В молодости исходил он всю окрестную тайгу вдоль и поперек и теперь вспоминал о том времени как о самом лучшем в своей жизни. Старик уже почти десять лет не охотился, но на стене у него, как и в прежние годы, висели вычищенные и обильно смазанные ружья, а под кроватью лежали еще крепкие обметы для соболей.