Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович. Страница 44

Выдержки из пламенной речи секретаря Стрежевского горкома партии Гульнары Сабанаевой, представлявшей на съезде «Демократическую платформу» [59], в защиту прав репрессированного крымско-татарского народа, цитировали даже по «Голосу Америки».

Зарплату стали задерживать даже нефтяникам. А на полученные деньги купить было нечего. Синие тощие куры, резиновая колбаса, даже водка, и та по талонам. В голове Наиля варилась такая каша, что разобраться со всем этим на трезвую голову он никак не мог. И, как нормальный советский мужик, он запил. Надолго, по-чёрному.

Жена по своим связям оформила ему больничный. Фарит уже учился в Томском университете на историческом факультете и лето проводил в какой-то археологической экспедиции. А четырнадцатилетнего Мурата Гульнара Акрамовна, забыв былые обиды, отправила на каникулы к родителям мужа, чтобы не смотрел на запившего отца.

Дома секретарь горкома стремилась бывать как можно реже, пропадала на работе, пока её саму не исключили из партии. Она забрала из сейфа подаренную кем-то бутылку армянского коньяка и пошла домой. Пробравшись через баррикады пустых бутылок, она села на разложенный диван, где валялся проспиртованный насквозь небритый супруг. Растолкала его и предложила выпить коньяку.

— За окончание нашей северной сказки, мой герой!

В тот вечер она напилась до чёртиков. А утром, продрав красные глаза, увидела ласковую улыбку свежевыбритого мужа.

— Мне это снится? Или я уже в раю? — простонала она.

— Пока только в чистилище, — пошутил трезвый Наиль.

— Это — католический догмат. Мусульмане и православные его не признают, — механически ответила Гульнара и уткнулась в подушку.

К жизни её вернули слова мужа:

— Тем более. Истинные мусульмане вообще спиртного не пьют. Но сейчас тебя спасёт только пиво.

Она поднялась на локте на грязной измятой простыне и обнаружила, что совсем голая.

— Ты что, меня изнасиловал?

— Это ещё вопрос: кто — кого?

— Какой ужас!

Гульнара закрыла ладонью глаза от ослепляющего солнца, и только сейчас обратила внимание на чистоту в комнате.

— Ты прибрался?

— И даже завтрак приготовил. Гречневая каша — с похмелья самое то. Все яды и сивушные масла нейтрализует.

Наиль принёс поднос с пивом и кашей и поставил его на журнальный столик.

— Завтрак в постель для сеньоры.

Она жадно глотнула пиво и вернула полбутылки мужу.

— Спасибо. Но я своё уже выпил, — сказал Наиль и вылил пиво в раковину на кухне.

Стрежевскую квартиру они решили оставить Фариту. Пока мальчик учится в университете, жилплощадь у него никто не заберёт. А дальше, кто знает, как жизнь сложится. Может, женится и вернётся на север, или на другой город обменяет. А четырёхкомнатную квартиру в обкомовском доме в центре Томска, где были прописаны трое остальных Сабанаевых, знакомая Гульнары Акрамовны, заведовавшая местным бюро обмена, каким-то чудом обменяла на двушку-«хрущёвку» в Крыму. В приморском посёлке Гурзуфе, пригороде Ялты.

Купленную год назад «Ладу» девятой модели перегонять на юг пришлось своим ходом. До Симферополя Наиль добрался без приключений. Правда, устал, как собака, за пять-то суток пути. Переночевал в доме какого-то дальнего родственника жены. Допоздна отмечали переезд северян, а утром на перевале его «девятку» выбросило с трассы в глубокий кювет. Гульнарин родственник, сидевший на переднем сиденье, погиб на месте, а за жизнь самого Наиля врачи боролись целую неделю. Собрали по частям, и потом полгода он учился ходить заново. С огромным трудом Гульнаре Акрамовне удалось замять уголовное дело. Если бы не Звезда Героя, пять лет колонии общего режима её мужу дали бы наверняка.

Мансуровы

Отвесные скалы с трёх сторон надёжно закрывали от посторонних глаз большой и тёплый плоский камень, сползающий к синему морю. Отдыхающие из Гурзуфа за скальный выступ заплывали редко, и Акрам, набравшись смелости, робко дотронулся солёными губами загоревшей щёки Розы. Девушка не вскочила, не дала пощёчину, а, откинув мокрые волосы, озорно посмотрела на ухажёра.

— Да вы — большой шалун, доктор Мансуров. И, наверно, привыкли разбивать сердца молоденьким пионервожатым?

Акрам смутился и отвернулся к скалам. Почувствовав, что сказала лишнее, Роза попыталась исправить неловкость.

— Не обижайтесь, Акрам Мансурович. Просто вы уже пятый год работаете в «Артеке», и каждую смену — новые девушки со всего Союза. А здесь — море, шёпот волн, уединённые бухточки. С вашей-то внешностью грех не стать Дон-Жуаном.

Фельдшер пионерского лагеря ещё больше ушёл в себя и прошептал с досадой:

— Скажете тоже. С такой-то рукой? Кому я, калека, сдался?

В доказательство своих слов Акрам приподнял левую руку и показал неподвижную, словно застывшую в камне, кисть.

Чувство сострадания было свойственно Розе. С малых лет она подбирала на улице бездомных собак и кошек, покалеченных — особенно, и приносила их домой. Пока отец работал на стройке, семья жила хоть и небогато, но не голодала, дочкино милосердие в сердцах родителей находило понимание. Котят и щенят раздавали родным и знакомым по всему Бахчисараю. Но однажды под тяжестью балки перекрытия сырую кирпичную кладку повело, и вся стена рухнула на отца Розы. Когда его откопали из-под обломков, он уже не дышал. Ей тогда и четырнадцати не было. Старшая дочь в семье, два братишки и две сестрёнки от двух до десяти лет. Сразу пришлось повзрослеть.

Мать работала нянечкой в детском саду, и Розу устроила туда посудомойкой. На следующее лето дочь поступила в педучилище на заочное обучение, а в шестнадцать лет стала уже воспитательницей. Получив диплом, она только устроилась на работу в Бахчисарайскую восьмилетнюю школу № 1, как из райкома комсомола пришла разнарядка на вожатую для пионерского лагеря «Артек». Учительница, которую туда готовили, забеременела, а с животом во Всесоюзную пионерскую здравницу вожатых не брали. Так Роза, неожиданно для себя, оказалась в сказке.

От Бахчисарая до Гурзуфа — ехать всего ничего, каких-то сто километров, а по серпантину — и того меньше. Но Роза к великому своему стыду ни разу на море не была и даже плавала плохо, только по-собачьи. А в райкоме комсомола на собеседовании соврала, сказала, что хорошо плавает.

Зато — в каком раю оказалась! Сверкающее море, стройные кипарисы, экзотические пальмы. Питание — полноценное, трёхразовое, сбалансированное по белкам, жирам и углеводам. Благоустроенные спальные корпуса с водопроводом и электричеством. А дети? Со всего необъятного Советского Союза! Такие разные, и все — такие свои, родные.

Вожатые заехали раньше, за неделю до начала смены, чтобы успеть пройти необходимый инструктаж, изучить лагерь и маршруты для походов.

Подъём на гору Аю-Даг [60] для выросшей на крымском плоскогорье девушки показался лёгкой разминкой, хотя для многих, особенно — горожан, стал тяжёлым испытанием. А вот слова физрука, что завтра — сдача норматива по плаванию, привели Розу в состояние полнейшего уныния. Поздно вечером, когда весь «Артек» заснул, она незаметно проскользнула мимо сторожей на пляж. Разделась и зашла в прохладную воду с решимостью настоящего самоубийцы.

Проплыв совсем немного, она хлебнула солёной воды, испугалась и отчаянно заколотила руками и ногами, отчего ещё больше захлебывалась и стала тонуть. Ей катастрофически не хватало воздуха, она уже теряла сознание, а вместе с ним и надежду выбраться с глубины, как вдруг чья-то сильная рука подхватила её под живот и вынесла на берег. Потом ей больно давили на грудь, горячим ртом насильно вдыхали в её посиневшие губы животворящий воздух. Откашлявшись горькой водой, она открыла глаза. И увидела перед собой мужчину неземной красоты. Его большие чёрные глаза с расширившимися от волнения зрачками занимали почти половину лица. Густые и длинные тёмные волосы спутались и мокрыми прядями свисали с бронзовых плеч. Ноздри римского носа раздувались, как у породистого скакуна во время бешеной скачки, а чувственные губы обнажали ослепительно белые зубы.