Безумие в моей крови (СИ) - Морская Лара. Страница 6

Я почти не помнила дедушку и его друата. Они были частью моего раннего детства, беззаботного и очень короткого. В возрасте 56 лет Арн задремал на балконе безумия в полном одиночестве. Когда слуги пришли будить его к обеду, его уже не было на месте. Поиски были тщательными, но не особо продолжительными, так как большинство королей заканчивали свою жизнь именно так — пропадая без следа, посреди дня, в окружении слуг, вскоре после коронации следующего монарха. Все это добавляло легенде особую напряженность, так как никто не знал, в чем именно состоял смысл безумия, на которое были обречены мои предки и будущие поколения. Никто, ни отец, ни Трой, ни ирриори, не рассказывали мне об этом. Даже слуги, обычно щедрые на сплетни, молчали на этот счет.

Нормальное созревание, соответствующее развитие и достойное поведение — вот и все, что требовалось от меня в первые 25 лет моей жизни в замке. Я должна была быть надежной опорой моего отца, помогать ему вести дела королевства, слушаться друата и не афишировать свои любовные связи.

Моя борьба с Троем длилась уже почти семь лет. До этого я справлялась сама при помощи ирриори. Ну, то есть как справлялась… Скажем так: я пыталась справиться и решительно отрицала очевидное — что без друата мне уже не обойтись. Внимание отца ускользало, ему было все труднее сосредоточиться на событиях дня, и я не могла с ним справиться. Обычно друаты у королей появлялись намного раньше, и ирриори давили на меня.

И тогда в замке появился Трой. Ирриори Лиивиты выбрали его и послали к нам с отцом для "проверки совместимости". Проверка совместимости? Сначала я подумала, что они грубо пошутили над нами: как можно проверить кого-то на совместимость с безумием?

Во время интервью отец долго и внимательно разглядывал Троя, что было необычно для него, уже в то время. Обычно его внимание не застревало ни на чем дольше нескольких секунд. Потом он покачал головой, улыбнулся и сказал что-то бессвязное, из чего я поняла только "надо же". Какое-то время я молчала, удивляясь поведению отца и перебирая в голове возможные вопросы, а потом задала самый наболевший.

— Зачем вам эта должность?

Я ожидала, что Трой начнет спорить и объяснять что-то о почете и о том, что нет ничего важнее, чем заботиться о короле Лиивиты. Но ответ Троя сбил меня с толку.

— Безумие относительно, Ви.

Во-первых, только отец называл меня "Ви", для остальных я была принцесса Вивиан или Ее Высочество. Во-вторых, что значит "безумие относительно"? О чем я и не преминула спросить, от удивления забыв отругать его за "Ви".

Трой пожал плечами. — То и значит. То, что для одного человека является безумием, для другого — реальность. Сначала докажи мне, в чем состоит реальность, и тогда мы будем спорить о том, где лежит граница безумия.

Я даже не попыталась скрыть гневный румянец и закипающие слезы.

— Да как вы смеете! — Не принимая его обращения на "ты", я показала рукой на моего отца, который к тому моменту уже отбыл в свой мир и, склонив голову, шептал что-то с полуприкрытыми глазами. — Не надо дразнить меня пустой философией. В этом замке вам предстоит жить в реальности, а не в придуманном мире.

От моего крика отец дернулся и, улыбнувшись, сказал: — Добро пожаловать в замок, Трой!

— Спасибо, Диин, — ответил тот, не обращая внимания на то, что в зале еще висело чуть слышное эхо моего гневного голоса. — Уверен, что мы с Ви найдем общий язык.

Общего языка мы так и не нашли. Нам приходилось вместе работать, обсуждать дела замка, поездки, мероприятия. Письменный стол Троя поставили в моем кабинете, так как, по его словам, ответственность за все дела в замке теперь лежала на нас. Так и началась наша игра, ежедневная, предсказуемая, болезненная. Это была моя жизнь, моя боль, и он вписался в нее лучше меня самой. До меня Трою не было никакого дела, а вот отец… Он отнял у меня отца.

С появлением Троя в замке отец как будто ожил. Если раньше мы все делали вместе, то теперь он все больше времени проводил с друатом. Согласно легендам Лиивиты, связь между безумными монархами и их друатами была почти магической, и иногда я верила в это. Чем больше отец привязывался к Трою, тем больше отдалялся от меня. Я пыталась противиться этому, привязывая отца к себе ежедневными ритуалами, но быстро заметила, что они уже не доставляют ему такого удовольствия, как раньше. Он торопливо слушал мое чтение и, жалуясь на усталость, просил позвать к нему Троя. Когда тот приходил, отец оживлялся и, косясь на меня, говорил что-то типа: "Я хочу поговорить с тобой, Трой, мне нужен совет…" или "Я тут кое-что видел…". Трой показывал на меня глазами, и отец замолкал, а я слепла от злости. Никакие крики и угрозы не помогали. У меня не было доступа к их таинственным секретам.

Постепенно отец перестал заговаривать при мне о делах и только многозначительно смотрел на Троя, намекая, что им нужно что-то обсудить наедине. Конечно же, я пыталась их подслушать, причем не раз, но у меня ничего не вышло. Пару раз меня поймали за этим постыдным занятием, и воспоминания о том, с каким презрением смотрел на меня Трой, до сих пор посещают меня ночами.

Поняв, что я не смогу проникнуть в их тайны, я впала в неистовство. Я не люблю вспоминать об этом времени, потому что … не люблю. Меня сломали. Я продержалась три бесконечных, болезненных года, заполненных бесполезными побегами, хриплым криком, ультиматумами и слезами. Я требовала, чтобы мне рассказали, что меня ждет, зачем живой земле мой разум, что именно случилось с отцом и дедом, но мне никто не отвечал. Снисходительные улыбки и жалость — вот и все, чего я добилась за те пустые годы. Я сбегала — меня находили еще до того, как я покидала границы наших владений. Я устраивала голодовки — меня игнорировали и, в конце концов, я сама не выдерживала. Я грозилась покончить с собой — меня запирали в комнате с кучей книг. Я умоляла слуг и придворных о помощи, но они тут же выдавали меня Трою. Мне хотелось ненавидеть их за это, но я не могла: ведь они защищали себя. Так как будущее живой земли зависело от меня, то отпускать меня никто не собирался. Приторная вежливость придворных надежно скрывала любое чувство вины.

Итак, меня сломали. Если хотите, то судите меня. Презирайте меня. Но задумайтесь: а если бы вам пришлось жить в непроницаемой клетке замка в ожидании дня, когда мифическая земля заберет у вас разум?

После трех лет терпения отец спросил меня за завтраком: — Не могла бы ты вести себя достойно?

Вот тогда я и сломалась. Поняла, что мне не сбежать, не скрыться, и что мне оставалось только выжидать и наблюдать до того момента, когда я смогу изменить свою судьбу.

Само собой, я продолжала бунтовать по мелочам. Я пыталась сломить Троя, заставить его обратить на меня внимание и раскрыть их секреты. Я игнорировала его, относилась к нему с презрением и злобой, но это не помогло. Тогда я изменила тактику и попыталась его соблазнить. Хотя с тех пор прошло более пяти лет, я стараюсь не вспоминать об этом ужасе. Я была так уверена в своем успехе! Я смеялась при мысли о том, как подчиню его своей воле и не подпущу к отцу. Я представляла себе, как Трой лежит привязанным к моей кровати, пока мы с отцом восстанавливаем наши прежние понимание и близость. В то время у моего отца еще были периоды, когда он не был замкнут в себе. Но даже в самые светлые моменты он предпочитал компанию Троя.

Я наряжалась в откровенные наряды, гладила грудь друата, облизывала губы, говорила с придыханием. Я методично отмечала все брошенные на меня взгляды, следила за его вздохами и зрачками. Надо отдать Трою должное: он никогда не воспользовался ситуацией. А ведь мог бы, так как я вела себя ужасно. Настойчиво, непристойно, бесстыдно… и бессмысленно. Может, это и было началом моего безумия?

Трой оставался неизменно вежлив, и когда я приближалась к нему слишком близко, он делал осторожный шаг назад. Он не отвечал на мои непристойные намеки и старался не оставаться со мной наедине. Слуги шептались о его любовницах, но он никогда не приводил их в замок. Друат полностью принадлежал королю, и ничто не должно было нарушать существующей между ними связи.