Морской фронт - Пантелеев Юрий Александрович. Страница 48

Шел всего десятый день с того момента, как мы вернулись из Таллина, а кажется, будто все пережитое было только вчера, будто на стенном календаре не меняются числа и день не сменяет ночь — так грандиозны были события той горячей поры.

Самолетов для воздушной разведки Финского залива у нас не было по-прежнему. Решили послать с этой целью подводные лодки. 10 сентября командир бригады капитан 1 ранга Н. П. Египко получил от комфлота задание срочно подготовить три «малютки» для разведки района Таллина, Хельсинки и для действий на коммуникациях в Финском заливе.

От комфлота Н. П. Египко зашел ко мне. Мы еще раз уточнили детали предстоящего выхода лодок. Решено было до острова Лавенсари подводные лодки сопровождать специальным эскортом. При возвращении с моря их тоже будут встречать надводные корабли. Таким образом, опыт отправления и встречи подводных лодок, который мы приобрели в Моонзунде, переносился теперь в Финский залив, на остров Лавенсари, сыгравший в дальнейшем очень важную роль в обеспечении действий флота.

Сложное и ответственное дело — определить генеральные курсы развертывания подводных лодок в новой обстановке базирования флота. Часами сидели над картами офицеры-операторы штаба флота, командиры подводных лодок и сам Н. П. Египко, прежде чем удавалось выбрать наиболее удачные варианты. Приходилось детально анализировать все данные об известных нам минных заграждениях и о возможных новых минных постановках противника. В операционной зоне Кронштадтской крепости намеченные курсы движения подлодок тщательно протраливались и охранялись дозорами.

И все же чем бы мы в штабе ни занимались, мысли каждого были у стен Ленинграда. Работая, мы чутко прислушивались к канонаде, стараясь в оттенках ее раскатов найти хотя бы отдаленный ответ на самое главное, что нас волновало: как дела на фронте под городом?

Вот и сейчас после решения всех деловых вопросов Н. П. Египко медлит уходить от меня. Мы разговариваем о положении на сухопутье. Только что сообщили, что фашисты в районе населенного пункта Пелля бросили в наступление большую массу пехоты и чуть ли не две сотни танков, вооруженных огнеметами. На узком участке им удалось прорвать фронт 42-й армии и продвинуться на десять километров. 2-я отдельная бригада морской пехоты спешно направлена в помощь армейцам. В этом районе идут тяжелые кровопролитные бои… Ведь фашисты рвутся к Красному Селу, от которого рукой подать до Ленинграда.

Во время нашей беседы дрожали оконные стекла. Казалось, они вот-вот вылетят из рам. Огонь вели оба линейных корабля и крейсер «Киров». Били по району Красного Села.

Обстановка тревожная. Я прошу Николая Павловича внимательно следить, чтобы подводные лодки подолгу не стояли у плавбазы и после каждого появления вражеского самолета-разведчика немедленно меняли места.

Египко собрал документы, протянул мне руку и мрачно процедил:

— Да, дела, дела…

Я задержал его:

— Скажите, а как настроение у подводников?

— Всяко бывает. На тех лодках, которые готовятся к походу, настроение у матросов и офицеров отличное, все рвутся бить фашистов в море, мстить за Ленинград. А вот у тех, кто на берегу, кто ремонтирует лодки, не всегда ладно на душе… Зарева ленинградских пожаров кого угодно выведут из равновесия. У многих ведь там семьи. Сами понимаете…

Египко ушел, а я задумался над его словами. Наши трудности и поражения в первые месяцы войны на сухопутном фронте, наши потери на море — все это, конечно, действует на людей, кое-кого и выводит «из меридиана», как говорят штурманы. Многие даже внешне осунулись, постарели, стали резче в разговорах с товарищами. Что ж, это понятно. Слишком трагично все происходящее. Мы переживаем за Родину, за Ленинград, за наши семьи. Но надо держать себя в руках.

Мы не сомневались, что наша партия спасет страну, найдет выход из самого тяжелого положения. Это придавало нам силы и упорство в борьбе.

Донесения с фронта поступали одно горше другого. В довершение ко всему фашисты после сильных артиллерийских обстрелов Ленинграда снова совершили массированные воздушные налеты на город. 10 сентября, пожалуй, была самая жестокая бомбардировка Ленинграда, с большими жертвами среди населения и крупными разрушениями. Зарева пожаров многие часы были отчетливо видны в Кронштадте. На город было сброшено шестьдесят девять больших фугасных бомб и около двух тысяч зажигательных. В восьми районах города возникло более восьмидесяти пожаров. Сгорело еще три Бадаевских склада, но на этот раз без продовольствия. Большой пожар полыхал на судостроительной верфи имени Жданова, горел маслозавод «Красная звезда». Убито и ранено более семисот ленинградцев…

11 сентября утром из приемной донесся густой раскатистый бас:

— Начальник штаба один? — С этими словами дверь открылась, и в кабинете появилась знакомая плотная фигура генерала Москаленко.

Митрофан Иванович был сумрачен и неразговорчив, вижу, что и он ночь не спал, заметно осунулся. У него тоже значительно усложнилось управление хозяйством тыла флота, ибо флот находится в Ленинграде и в Кронштадте. И потому определилось как бы два тыла флота, но над ними довлел тыл Ленинградского фронта, все больше и больше прибиравший к своим рукам все флотские запасы продовольствия, топлива и боеприпасов. Этого требовали интересы обороны осажденного города-крепости, но к этому нам трудно было привыкнуть.

Видимо, и у меня был вид далеко не богатырский и менее всего торжественный, ибо Митрофан Иванович, поздоровавшись, глядя в упор, коротко спросил:

— Плохо?

Конечно, можно было бы переспросить, что именно плохо, но понятно, о чем в те дни могла идти речь. Я так же коротко ответил:

— Очень плохо…

Москаленко ни о чем больше не спрашивал, открыл папку и перешел к делам:

— Тыл Ленфронта требует сведения о всех наших запасах продовольствия, топлива, боеприпасов, обмундирования и о минах… Вот ведомости, согласованные с отделами штаба флота.

Передо мной лежали большие квадратные листы, под ними оставалось место для двух подписей — начальника штаба и начальника тыла флота. Теперь, видимо, весь расход этого добра будет строго централизован, а запасы у Москаленко пока ещё большие, они годами накапливались на старинных флотских складах и в арсеналах.

— С углем плохо, — продолжал генерал. — Хотя запасы у нас немалые. Но они хранятся в Угольной гавани Торгового порта, а это сейчас уже всего лишь в трех километрах от переднего края. Фашисты знают, что значит для нас уголь, и все время, мерзавцы, держат склад под артиллерийским огнем. Лишь только появится маленький буксирчик, а они уже открывают стрельбу. Этой ночью усиленно бомбили гавани Торгового порта, и особенно Угольную гавань, сбросили много зажигательных бомб. Хорошо, что начальник участка Мамруков — человек энергичный. Под его руководством быстро справились с огнем, и топливо не погибло.

Доклад начальника тыла прервал оперативный дежурный. Он доложил: командир дозорного охотника сообщил, что его обстреляла батарея на мысу Ино. Раньше ее здесь не было. С Лавенсари доносят, что две канонерские лодки финнов обстреляли наш пост связи и наблюдения на острове Соммерс. Правда, наши торпедные катера заставили врага укрыться в шхерах. Но так или иначе, о появлении батареи на мысе Ино я приказал сообщить капитану 1 ранга Мещерскому, который с отрядом кораблей продолжал почти ежедневно ставить в этом районе минные заграждения. Постановки прошли благополучно и значительно усилили оборону подступов к Кронштадту и Ленинграду в самые страшные сентябрьские дни.

Фашисты истерически кричали по радио, что Балтийского флота больше не существует. И если пока что они не чувствовали особенной боли от атак наших подлодок и от массовых минных постановок, то все больше и больше болела голова у маршала фон Лееба от огня флотских орудий и от яростных атак бойцов морской пехоты.

Все сроки занятия Ленинграда, назначенные Гитлером, оказались липовыми, было от чего бесноваться фон Леебу — такая затяжка ничего хорошего ему не сулила.