Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ) - Степанова Дарина. Страница 21

— Таисия! Перестань кричать!

Тараська отвернулась и замолчала. За весь вечер она не проронила ни слова, а наутро отказалась завтракать и не пошла на урок. Марго сдалась.

— Дай телефон.

Тараська испуганно вскинулась, подумав, кажется: перегнула палку.

— Дай телефон, — спокойно повторила Рита. Вязала трубку из её рук — пальцы ледяные. Набрала номер. Взглянула в округлившиеся пугливые нерешительные Таськины глаза. И вдруг от кончиков пальцев, от резиновых кнопочек телефона по рукам, рукавам, до самого сердца полилась тягучая и тёплая волна, щемящая, расправляющая листья, одуряющая нежность к дерзкому, глупому существу рядышком.

— Иди сюда, — шепнула Ритка, привлекая её к себе, гладя по плечам, по волосам торчком и легонько щёлкая по носу. Тараська, придвинувшись, шмыгнула, и тут же взяли трубку: — Алло. Во сколько ближайший рейс до N? Да-да, хорошо… С какого, вы сказали, вокзала?..

Час спустя Тараська дремала в такси, а Маргарита, перебирая в сумке брелоки и блокноты, думала, что мать из неё никакая. Какая мать дёрнет ребёнка ехать в дремучую деревню среди ночи?..

***

Они завтракали в сельском кафе. Накануне там что-то отмечали, столы были составлены в кособокий квадрат, на полу поблёскивали конфетти. Они приютились подальше от входа, в уголке под светильником и парой картин. Тася, сонная, хмурая и лохматая, свернулась клубком.

— Чай? Кофе?

— Компот, — буркнула она, и Рита вопросительно посмотрела на официантку. Та зевнула:

— Компота нет. Только кофе и чай. Или минералка.

Тараська будто не слышала.

Через минуту принесли две больших плоских тарелки вроде подносов. На каждой — миска тёртой моркови, яйцо, пакетик кофе и кубики рафинада сбоку.

— Кружки на стойке. — Девушка в переднике подала тарелку с маковыми булками и ещё раз зевнула. — Кипяток тоже. Приятного аппетита.

— Тась, — шепнула Рита. — Ау. Просыпайся. Надо позавтракать.

Тараська неохотно подвинулась к столу, поковырялась в моркови, но постепенно разошлась и, кроме своей порции, съела обе булки, а потом попросила ещё чаю — запить остатки от пачки вафель, открытой ещё в автобусе.

Она разрумянилась, перестала жмуриться, а когда они выбрались на улицу, забежала далеко вперёд — навстречу вызванному такси. Маргарита боялась идти пешком: странный город-село пугал её, к тому же — в какой стороне искать нужную улицу среди слякоти, голых веток и птичьих троп?

— Тась, это правда так важно? — тихо спросила она, глядя на облупившийся фасад Дома Культуры. — Может, домой?..

Она и сама не знала, чем это место так её испугало. Лишь спустя много времени Рита поняла: город был похож на Тараську. Неухоженный, колючий и неуютный. А где-то внутри, в темноте старого Дома Культуры, пульсировал живой рояль, потускневший, спрятавший клавиши и так неохотно выпустивший из себя музыку — первую за долгие годы.

Тася, неожиданно присмиревшая, притихшая, попросила:

— Не ходи со мной. Я одна. — И юркнула в пыльные чёрные кулисы. Рита терпеливо стояла, вдыхая пыль и слабый запах супа, долетавший откуда-то из служебных помещений. Думала, зачем она решила удочерить Таисию.

Здесь, в окружении разрухи и серого городского неба она казалась себе слишком лёгкой, тонкой, слабой, чтобы суметь вырастить этот кактус. Она не цветовод, она ремесленник. Её дело — камни, овальные, круглые или плоские, большие и маленькие, которые она обтачивает, сверлит, обезжиривает и лакирует, а потом превращает в узорные бляшки, пряжки и серёжки. Её дело сохнет на широком подоконнике, продолжении огромного стола, в её кабинете на третьем этаже маленького белого дома. Её дело сохнет, пока она дышит пылью и супом в шумной тишине, в которой, кажется, различает дыхание своего кактуса…

Мысли прервались. Рояль наконец выпустил из себя ноты. Дзынь-дили-дон. И она испугалась, позабыв о камнях и кактусах, замерев, слушая не ушами, а глазами, которые вместо занавеса видели Тараську. Вот она склонилась над клавиатурой, вот нажала педаль, вот играет — не только руками, но будто всем телом. Но вот отчего-то перестала, упёрлась лбом в деку и… плачет?..

— Тарася! Тася! — крикнула она, врываясь на сцену по ту сторону кулис. Таисия сидела вполоборота к роялю, всхлипывая, глядя в пустой зал. Рита подошла и опасливо обняла её за плечи.

— Не будет концерта, — деревянно сказала Таисия. — Нет.

— Поехали домой. Поехали домой, моя хорошая.

В квартире Рита уложила её в постель, а сама села рядом, гладя её руки, заглядывая в лицо и боясь о чём-то спросить.

На следующий день Тараська исчезла опять и не вернулась ни к вечеру, ни назавтра, ни через сутки. Рите казалось, она сойдёт с ума.

— Звони в полицию, — жёстко сказала Анна. — Сейчас же.

***

— Я — не знаю — как — обращаться — с детьми! — крикнул сержант, едва хлопнула дверь. После Тараська слышала другие вопли, потом громкий голос начальника отделения. За стеной стучали ящики стола, дверцы шкафчиков, оконные створки. Уходили, приходили, говорили люди. А она сидела по другую сторону стены на красном стуле, глядя в высокое, в потёках дождя, окно.

Пересечения улиц, клумбы, весенние деревья, дороги, голуби. Голуби гулькали, взмахивали крыльями и улетали, а Тая глядела вдаль, глубже и глубже окунаясь в оцепенение.

Она вышла из задумчивости лишь однажды: соскочила со стула и подкралась к двери. Медленно положила ладонь на ручку, попробовала повернуть… Закрыто. Нажала сильней, толкнула дверь изо всей силы, но только ушибла плечо.

Рита. Рита, забери меня, подумала Таська. Забери меня, пожалуйста.

Найди меня, Рита.

На часах была уже половина восьмого, когда в комнату с красным стулом вошёл знакомый сержант.

— Ну что, бутузка, утихомирилась? Есть хочешь? — весело и без обиды спросил он. — А мне из-за тебя влетело! Ох как влетело! Мала пчела, а жалит крепко… Ешь!

Не ответив поймавшему её сержанту, она накинулась на мокрую гречневую кашу с хрустящими котлетами. По-столовски, по-детдомовски, очень знакомо на вкус. Знакомо и…

Она уже и забыла — каково это: казённая еда. Словно жуёшь ежа или ковёр. Словно жизнь серая и липкая, как каша. Словно есть только оконное стекло, а мира за ним нет. Картинка. Видимость.

Она вспомнила свою кровать, в самом углу, вдоль серого окна. Синее покрывало с узором из шишек, старое фортепиано в актовом зале, ноты, спрятанные под матрасом, сворованные из кабинета музыки. Дежурства по кухне. Обгрызенные карандаши и коробки сухих красок. Бумажные снежинки на двери спальни. Букет тюльпанов — один на всех девчонок — на подоконнике, в зелёной коробке из-под сока. Деревянный ящичек «Почта доверия», в который она, Таисия Иванова, не написала и не положила ни единого письма за все годы… Помидоры однажды на завтрак, пальцы в томатном соке, помидорные семечки, рыжие пятна на штанах, белый кафель… Длинные коридоры. Длинные душные ночи.

Дверь спальни, открывшаяся в один прекрасный день, и тёмно-рыжая испуганная женщина на пороге. Маргарита Александровна, шепнула ей воспитательница. Хочет с тобой познакомиться.

И дальше, дальше, тёмно-рыжее солнце, и картинка за стеклом медленно обращалась в мир.

Одной-единственной ложки гречки хватило, чтобы пережить заново всю жизнь: от серого окна до рыжего солнца.

— Ри-ита! — протяжно взвыла Тараська и зарыдала, капая слезами в пустую тарелку.

***

Она проплакала весь вечер, всю ночь, а к утру, измученная, уставшая, уснула тяжело и крепко. Снилось всё то же: покрывало в синих шишках, помидоры, измятые нотные листы. Тараська дёргалась во сне, всхлипывала, кричала. Ей вкололи снотворное, и она кубарем упала в беспробудные кошмары. Проснулась только на следующий день, оттого, что кто-то неуверенно перебирал её волосы. Она не открывала глаз, прислушиваясь.

Чужие пальцы прошлись по лбу, едва ощутимо погладили щёку, замерли. Было очень тихо и солнечно сквозь закрытые веки.

— Тараська?..

— Рита? — выдохнула она шёпотом, не сменяя пошевелиться. — Рита?..