На главном направлении (Повести и очерки) - Падерин Иван Григорьевич. Страница 23

По улице пронесся ветер и, толкнув калитку, бросил в палисадник горсть горячего песку. Тополь качнулся и, задерживая пыль, нежно погладил Костю прохладными листьями по щеке.

— Ух ты, какой добрый! — вслух произнес Костя, придерживая у лица шелестящую ветку.

При отце этот тополь был Косте до плеча, ниже яблони, а теперь до макушки рукой не достать.

Маму Костя не помнит: она умерла, когда ему было три года.

После ужина Костя записал себе в блокнот. «Завтра день моего рождения. Мне двенадцать лет».

В этот вечер Костя почувствовал себя совсем взрослым и даже решил изменить прическу: «Нехорошо носить челку, лучше зачесывать назад, как отец».

Он смочил волосы, причесал, туго-натуго прижал кепкой, но они, как только высохли, опять взвихрились на макушке. Снова намочил вихор и, ложась спать, замотал голову платком.

Бабушка допоздна подбеливала печку, мыла полы, протирала чашки, ложки. Наконец, вынула из сундука новую скатерть и длинное с рисунками полотенце. Так она делала всегда перед праздниками. И Косте стало приятно: «День моего рождения встречает, как праздник. Но почему она так грустно вздыхает?»

— Бабушка, тебе грустно?

Вытерев фартуком вспотевшее лицо, бабушка присела на край койки.

— Спи, внучек, спи. — И, передохнув, сдержанно добавила: — Рубашку новую тебе купила, шаровары, а ты все где-то бегаешь и бегаешь… И отец что-то долго не пишет…

— Некогда — вот и не пишет. Он теперь полком командует. Раз майор, значит, ему дали полк, не меньше, — ответил Костя словами одного раненого командира, с которым встречался недавно в военном госпитале.

Бабушка выключила свет, вышла на улицу, открыла ставни и, вернувшись, распахнула окно. Из палисадника повеяло чистым запахом зеленой листвы. Бабушка постояла на кухне, глухо вздохнула, скрипнула дверной защелкой и утихла.

Переворачиваясь с боку на бок, Костя долго не мог уснуть.

У изголовья, на тумбочке, поблескивая зрачками розеточных гнезд, дремал детекторный приемник. Этот приемник Костя делал вместе с инженером, которому носил сегодня обед. Хороший человек этот инженер, но теперь ему некогда, да и Косте не до настроек.

Посмотрел на пустую кровать отца. В темноте она сливалась с белой стеной спальни, и, когда на улице проскакивали отдельные машины с открытыми фарами, никелированные головки кровати, отсвечивая, выписывали яркие зигзаги на потолке. В этот момент несмятая постель отца будто подвигалась к Косте.

«Учись, расти, Костя, а вырастешь — инженером будешь, на завод пойдешь», — вспоминал Костя слова отца.

Проснулся Костя с первыми лучами Солнца. Огляделся и не поверил глазам: на отцовской кровати кто-то лежал.

«Может, это папка ко мне на день рождения приехал?! Вот здорово! Нет, это не папка. Вишь какой человек, ему даже койка коротка, ноги подогнул, и волосы черные, а у папы светлые, такие же, как у меня».

Приподнявшись, Костя увидел гимнастерку с красной звездочкой на рукаве. «Комиссар. Неужели это комиссар Титов — дядя Володя, про которого писал папа? Разбудить?.. Нет, не буду».

Из кухни пахло вкусным. Бабушка уже готовила завтрак.

Костя, легонько ступая, подошел к стулу, на котором лежали гимнастерка, брюки и ремень. Нагнулся. Из кобуры виднелась рукоятка нагана. У Кости даже ноги задрожали. Руки сами потянулись к стулу.

Приятно скрипнули ремни. Перебросив портупею через плечо и приложив кобуру к бедру, Костя подошел к зеркалу. «Эх, если бы еще саблю! Вот были бы именины!»

Отстегнуть клапан и вынуть наган он не решался. Но пальцы сами потянулись к нагану. Сердце трепетно заколотилось…

— Здравствуй, именинник! — вдруг раздался голос с кровати. — Ну и хозяин! Где же ты пропадаешь? Вчера заезжал, в калитку стучал, тебя нет. Оказывается, ты только ночью бываешь…

Костя похолодел и замер на месте. Но, чтобы не выказать испуга, не спеша отвернулся от зеркала.

— А я думал, вы спите… Мне говорили: какой-то всадник к нам подъезжал. Я думал — это не вы.

— Как же не я? Вот видишь, я. Ну, как живешь? — легко поднимаясь с кровати, спросил комиссар.

Костя, будто не слыша вопроса, начал объяснять:

— А я думал — это папка. Проснулся, смотрю…

— Проснулся — и наган на глаза попался. Ну ничего, ничего, смотри.

Костя уже положил кобуру обратно на стул и только теперь почувствовал, как разгорелись у него уши.

— Вас зовут Владимир? — смущенно спросил он.

— Да, Владимир.

— Значит, вы тот самый дядя Володя Титов, про которого писал папка?

«Папа, наверно, письмо прислал? — хотел спросить Костя, но решил повременить: — Нельзя же все сразу. Пусть встанет, умоется, тогда и разузнаю».

— Ну, что ты смутился? Наган можно посмотреть, он разряжен.

Костя начал внимательно разглядывать устройство нагана. Увесистый, он чуть не выпал из рук. Вороненая сталь ребристого барабана переливалась сизыми оттенками.

— А почему у вас наган, а не пистолет?

— Привык я к нему.

— Наган красивее, чем пистолет, — многозначительно заметил Костя.

— Кто тебе так говорил?

— Никто. Так думаю. Я вот знаю: вы батальонный комиссар, раз две шпалы на петлицах и звездочка на рукаве.

— Ух, какой ты молодец! А как закончил учебный год?

— Отличник.

В дверях показалась бабушка.

— Разбудил!.. Я так и знала, что не дашь человеку отдохнуть. Не мог потише, — укоризненно начала она и вдруг увидела у Кости наган. — Ах, батюшки! Брось! Что же это вы, Владимир Григорьевич, позволяете ему такое?

— Ну раз бабушка запрещает, положи и пойдем умываться.

— Идите, идите. Завтрак готов.

Комиссар не стал умываться на кухне, а вышел в огород, к колонке с холодной водой. Костя последовал за ним. Ему сразу понравился этот человек: высокий, сильный, доверчивый.

За завтраком гость преподнес Косте подарок— целую пачку галет. Бабушка угощала приезжего оладьями и пирожками с морковью и все время приговаривала:

— Ешьте, ешьте, Владимир Григорьевич, на фронте-то вам не до пирожков… Как же там Петенька? Как его здоровье? Голодает небось: все сухое да твердое. Желудок у него неладный. Ох, горе!.. Ты бы, Костенька, расспросил про отца, я-то уж надоела с этими расспросами, а все бы слушала и слушала, как там наш Петр Петрович живет.

— Не живет, а воюет, фашистов бьет, — поправил ее Костя.

Из всего того, что рассказал комиссар Титов, Костя понял — фронт придвинулся к Дону, но полк, которым командует его отец, такой крепкий и сильный, что никогда не пропустит врага в Сталинград. Сейчас принимаются срочные меры. Комиссар приезжал на заседание Военного совета и вот теперь торопится в полк сообщить отцу важные решения.

Рассказав об этом, Титов передал Косте письмо.

«Как долго держал, — про себя заметил Костя, принимая письмо, — но я тоже терпеливый».

— От отца, прочти, — сказал комиссар.

— Наверно, папа зовет меня к себе на фронт, — намекнул Костя комиссару, хитровато косясь на бабушку. Но бабушка только вздохнула.

В комнате стало тихо-тихо. И Костя начал читать письмо, в котором все для него было неожиданным. Не веря своим глазам, он перечитал конец письма:

«…Костя, еще раз предупреждаю тебя, что на этой неделе ты вместе с бабушкой должен уехать из Сталинграда. Так надо. Ты же пионер, все понимаешь. Кончится война, и я с вами встречусь. Где остановитесь, немедленно напиши мне. Целую и обнимаю тебя, мой ёршик.

Твой папа».

— Это как же так? — спросил Костя.

— Вот так. До фронта семьдесят километров. Гражданским оставаться в городе не полажено.

— А почему остальных не трогают?

— Через день-два начнут эвакуировать всех.

— Плохо.

— Да, плохо. Но будет лучше, если все эвакуируются немедленно, — сказал комиссар и, подумав, добавил: — Есть приказ.

Бабушка не проронила ни слова. Она только тяжело вздыхала, вытирая фартуком лицо.

За окном послышался топот копыт. Против окна остановился коновод. Комиссар поднялся.