Небо закрыто льдами (Документальная повесть) - Тихомиров Вениамин Васильевич. Страница 15

— Удерживать лодку на глубине!

Мы снова ищем разводья. Работает телевизионная установка, гидроакустические приборы. Лодка идет форсированным ходом. Нам нужно немного — единственное «окно», где лодка смогла бы подняться, дать отдых усталым своим механизмам, дать отдых нам самим. Мы устали не меньше нашего корабля.

Так хочется всего несколько секунд обыкновенного солнечного света! Кусочек неба — настоящего, а не серого и неживого, каким видишь его на телевизионном экране!

Но перед глазами — сплошная серая масса ледовой брони, да изредка мелькают небольшие светлячки мелких разводий…

— Придется с секундомером идти, — сказал старший помощник командира. — Пусть Скворцов докладывает, сколько секунд занимает полынья. Так быстрее определим ее размеры. С ходу рассчитаем размеры «окна», чтобы не рисковать подъемом на глазок.

— Вода пятнадцать секунд! — докладывает «вверхсмотрящий».

— Маловато, — вздыхает Первушин, — дальше пошли!

Экран телевизора заполнен сплошной серой массой льда. И вот, наконец, появляется светлое пятно. Голос «вверхсмотрящего»:

— Вода сорок пять секунд!

— Это то, что надо! — обрадованно произносит старпом.

Проходит не больше минуты. Свет чистой воды снова закрыли темные льды. Скворцов сообщает:

— Воды не вижу. Полынья прошла. Осадка льда шестнадцать метров.

Моряки не видят и не слышат, конечно, какая титаническая сила океана действует сейчас на поверхности воды. Идет гигантская передвижка ледяных полей. Рушатся тысячетонные глыбы. Образуются огромные трещины, которые тут же смыкаются снова.

— Осадка льда двадцать четыре метра!

В центральный пост возвратился «Батя». Он ходил в отсек пульта управления. Настроение у командира хорошее.

— Здорово ты «Яблочко» даешь, Смелов, — усмехнулся он, припомнив вчерашнее. — Молодец! Наверное, все «коленца» освоил. Всего-то их сколько существует? Не знаешь?

— Бабушка мне говорила — в каждой деревне «Русского» пляшут на свой лад. Сколько деревень — столько и плясок. Так и с «Яблочком», наверное…

Жильцов улыбнулся чему-то своему.

— В училище и я умел с «коленцами»… Давно было, стерлось уже в памяти все. Ну да ладно! — Голос его стал жестким. — Доберемся до полюса — вспомним, что позабылось. Все «коленца». Спляшем на полюсе «Яблочко» как полагается.

Над атомоходом нависли ледяные горы. Многотонные несокрушимые подошвы их угрюмо идут над нашими головами. Кажется, они вот-вот достанут до корпуса лодки. Один такой «поцелуй» — и корпус лодки расколется, как орех…

Включили прожектор. Яркий луч, отражаясь от льда, причудливым изломанным светом озаряет дорогу атомоходу. Неверные блики скользят по экрану.

Что-то жутковатое и гипнотизирующее есть в этом редком зрелище. Как след трассирующего снаряда, пронзает толщу воды прожекторный луч. Но он не в силах разогнать подводную тьму, и по спине начинают бегать мурашки, когда в поле зрения прожектора вдруг вспыхнет белым, мертвенным светом громада льда, когда мелькнут перед глазами черные трещины и изломы там, куда не достает прожекторный луч. Сколько бед хоронят в себе эти черные, кажущиеся бездонными, ледовые пропасти, закрывшие небо, нависшие над головой…

И с какой-то особенной тревогой в такие минуты начинаешь думать о том, как далеко все же ушел ты от надежной, твердой земли, в какую невероятную неизвестность занесло твою лодку, и как трудно будет идти дальше, потому что неизвестно, чем встретит тебя полюс, и как трудно будет возвращаться, потому что за один поход не изучить льды и не поубавится опасностей в этом «краю безмолвия».

Мыслей об этом не может прогнать и рассеять даже сказочный хоровод звезд. Это вспыхивают в стремительном скольжении прожекторного луча ледяные изломы. Лодка идет, окруженная огненным ореолом.

Судорожно хочется чистого, не отраженного света и чистого воздуха.

Я оглядываюсь. Я вслушиваюсь в знакомые спокойные шумы корабля. Мне становится стыдно за то, что я боюсь. На лицах ребят я не вижу страха. Им просто бояться некогда — слишком много работы.

Я тоже не могу болтаться без дела. Страх лечат работой. Я это знаю.

— Маешься?

Чикин не то спрашивает, не то сам себе отвечает, внимательно приглядываясь ко мне.

— Маюсь, — сознался я честно.

— Работу, значит, себе ищешь?

— Ищу.

— Нечего тебе предложить. У ребят все идет нормально, никаких ЧП, и ты им сейчас только помешаешь… Но работу я тебе, кажется, нашел. Ты как будто стихи писал?..

— И сейчас пробую.

— Словом, значит, владеешь. Вот тебе и работа. Иди в кубрик. Добудь из рундука общую тетрадку потолще и начинай писать дневник нашего похода с самого первого дня. Если забыл уже что-нибудь — не беда, все вместе припомним. А на берегу, знаешь, приятно будет почитать. Вот закончим службу, разъедемся по домам, день встречи какой-нибудь назначим. Будем собираться потом каждый год в этот день, достанем нашу тетрадку, вспомним старое… Идет?

— Идет.

— Вот и принимайся. Если у тебя хорошей тетрадки нет, у меня в рундуке возьми. Как раз на дневник ее хватит…

Чикин улыбнулся вдруг.

— Вот и общественная нагрузка тебе. Помнишь, в самый первый день говорили?

Так появились эти записки.

Я ничего не придумывал и не приукрашивал в них. Я пишу все так, как есть и как было. Только в отдельных местах, чтобы не было пестроты я, выслушивая ребят, писал так, как будто все рассказанное происходило со мной. Это единственное отступление от истины.

…Я мучился над самой первой строкой, когда торопливым эхом прошелестел по кубрикам крик вахтенного в центральном посту:

— Воду вижу. Большую чистую воду!

Будем всплывать!

Лодка маневрирует, чтобы выйти точно в центр полыньи. При этом учитываются подводные течения, возможности сноса ледовых полей. Когда все расчеты определены, атомоход начинает вертикальное всплытие. Прямо над нами голубеет чистая вода. До поверхности несколько метров.

Командир приказал поднять перископ. Взору Жильцова открылся неоглядный белый простор. Неожиданно ударил свет — это перископ вышел уже из воды. Хорошо виден в окуляре глыбистый, торосистый лед. Над ним огромное небо. В редких разрывах облаков лазурь. А вот и солнце на короткое мгновение вспыхнуло в линзах перископа.

Ясно просматривается вся полынья. Справа метров на двадцать чистая вода. С левого борта ее больше. Носовая часть лодки подо льдом — его толщина более пяти метров. Не в лучшем положении и корма корабля — над нею плавающая льдина. Можно повредить винты и остаться без кормовых горизонтальных рулей.

— Стоп всплытие!

Мелкой тугой дрожью пошла под ногами палуба. Хрипя и задыхаясь от мгновенно заданного гигантского усилия, погнали насосы в балластные цистерны забортную воду. Но корабль, поднятый к полынье могучей силой инерции, остановиться не мог. Это было так же невозможно сделать сразу, как остановить на полном ходу тяжеловесный состав. Атомоход, весь дрожа от того, что двигатели его работали на пределе, упрямо не хотел покоряться воле человека, внезапно изменившего первоначальное решение.

В центральном посту установилась тревожная тишина. Все смотрели на Жильцова. Сейчас все зависело от того, насколько точно рассчитал командир момент приостановки всплытия. Если инерция своевременно не погаснет, мы ударимся об лед.

Но командир сумел предвидеть все и то, что в последнее мгновение лодку могут предательски подтолкнуть навстречу льдам невидимые струи подводных течений, и то, что лед никогда не стоит на месте, — даже без «помощи» невидимых океанских струй мы все равно могли бы столкнуться со льдами. Жильцов все рассчитал точно за те несколько секунд, что полагались ему на решение задачи.

В последнюю минуту инерция угасла, мы сумели оторваться от льда и уйти на глубину.

Лица вахтенных центрального поста помрачнели. Этим ребятам было труднее, чем остальным, кто стоял сейчас на своих местах в других отсеках лодки. Вахтенные центрального поста хоть краешком глаза, в окуляр перископа, а все же увидели чистое солнце и небо, почти не закрытое льдом…