Крепче брони - Толстобров Павел Петрович. Страница 16

«Нет уголка, куда бы он не загляну. Нет вопроса, которому бы он не уделил внимания. Его простые, доходчивые слова вливают новые силы и энергию в сердца бойцов… Каждое посещение комиссара приносит нам что-то новое, ободряющее. Слово комиссара, которого все любят и уважают, зажигает бойцов еще большей ненавистью к врагу, еще большей решимостью беспощадно громить немецко-фашистских захватчиков».

Это письмо Бориса Мартынова мы опубликовали под заголовком «Комиссар-агитатор».

…С Чернушкиным я провел остаток дня. О многом переговорили за эти часы. Я как бы окунулся в жизнь батальона, непосредственно почувствовал, как и чем он живет.

Когда стало смеркаться, попросил Николая проводить меня к подполковнику Семашко, с которым давненько не виделся. В довольно просторной землянке находился и батальонный комиссар Ковтун.

— Старший политрук! Какими путями? — восторженно встретил подполковник. — Не забыл нас…

— Сто одиннадцатый, товарищ подполковник, для меня родной.

— Один?

— Чернушкин привел. С ним бродили тут.

— Ваш с Медведевым протеже… Где же он?

— Звал зайти к вам, да стесняется.

— Это же Чернушкин!

— Как он воюет? — я повернулся к Ковтуну.

— Как воюет? — переспросил Василий Михайлович. — Побольше бы таких комиссаров! Доберешься до штаба батальона: «Где Чернушкин?» А тебе отвечают: «В такой-то роте, в таком-то взводе…». На месте не сидит и все знает. Все время с бойцами. Только лезет часто куда не следует, будто его ни пуля, ни осколок не достанут…

— Ты думаешь, что мы с тобой здесь, под накатами жердей, в такой уж безопасности? — вмешался Семашко. — Прилетит какая-нибудь дура, разроет все, и от нас ничего не останется. А Чернушкин мне нравится тем, что он на фронте, как на работе…. Спокоен, деловит, не теряется.

Мне очень приятно было услышать такое о своем друге. Да, Чернушкин остался прежним. Сам себя не выгораживает, на глаза начальства не лезет, а делает то, что нужно делать комиссару батальона в боевой обстановке.

…И вот Николая Чернушкина нет.

Я сидел в своей землянке, вычитывал гранки завтрашнего номера «Гвардейца», когда из медсанбата пришла эта весть. А через несколько дней, побывав на правом берегу Дона, узнал, как это случилось.

…В ночь с 25 на 26 сентября было предпринято наступление на высоту 172,4, в котором должны были участвовать 1-й и 2-й батальоны 111-го полка и дивизионная рота разведки. Другие полки в это время демонстрировали наступление на своих участках, чтобы ввести в заблуждение противника.

Цель операции — занять высоту, как выгодный для обороны рубеж, и одновременно перехватить дорогу Сиротинская — Ближняя Перекопка, которую противник использовал для маневра своими силами, особенно техникой.

К шести часам утра 2-й батальон с боем продвинулся на два километра вперед, а днем ворвался на высоту. Завязался ожесточенный бой.

Но где же 1-й батальон? Поддержи он сейчас своего соседа, и успех обеспечен. Однако приходится из последних сил сдерживать контратаки врага.

А 1-й батальон, которым после ранения капитана Суховеева командовал лейтенант Астахов, только вышел из пункта сосредоточения и сбился с пути. Всю ночь плутал и к рассвету оказался в трех километрах правее 2-го батальона. Будь Астахов более сообразительным и предприимчивым, он мог бы исправить свою ошибку и существенно помочь товарищам. Но этого не случилось. И вся тяжесть операции легла на плечи батальона Чернушкина.

Немцы между тем разведали, какие силы наступают на высоту, подтянули туда три батальона пехоты, артиллерию и контратаковали.

Бой продолжался весь день. Он шел с переменным успехом, потому что гвардейцы, зацепившись за оборонительный рубеж противника на высоте, сразу же использовали его для отражения немецких контратак. Не раз сами поднимались врукопашную. Но силы были неравными. Чернушкин находился в траншее рядом с пулеметчиком, когда немцы предприняли очередную контратаку. Вражеские солдаты, как подкошенные, падали от пулеметных очередей. Вдруг пулемет умолк. Николай уложил безжизненное тело младшего сержанта на дно траншеи, крикнул: «Санитар, сюда!» — и сам лег за пулемет.

Не раз бывало так. Бойцы с гордостью говорили: «Если комиссар за пулеметом, фрицу несдобровать!..» И сейчас он скосил не один десяток гитлеровцев. Но тут достала его вражеская пуля. Не выпуская из рук оружия, комиссар осел с ним в траншею…

На фронте можно привыкнуть ко многому. Можно даже потерять ощущение страха, опасности. Но привыкнуть к такому трудно… Многих мы потеряли за эти дни, недели. Но так тяжело я еще не переживал гибель никого. Такой уж это был человек — Николай Чернушкин!

Михаил Грызлов

1-й батальон располагался на самом левом фланге полка.

— Чувствуете дымок? Это его полевая кухня, — сказали нам.

Что ж, полевая кухня всегда была неплохим ориентиром.

Штаб батальона находился в длинном деревянном вагоне. Я удивился: как такая громадина на четырех колесах могла оказаться здесь, в лесу? В то же время от него повеяло чем-то домашним: этот вагон когда-то был полевым станом…

Встретил молоденький старший лейтенант в скрипучих ремнях (он оказался старшим адъютантом батальона).

— Мне командира или комиссара (я не знал, что здесь сейчас это одно лицо).

— Сейчас должен быть, подождите!

В проеме открытой двери показался батальонный комиссар Куклин:

— Вам снайпера Грызлова? Боюсь, что ничего не получится. Собирается с Соколовым на позицию. Давайте лучше поужинаем, как раз время подошло…

— Так ведь он тоже будет ужинать? Мы можем вместе. Вот и поговорим…

Через несколько минут вернулся посыльный.

— Грызлов уже поужинал. Но сейчас придет…

Лежим на пожухлой траве, с аппетитом уплетаем дымящуюся паром кашу. И вдруг:

— Гвардии сержант Грызлов по вашему приказанию…

Так вот он какой, Грызлов! Он мне почему-то представлялся этаким парнем — в плечах косая сажень… Грызлов же показался просто мальчишкой. Особенно эта стриженая голова и торчащие уши, когда он снял пилотку… Познакомившись, мы попросили его написать в газету об опыте снайперской работы.

Грызлов помялся. Потом ответил:

— Не могу. Некогда. Да и какой опыт?.. В другой раз…

— Но у тебя же на боевом счету…

— Эх!.. Разрешите идти? Меня ждут.

Так я от него ничего и не добился. Когда рассказал об этом Куклину, тот рассмеялся:

— Я же говорил! Он очень самолюбивый.

Вчера целый день просидели с Соколовым на позиции — и без толку. Да товарищи еще, наверное, подначили… Вечером пойду провожать его. Хотите вместе?

Еще бы, упустить такой случай!

…Бредем по ночному лесу. Впереди, словно привидения, едва заметны Грызлов и Соколов, за ними мы — Куклин, я. Идем молча, и я, спотыкаясь о выступившие корни деревьев, удивляюсь, как это они находят дорогу в такой темноте?

— Удивительный парень, — заговорил Куклин о Грызлове, — упрямый, настойчивый. О страхе у него, кажется, даже понятия нет. А теперь вот загорелся снайперизмом. Как ему удалось уговорить Соколова в напарники, просто не понимаю, но больше недели они вместе.

У землянки ротного командира постояли. Грызлов спустился куда-то под землю и вскоре появился с ним. Пошли.

Через какое-то время остановились опять — дошли до переднего края.

Командир роты предупредил:

— Ждите здесь. Выведу к боевому охранению, а там они уже сами сориентируются.

Стоим, ждем. И тут до меня дошло, почему Куклин то и дело предупреждал: «Осторожно, осторожно…». Здесь, на опушке леса, где деревья стоят реже, были хорошо видны траектории вражеских пулеметных очередей. Пунктиры трассирующих пуль довольно густо обсыпали лес. А в нем, рикошетируя от деревьев, пули изменяли направление полета… И в самом деле интересно наблюдать, как «порхают» в разные стороны эти светящиеся «жучки», если не знаешь, что они могут смертельно кусаться…