Псих. Дилогия (СИ) - Хожевец Ольга Аркадьевна. Страница 75

Я выговорил:

- Вам не понять.

Мосин, как ни странно, на оскорбление не отреагировал.

- Ну и чёрт с ним, - согласился он. - Обойдусь. Но без меня ты бы гнил на рудниках, помнишь? Никто из этих доброхотов тебе не мог помочь. А я - смог. Легализовал тебя, от яйцеголовых отмазал - кто? Я. И между прочим, надеялся, что могу рассчитывать... Ну, пусть не на благодарность даже. Хотя бы - на порядочность. На честную отработку долга. А ты мне - такую свинью. Это как?

- Почему же свинью, - произнёс я бесцветно. - Я вытащил ребят. Спецназовцев. Семь человек. Это было непросто. Но они бы загнулись там. В ущелье этом идиотском. В чём же тут свинья?

- Между нами. Ты рассчитывал выцепить досрочное?

Я смотрел на полковника, с трудом, сквозь застилавшую мозги муть сознавая, что общаемся мы, пользуясь разными языками - и оттого не поймём друг друга никогда; смотрел, как на представителя другой расы - по злой насмешке судьбы похожей внешне, но бесконечно далёкой внутренне. Смотрел, чуть покачиваясь на ослабевших, грозящих подвести меня ногах.

Потом сказал:

- Да. Рассчитывал.

Мосин улыбнулся удовлетворённо.

- Я так и подумал, - кивнул он. - Борзый мальчик. Только ты просчитался, малыш. Видишь ли, есть правило. Единственная добродетель штрафника - чёткое выполнение приказов. Непослушный штрафник - это списанный штрафник. Такова аксиома. То, что с тобой осечка вышла - недопустимый промах; впрочем, виновные своё уже получили. Можешь, пожалуй, причислить этот феномен к списку своих личных побед. Но на повторение не рассчитывай. После моей профилактики - ни в коем разе. Это так, совет.

Полковник выдержал внушительную паузу. Продолжил:

- Я расскажу тебе то, в чем не признался бы другому. О своём проекте. Видишь ли, он висит на волоске.

Мосин потёр бровь, потрогал пальцами виски. Оперся локтями на колени, уложив на ладони тяжёлую голову.

- Ты понимаешь, что это значит для тебя. От твоего срока прошло всего ничего. Накроется проект - ты вернёшься на рудники. Вероятно, навсегда.

- У меня слишком много недоброжелателей, - пожаловался он доверительно. - Проект обходится дороже, чем рассчитывали. Чересчур много техники гробится. А эффект, поначалу стабильный, в последнее время сполз. В этих условиях любая зацепка... Я когда услышал, что тут у вас происходит... Меня чуть кондратий не хватил. Штрафник, блин, осуждённый преступник, угоняет штурмовик, способный стереть с лица земли город - и ему это позволяют! Да если бы об этом узнал кто кроме меня... Штаб просто обосрался бы сразу. Это такой козырь против меня, какой многие только во сне видели! Это - джокер!

Мосин поднял голову.

- С проектом у меня очень уж много завязано. Говоря по-простому - я сделал ставку. И ради проекта я таких, как ты, сотню растопчу, не заметив. Это я тебе предельно откровенно заявляю. Без прикрас.

Я подумал, что насчёт сотни человек он здорово преуменьшил.

- Я хочу, чтобы ты понял, - сказал полковник. - Чтобы пробрало тебя, чтобы дошло до мозгов и до печёнок. Сегодняшний расстрел был ненастоящим не потому, что твоя особа представляет для меня какую-то ценность. Так уж вышло, что данный инцидент мне выгодней замять, чем раздуть. Так интерес мой повернулся. Но.

Он уставился на меня пристально, не моргая.

- Как боевой офицер. Полковник. Да просто как управленец со стажем. Я сознаю, что, может быть, совершаю ошибку. Создаю нехороший прецедент. Расстрелять тебя в назидание остальным - было бы правильно. Сделав это, я мог бы спать спокойно. Я мог бы быть уверен, что мой проект катится по накатанным рельсам. Что никому в голову больше не придёт соступить.

Мосин откинулся назад, уперев затылок в стену и сложив руки на груди, прикрыл глаза набрякшими веками.

- Я до сих пор колеблюсь, - признался он таким тоном, словно спрашивал совета. - Сомневаюсь до сих пор. Но больно уж много выгод... Если всё обстряпать... Мы представим дело так, будто ты выполнял приказ. Вроде спецзадания. Может, даже медальку кинем тебе какую-нибудь. Только не вздумай вообразить, что ты её в самом деле заслужил. Ты у меня теперь на особом счету, и пригляд за тобой особый. Шаг влево, шаг вправо... Ну, ты понимаешь.

Полковник помолчал.

- Насчёт досрочного - забудь. Сам себе свинью подложил, не взыщи. Тебе теперь долго придётся свою надёжность доказывать. Вот если докажешь... Есть у меня идеи... В общем, будешь образцовым штрафником - дам тебе возможность реабилитироваться. Доживи только. И - знаешь что, парень. Хватит пакостить себе и окружающим, ладно? Живи как человек.

***

Мосин ушёл из камеры, просто бросив дверь нараспашку - понимай как хочешь. Никто за мной не явился, никто даже не заглянул внутрь. Судя по тишине, снаружи вообще никого не было. По-видимому, это означало, что я снова могу располагать собой. В заданных рамках, разумеется.

И всё же я вышел не сразу.

Чувствовал я себя хреново, но дело было не в том. От мысли свалиться на топчан я отказался - стоит только лечь, и черт его знает, когда я смогу заставить себя подняться. Так что я присел на корточки под стеной, прижав живот руками, понимая, что от этой полумеры мне легче не станет - и задал себе вопрос, почему же мне не хочется выходить.

А очень просто. Потому, что я боюсь увидеть молчаливую шеренгу одетых в чёрное. Потому, что эта картина стоит у меня перед глазами, и будет стоять ещё долго, и закрытые их лица с белыми прорезями глазниц станут являться в снах и вспоминаться средь белого дня, вызывая озноб.

Чёртов полковник.

Я поднялся по лестнице так быстро, как только смог.

Никаких расстрельщиков там, конечно, не оказалось. Оказался ясный солнечный день, нагретый асфальт под ногами, оказались распахнутые настежь ворота ограждения, и ещё одни, тоже неохраняемые. Вскоре я уже шёл по посадочным площадкам, видел тройку взлетающих истребителей, видел стоящие бифлаи и группки штрафников возле них. Никто не обратил на меня внимания, и я спокойно добрался до ангаров, не вызвав ничьего любопытства. Идёт себе человек и идёт.

Тараса я нашёл, как и ожидал, в его закутке. Механик сидел за столиком, опустив голову, застыв в неестественной, безнадёжной неподвижности; перед ним стояла кружка - полная.

Я спросил:

- Что, не пьётся за упокой?

Тарас вздрогнул, повернул голову, поднял глаза. Я увидел подсохшие дорожки слез на его щеках; признаюсь, эти слезы меня потрясли.

Не важно, относились они ко мне или к "летуну, который возвращается".

Не важно.

"Ты не знаешь, что за морж усатый в ноги мне кидался?"