Мозговик. Жилец (Романы ужасов) - Браун Фредерик. Страница 73

— Не плачьте. Можете купить себе еще один.

Машина медленно затормозила перед подъездом их дома.

Сосед вышел из кабины и захлопнул за собой дверь. К нему подошли еще двое соседей и все они принялись о чем-то перешептываться. Смирившись с судьбой, Трелковский лежал на заднем сиденье в ожидании их решения. Неужели они прямо сейчас прикончат его? Почему-то это казалось ему маловероятным.

Неожиданно до него дошло, что дверца с противоположной стороны незаперта, и уже через мгновение, не успев даже толком сообразить, что делает, он ухватился за ручку, выскочил на улицу — и тут же оказался в руках у четвертого соседа, которому не составило большого труда — с учетом состояния Трелковского — усмирить его.

— Мы отнесем вас в вашу квартиру, — ироничным тоном проговорил мужчина. — Там вы сможете отдохнуть. Вам и в самом деле надо хорошенько отдохнуть. Опирайтесь на меня и ни о чем не беспокойтесь — я люблю помогать людям.

— Уходите от меня! — прокричал Трелковский. — Уходите от меня! Помогите! На помощь…

Мощная пощечина оказалась единственным ответом, который он получил на свои призывы.

Теперь у подъезда стояла уже небольшая группа соседей, включая месье Зая и консьержку. Все они пристально всматривались в него, глаза их сверкали злорадным блеском; они даже не пытались скрывать своего удовлетворения.

— Но я не хочу возвращаться в свою квартиру, — слабым голосом проговорил Трелковский. — Я дам вам все, что у меня есть, все, что захотите… Только отпустите меня…

Державший его мужчина покачал головой.

— Ни в коем случае. Сейчас вы спокойно подниметесь к себе в квартиру. И не надо шуметь, а то… Вы слышали, что сказал доктор, — вам надо отдохнуть, и вы отдохнете. Сами увидите, от этого вам станет гораздо лучше. Ну, пошли, давайте подниматься.

Профессиональным движением он схватил руку Трелковского, перекинул ее себе через плечо и потянул на себя.

— Ну вот, видите, сейчас вы уже заметно успокоились! Значит, начинаете кое-что соображать. Так, отлично, так и идите дальше. Вот… и еще… Шаг за мамочку, шаг за папочку, продолжайте…

Шаг за шагом Трелковского силком подвели к порогу дома; затем они миновали выходившую во внутренний двор арку и стали подниматься по лестнице. Шедший рядом человек все еще продолжал подтрунивать над ним.

— А еще не хотели идти со мной… Что так? Вам что, уже не нравится ваша квартира? Что-нибудь еще себе подыскали? А мне все казалось, что в наше время не так просто найти подходящее жилье. А может, решили устроить фиктивный обмен? Впрочем, меня это не касается.

От последнего толчка в спину Трелковский растянулся на полу передней комнаты. Дверь за ним захлопнулась, и снаружи в замочной скважине дважды повернулся ключ.

Все ясно — это случится сегодня ночью.

17. Приготовления

Мучаясь от боли, Трелковский с трудом встал на ноги.

У него болели, ныли каждая косточка, каждый мускул. Кончик языка нащупал во рту сломанный зуб и тут же машинально принялся полировать заостренные края облома. Потом он выплюнул изо рта кровь. По мере того, как он поднимался, кровавая слюна становилась все длиннее и длиннее, превращаясь в едва заметную ниточку, линию, которая никак не желала рваться.

Гардероб, платяной шкаф, стулья — все оставалось в том же самом положении, как и перед его поспешным бегством. Сквозь разбитые окна снаружи проникало доносившееся до него слабое дуновение ветерка. Соседи не заколотили оконные проемы, и в этом была их роковая ошибка. Он заставил себя подойти к окну и глубоко вдохнул, приготовившись к тому, чтобы закричать, позвать на помощь.

Однако времени на это у него уже не было: изо всех окон вдруг хлынули потоки музыки; все радиоприемники были включены на полную громкость, причем каждый из них передавал Девятую симфонию Бетховена. Трелковский кричал, вопил, однако все его жалкие потуги тонули в оглушительном грохоте музыки. Тогда он зажал ладонями уши, пытаясь хоть немного заглушить столь ненавистный ему рев, однако и это не помогло, оказалось совершенно бесполезным — неистовавший во внутреннем дворе музыкальный грохот прорывался в разбитое окно, заполняя собой каждый уголок помещения.

Девятая симфония бушевала вокруг него с глупым ликованием, временами походя на марш палачей из комической оперы. Девятьсот певцов и музыкантов глумливо торжествовали по поводу приближения смерти Трелковского. Ему было совершенно ясно, что подобным образом соседи отдавали изысканную дань памяти Симоны Шуле, которая при жизни являлась восторженной почитательницей Бетховена.

На Трелковского накатила волна неистовства: он принялся метаться по квартире, последовательно уничтожая все, что еще оставалось в ней от Симоны Шуле. Сначала письма и книги — он в мелкие клочья изорвал эти мерзкие, околдовавшие его листки бумаги, разбросал их по полу, после чего принялся топтать ногами. Он испытывал бессильную ярость обезумевшего животного, отчего едва мог дышать. Грудь и живот сотрясали спазмы безудержной икоты. Он подошел к дырке в стене, чтобы в очередной раз взглянуть на лежащие в ней два зуба, однако, как только положил их себе на ладонь, тут же увидел, что это уже не просто зубы, а настоящие собачьи клыки. Какое-то мгновение он в ужасе всматривался в них, а потом бросился к окну и с силой вышвырнул наружу. Избавившись от клыков, он случайно посмотрел в сторону туалета и стал свидетелем разыгравшейся там причудливой сцены.

В крохотное помещение только что вошла женщина, которую он никогда раньше здесь не видел. Она опустилась на колени на кафельный пол и ее голова исчезла в грязном овальном проеме. Что она там делала? Затем женщина подняла голову, и он увидел на ее лице выражение полнейшего, дьявольского бесстыдства. Устремив взор прямо на Трелковского, она изобразила омерзительную улыбку, после чего, все так же не сводя с него глаз, засунула руку глубоко внутрь унитаза, извлекла наружу целую пригоршню экскрементов и принялась методично размазывать их по лицу. Потом в маленькую кабинку стали заходить другие женщины, и все они проделывали ту же процедуру. Когда там скопилось тридцать или даже более столь же гнусно измазанных и отвратительно смердящих женщин, опустилась черная занавеска, и больше он уже ничего не видел.

Глаза Трелковского остекленело уставились в одну точку, веки, казалось, налились свинцом, а сам он окончательно лишился возможности куда-либо бежать. Он понимал, что ведьмы из комнаты напротив были посланы специально, чтобы до смерти напугать, терроризировать его, лишить последних остатков сил, и он был не в состоянии хоть как-то противостоять им. Он был слишком слаб, слишком плох, вконец вымотан.

Последующие акты спектакля разыгрывались уже во внутреннем дворе.

Одетый в синий рабочий комбинезон, во двор на велосипеде въехал один из соседей. Поначалу он кругами ездил по мощеному двору, после чего принялся выписывать восьмерки — туда-сюда, туда-сюда. Всякий раз, проезжая под окном Трелковского, он поднимал голову, широко улыбался и подмигивал ему. К сиденью велосипеда была привязана какая-то веревка или шнур, на другом конце которого волочилась восковая кукла, внешними очертаниями напоминавшая женщину. Это было что-то вроде манекена, которые выставляют в витринах магазинов готовой одежды. Скользя по неровному булыжному покрытию двора, она дергалась и подпрыгивала, а ее руки и ноги взметались вверх-вниз, словно это была не кукла, а живой человек. Однако от частого соприкосновения с грубым камнем воск стал быстро осыпаться, в результате чего манекен с каждой минутой все больше превращался в громадную разлапистую болванку, бесформенную и почти лишенную индивидуальных особенностей. Женщина как таковая исчезала, стиралась, будто плоть ее разъедала концентрированная кислота. Когда от всей фигуры остались лишь два обрубка ног, сосед иронично помахал Трелковскому и скрылся под аркой.

Его место во дворе тут же заняли двое мужчин, несущих нанизанную на шест громадную рыбину. Они также сделали по двору несколько кругов, после чего положили свою ношу на землю и посмотрели на Трелковского. Не отрывая от него своих взглядов и не глядя на то, что делают, — хотя бы однажды, — они принялись чистить и потрошить рыбину. Рядом с каждым из них быстро росла небольшая горка извлеченных из ее брюха внутренностей. После этого они принялись с восторженным похохатыванием украшать рыбьей требухой свои головы: из более крупных деталей оба соорудили себе нечто вроде корон, а свисавшие поверх ушей кишки принялись обматывать вокруг шей. Покончив с этим занятием, они также ушли со двора, подпрыгивая на одной ноге, словно маленькие девочки, играющие в классы.