Мемуары гейши - Голден Артур. Страница 60

Барон остановился.

— Пойдем! — сказал он мне.

— Барон, я не могу. Разрешите мне подождать вас здесь.

— У меня есть кое-что для тебя. Пойдем ко мне в комнату, посидим, не будь глупой девочкой.

— Но Барон, я не могу не быть тем, кто я есть на самом деле.

— Завтра ты опять вернешься под бдительное око Мамехи, но здесь нас никто не видит.

Имей в тот момент хоть толику здравого смысла, я бы поблагодарила Барона за приглашение на вечеринку и попросила отвезти меня обратно в гостиницу. Но пребывая в состоянии шока, единственное, что я знала наверняка, это то, что мне очень страшно.

— Пойдем со мной, я оденусь, — сказал Барон. — Ты выпила много сакэ?

— Нет, господин, — сказала я.

— Я налью тебе столько, сколько захочешь. Пойдем.

— Барон, — сказала я, — пожалуйста, меня ждут в гостинице.

— Ждут? Кто тебя ждет? Не понимаю, почему ты себя так ведешь. У меня для тебя есть подарок. Или ты хочешь, чтобы я сходил и принес его?

— Мне очень неудобно, — сказала я. Барон лишь молча посмотрел на меня.

— Подожди здесь, — сказал он, наконец, и пошел в глубь дома. Спустя какое-то время он вынес завернутый в бумагу сверток. Я сразу поняла, что это кимоно.

— Ладно, — сказал он мне, — раз ты настаиваешь, что ты глупая девочка, я принес тебе твой подарок. Теперь тебе легче? Я опять сказала Барону, как мне неудобно.

— Я видел, как тебе понравилось это платье, и хочу, чтобы оно принадлежало тебе.

Барон положил сверток на стол и распаковал его. Я приготовилась увидеть кимоно с видом Кобэ и, честно говоря, радовалась и беспокоилась одновременно, совершенно не представляя, что буду делать с такой замечательной вещью или как объясню Мамехе подарок Барона. Но, когда Барон развернул сверток, я увидела потрясающее темное кимоно с серебряной вышивкой. Он развернул его и поднял за плечи. Это было кимоно из его музея, выполненное в 1860-х годах, как сказал мне Барон, для племянницы последнего Сегуна Токугава Ешунобу. Серебром были вышиты птицы, летящие на фоне ночного неба, и мистический пейзаж с деревьями и скалами, начинающийся от подола.

— Ты должна пойти со мной и померить его, — сказал он. — Теперь не будь глупой девочкой. У меня большой опыт в завязывании пояса. Потом мы опять наденем твое кимоно, и никто ни о чем не узнает.

Барон был такой значительный человек, что даже Мамеха не смела ослушаться его. Если она не могла отказать ему, то что же говорить обо мне. Я почувствовала, он начинает терять терпение. Он действительно был очень добр ко мне в последние месяцы, разрешив мне присутствовать во время своего обеда и позволив Мамехе взять меня на вечеринку в Киото. Сейчас он опять проявлял доброту, предлагая мне великолепное кимоно.

В конце концов я пришла к мысли, что у меня нет другого выхода, кроме как повиноваться ему и отвечать за последствия, какими бы они ни были Я смущенно опустила глаза в пол. Барон взял меня за руку и провел по коридору в дальнюю часть своего дома. В какой-то момент в коридоре показался слуга, но, увидев нас, тут же исчез. Барон не проронил по пути ни слова. Мы пришли в просторную комнату с зеркальной стеной. Эта комната служила Барону гардеробной. Вдоль противоположной стены располагаясь шкафы с плотно закрытыми дверьми.

У меня от страха дрожали руки. Но даже если Барон и заметил это, то никак не прокомментировал. Он поставил меня перед зеркалом и поднес мою руку к губам. Я думала, он собирается поцеловать ее, но он только поднес ее к лицу и сделал что-то, показавшееся мне необычным. Он задрал рукав моего кимоно и понюхал мою руку. Затем подошел сзади и расстегнул обиимя — заколку, закрепляющую пояс.

Я слегка запаниковала, осознав, что Барон действительно собирается раздеть меня. Я попыталась что-то сказать, но у меня ничего не вышло. Попыталась отвести его руки, но он резко одернул мои. В конце концов ему удалось снять мой обиимя. Затем он долго развязывал узел моего пояса между лопатками. Я умоляла его не снимать пояс — хотя у меня несколько раз пересыхало горло, когда я пыталась говорить, и ничего не было слышно — но он не слушал меня и вскоре начал разматывать широкий пояс, опоясывавший мою талию. Носовой платок Председателя упал на пол. Через минуту мой пояс тоже лежал на полу. Я не могла смотреть на себя в зеркало и последнее, что увидела, прежде чем закрыла глаза, — как тяжелое платье с шорохом упало с моих плеч.

Когда я открыла глаза, Барон стоял передо мной, вдыхая запах моих волос и шеи. Его глаза смотрели на мое отражение в зеркале, а пальцы двигались, как пауки, по моему телу. Я несколько раз пыталась его остановить, но Барон отбрасывал мои руки, как делал это и раньше.

— Не волнуйся так, Саюри, — прошептал он мне. — Я не сделаю ничего, что не должен делать. Я только хочу посмотреть, неужели ты не понимаешь? В этом нет ничего плохого. Любой мужчина на моем месте сделал бы то же самое.

Затем он начал снимать мою нательную рубашку. Мне стало нехорошо от одной мысли, что он там может увидеть, и я посмотрела в зеркало. Под расстегнутой нательной рубашкой виднелась обнаженная грудь.

Теперь руки Барона скользили по моим бедрам, он занялся моими коишмаки, которые накануне я несколько раз обмотала вокруг себя. Немного помучившись с ними, Барон тоже бросил их на пол. Я была на грани истерики, мне казалась невыносимой мысль, что Барон увидит меня обнаженной и плачущей. Я постаралась сдержать свои слезы и внимательно посмотрела в зеркало. Никогда раньше я не видела себя совершенно обнаженной. Увидев обнаженное плечо Барона, я запаниковала. Он подошел ко мне, и я шеей почувствовала его теплое дыхание. После этого я ничего не видела, потому что зеркало запотело, а я не смогла сдерживать слезы.

Дыхание Барона выровнялось. Моя кожа стала горячей и влажной от страха, поэтому, когда Барон вышел из комнаты, оставив меня одну, я начала замерзать. Бросившись к своему платью, я принялась одеваться, насколько могла быстро, так как у меня тряслись руки. Но я не могла одеться самостоятельно и была вынуждена подождать Барона, приготовившись ждать час и больше, но Барон вернулся через несколько минут. Он молча помог мне надеть кимоно и скрепил его датеимя, как это сделал бы господин Ичода. У меня возникло ужасное чувство, что я совершила что-то непоправимое. Я не хотела плакать на глазах у Барона, но не могла удержаться, воображая себя обычным домом, стоящим под дождем, по которому ручьем стекает вода. Барон на минутку вышел и вернулся с носовым платком, украшенным его монограммой. Он велел мне взять его с собой, но воспользовавшись платком, я оставила его на столе.

Барон проводил меня к выходу и ушел, не проронив ни слова. Спустя какое-то время вышел слуга со старинным кимоно, завернутым в бумагу. Поклонившись, он протянул его мне, а затем проводил к машине Барона. Всю дорогу я всхлипывала на заднем сиденье, но водитель делал вид, что не замечает этого. Я плакала уже не о случившемся со мной. Перед моими глазами предстала страшная картина — господин Ичода видит мой размазанный макияж, помогает мне раздеться и видит наспех завязанные тесемки кимоно, а затем открывает пакет и видит дорогой подарок, полученный от Барона. Прежде чем выйти из машины, я попыталась поправить макияж платком Председателя, но это мало помогло. Господин Ичода взглянул на меня, потер свой подбородок, словно сразу понял, что произошло. Развязывая мой пояс в гостиничном номере, он спросил:

— Барон тебя раздевал?

— Мне очень неудобно... — сказала я.

— Он раздел тебя и смотрел на тебя в зеркало. Он ведь не касался тебя и не ложился на тебя?

— Нет, господин.

— Это хорошо, — сказал господин Ичода, глядя перед собой. Больше мы не проронили ни слова.

Глава 23

Не могу сказать, что совсем успокоилась к тому времени, когда поезд на следующее утро прибыл в Киото. Если бросить камень в пруд, вода еще долго продолжает расходиться кругами после того, как камень окажется на дне. Но спускаясь по деревянным ступеням с платформы в сопровождении господина Ичода, я увидела такое, отчего на время забыла вчерашние события.