Импульс (СИ) - "Inside". Страница 48
Ей ни капельки не стыдно — Эмили видит это сразу; Кларк смеется сама над собой, бредет к кровати, падает на спину, но все еще упорно продолжает держать руку на груди.
Настоящая женщина, думает медсестра, гадая, как нейрохирург не потеряла туфли.
Ответ в виде туго затянутой застежки приходит сам собой.
Эмили закатывает глаза, осторожно расстегивая ремешок, и Кларк что-то благодарно мычит в ответ, вызывая у медсестры приступ нездорового смеха.
Надо же, перед ней лежит пьяная женщина, а она совсем не знает, что делать. Где-то Эмили слышала, что в такие минуты нужно стать сильным плечом и надежной опорой, поэтому осторожно забирается на кровать и ложится рядом, положив голову на руку.
Все прилично, чинно и правильно. Сейчас Лорейн скажет пару бессвязных фраз, закроет глаза и вырубится, а утром сердечно поблагодарит Эмили за кофе, и они разойдутся лучшими друзьями.
Черт. Она неудачница.
— …продолжаю падать.
— А? — Эмили выныривает из своих мыслей. — Простите?
— Каждый раз, когда я бегу, я продолжаю падать, — тихо поет Лорейн, закрывая глаза.
Эмили давится смехом: голос у нейрохирурга прямо противоположен ее умению обращаться со скальпелем.
Впрочем, у нее самой явно не лучше.
— Ты даришь мне все вещи, которые мне нужны? — неуверенно подпевает Эмили.
— И я проследую под дождем к волнующему морю.
— Я люблю тебя, и все, чему я придаю значение…
— Это то, что ты мне сказала…
В почти голом пространстве квартиры их голоса кажутся нечеловеческими, не попадающими ни в одну ноту, глупыми и бестолковыми; но, черт, Эмили думает, что это лучшее время в ее жизни, вот так вот лежать, смотреть на Кларк, которая с каждым мгновением теряет контроль все сильнее, и петь песню, с которой когда-то все началось.
Для Эмили началось, разумеется; не для них обеих.
— Но каждый раз, когда я бегу, я продолжаю влюбляться.
Они замолкают — и все вокруг вдруг становится слишком тихим.
Напряженным.
Томящимся.
Выжидательным.
Кларк поворачивает голову.
Взгляды встречаются.
У меня только один-единственный шанс, думает Эмили.
Только один.
Она тянется к Кларк, вот так просто тянется, прижимается всем телом, позволяя руке предательски подогнуться, чтобы ребра скользнули по ребрам, кожа к коже, и платье наконец окончательно перестает быть нужным.
Баррикады ломаются. Легкие зарастают цветами — горящими, опаляющими кости, с сухим жаром обугливающиеся, плавящиеся, стекающие внутри нее; и голодные демоны атласными птицами садятся на подоконник огромного лофта на Квин Энн Стрит.
Эмили наклоняется, и ее волосы падают, скользят по коже Кларк, оставляя невидимые ржавые следы-дорожки; электрический ток бежит по спине.
Пустая голова.
Шумный выдох.
Горькие, горячие губы. Ладони, трогающие, касающиеся, ведущие. Пальцы, скребущие по выпирающим косточкам, задевающие выпуклые родинки, ощущающие каждый стежок еще не снятых с руки швов.
Их обеих трясет, но совсем не так, как пишут книжки или статьи в интернете, не от страсти, похоти или желания, нет, их раздирает-расхлестывает так сильно, что артерии превращаются в оголенные провода, посылающие в мозг один и тот же импульс.
У Эмили сердце стучит в горле, когда она целует Лорейн, когда нежно-нежно накрывает ее губы своими, когда дрожит, почти стонет, и пальцы неконтролируемо напряженно царапают простынь.
Запах полыни забивает легкие, врастает, прорастает, перерастает; и травяные стебли распарывают позвоночник.
Все вокруг горчит — губы, руки, воздух; но Эмили все равно — ее ведет, и звезды видны сквозь закрытые веки, ее накрывает с головой в одно мгновение от осознания происходящего — вот она, Лорейн Кларк, женщина-стилет, женщина-ношу-в-рукавах-ножи, доктор-я-вскрою-ваш-мозг-на-раз-два-три, вот она, перед ней, под ней, около нее — извивается, обхватывает обнаженными ногами, отвечает на поцелуй, жадно, властно, порываясь выгнуться сильнее; вот она, Кларк-которая-не-для-неудачников-вроде-нее, пьяная, не отдающая себе отчет, со снесенной крышей; и черное платье теряется где-то на уровне узких бедер.
Эмили захлестывает с такой силой, что в низу живота все сводит — еще, еще, еще; и она пальцами зарывается в короткие волосы, о-боже-прямо-как-в-кино, ближе, больше, сильнее; чтобы губы саднили, покалывали, болели; чтобы тело ныло, умоляло, требовало.
Горечи больше нет — их дыхание заканчивается.
Руки сплетаются в замок, пальцы к пальцам, тело к телу, шелк волос, мягкость постельного белья, и эти поцелуи — жадные, грубые, распаленные; ночь прохладой врывается сквозь приоткрытое окно, морозит кожу, покрывает ее мурашками, Кларк как-то странно всхлипывает, и Эмили пропадает.
Падает.
Взлетает.
Снова.
И снова.
И снова.
Они горят.
И звезды прожигают потолок.
*
Рассвет плещется в кофейной кружке, обнимает покатые плечи, цепляется за хлопок водолазки, чуть останавливается на пуговичке джинс и исчезает на босой коже ног.
Эмили смотрит на свое отражение в белых поверхностях кухни и улыбается.
Кларк, наверное, и не вспомнит, что было вчера — как уснула, до конца так и не насытившись, выключилась прямо на плече медсестры, бесстыдно закинув ногу той на живот; как Эмили не спала всю ночь, боясь, что настоящий сон закончится, что сейчас прозвонит будильник, и она откроет глаза.
Но ее губы все еще помнят.
И это — самое важное.
Лорейн уже ворочалась, когда Эмили начинала делать кофе, значит, вот-вот проснется.
И тогда все изменится.
Тогда уж точно все изменится.
Потому что теперь они вроде бы как вместе?..
Раздаются неравномерные шаги, сухой кашель, и Эмили поворачивается, не в силах сдержать улыбку:
— Доброе…
И замолкает.
Кларк стоит в дверях — распахнутая, разбитая, расколоченная, словно собранная из тысячи картонных кусочков, смотрит на нее колюче-острым взглядом, одергивает черную футболку — ту самую, в которой Эмили провела ночь — и хриплым голосом произносит:
— Игры кончились, Джонсон. Вон из моего дома.
====== 19. We only said goodbye with words, I died a hundred times ======
всё, что болело, ныне лишь тупо ноет, ясно давно, что дело моё дурное — раз в пару лет влюбляться в таких, как ты. склеила душу, будто бы плитку в ванной, снова лгала, что делаю всё по плану — и не исправить каждый неровный стык, на потолке и сердце — десятки трещин, я умываюсь и собираю вещи,
всё, что осталось, —
биться и вывозить.
— Я проснулся вчера днем в таком состоянии, как будто мешал водку с энергетиком, — жалуется Гилмор. — А самое хреновое то, что я действительно их мешал — только забыл, что мне тридцать, а не восемнадцать, и мой организм уже стар для подобного.
— Брось. — Кемп протягивает ему ледяную банку колы. — Уверен, половина отдела не смогла встать вообще. Я сам только пару часов назад из кровати выбрался — да и то меня Сара пинками вытолкала. Мы же после вечеринки еще поехали в «Гастониум»…
— Поддерживаю про возраст, да, — поддакивает заполняющий бумаги Хармон. — Кто это, значит, вообще придумал — водку с энергетиком смешивать?
— Да откуда вы вообще взяли энергетики и водку?! — Сара плюхается на диван рядом с анестезиологом. — Я там из крепкого только виски видела!
Трое мужчин дружно делают вид, будто слишком заняты своими делами; и если у Хармона это получается лучше всех (ему просто нужно уйти с головой в карты), то Дилан и Райли в панике пытаются найти новую общую тему.
— Я жду ответа! — требовательно заявляет Сара. — Или прошу помощи зала. Джонсон, твоя версия?.. Эй, ты чего такая бледная? С тобой все в порядке?
— Да.
Нет.
Шпильки врезаются в кожу головы так сильно, что она почти чувствует теплые бусины крови, стекающие по позвоночнику.
Очередная неудавшаяся иллюзия боли.
Эмили не помнит прошедшие сутки — только то, что каким-то чудом добралась до дома, а дальше все сливается в сплошное серое ничего.