В Крыму (Из записок военного корреспондента) - Холендро Дмитрий Михайлович. Страница 4

Мы пролетели над тяжелыми батареями, стреляющим! через пролив. Под крыльями самолета проплыла коса Чушка которая с воздуха похожа на огромное дерево, упавшее в море. Отростки ее протянулись в море, как ветви, и их захлестывает прибой. Коса Чушка была трамплином для десантных отрядов, множество причалов прилепилось к ней.

Где мы сядем в Крыму? Летчик смотрит по сторонам. Ветер, ледяной, хлесткий, затрудняет дыхание. Мотор «У-2» выбивается из сил. Крымский берег наплывает на нас.

Самолет послушно теряет скорость. Мы идем на посадку. Кажется, что «У-2», простуженно кашляя, падает в воду. У самого берега он касается колесами земли и торопливо бежит по ней.

Нас встречает дежурный по «аэродрому», низенький лейтенант в меховой куртке. Встречает довольно странным образом. На руке лейтенанта — спасательный круг. Свободной рукою он машет в сторону моря и кричит что-то такое, чего нельзя разобрать из-за шума мотора. Летчик не глушит мотора: «аэродром» виден немцам и обстреливается их артиллерией.

Дежурный занимает мое место в кабине. «У-2» сразу делает резкий поворот и затем летит над морем, низко прижавшись к волнам.

Только тогда мы увидели на соседней высотке факел: горел истребитель, сбитый «Мессершмиттом». Может быть, этот истребитель барражировал над проливом, прикрывая переправу и наш «У-2». Теперь мирная машина везла спасательный круг летчику, который прыгнул с парашютом в воду и черной точкой покачивался на волнах.

Летчика-истребителя спасли.

Трудную и необычную жизнь вели десантники на клочке земли, ласково прозванном впоследствии «крымским пятачком». В пехотных цепях стояли тяжелые пушки. Когда море бушевало, суда «малого флота» не могли пробиться через пролив, чтобы доставить десантникам продовольствие и боеприпасы. Тогда, надрываясь и не страшась опасности, работали «У-2».

Они садились у самой воды, касаясь колесами желтой кромки песка и прячась за высотой. С другой стороны ее был первый причал на Керченском полуострове.

Какую же огромную роль играла эта высота, захваченная десантниками в ночь высадки и закрывшая море от глаз врага! Крутая, темная, с камнями, вросшими в землю, стоит она над морем. Волны ли с бешеной силой забросили камни на склоны ее, или скатились они с вершины?

У этой высоты не было имени.

Над ее вершиной вспыхнул красный флажок, установленный гвардии рядовым Павлом Евдокимовичем Тарасенко.

Я встретился с ним на Керченском полуострове. У Тарасенко, кубанского юноши, худощавое длинное лицо, большие глаза. Он молчалив, потому что очень скромен. Но нам пришлось провести длинную осеннюю ночь в блиндаже. И мы разговорились. Герой Советского Союза гвардии рядовой Тарасенко рассказал о себе.

Он сражался под Курском, был радистом на батарее. В бою его рацию разбило. Но связь не перестала работать. Радист Тарасенко под ураганным огнем относил сведения на батарею сам.

Немцев отбросили. Но радиста нашли на поле боя с окровавленной ногой.

На комиссии, после лечения в госпитале, ему сказали:

— Не годен!

С палкой в руке двадцатидвухлетний Паша Тарасенко показался на улицах родной Кореновской. Вначале он не говорил никому, что вернулся совсем. Он твердо решил — снова быть на фронте.

— Какой же ты солдат, Паша! Хромый-то, — вздыхала мать.

Но не не удерживала. Она проводила на фронт мужа. Сын должен быть там же, когда вся Родина в бою.

С большими трудностями, после многих заявлений, Павла зачислили в нестроевую часть. Под Таганрогом он встретил земляков. Ему стало не по себе от того, что он в обозе, а не на переднем крае. Солдаты говорят: на фронте раны сами заживают. Павел уже не хромал. Сутуловатый, коренастый капитан взял его бронебойщиком.

— Но уж как не повезет, так не повезет. Снова ранило, — сказал Павел, виновато улыбаясь, и кинул потухшую папироску в уголок блиндажа.

…Его привезли в госпиталь с осколком в руке. И вновь, как и раньше, у него была одна мысль: скорее на фронт. Что не давало ему покоя?

Немцы. Он ненавидел их все больше и больше.

Гвардии рядовой Павел Тарасенко еще успел участвовать в боях за очищение от врага Тамани. И вот он стоит перед всем батальоном, скромный и бессмертный советский боец. И сердце бьется сильно в волнении.

Павел взял в руку флажок — трепетный лоскут кумача на тонком древке. Волнение было заметно на лицах всех гвардейцев, сосредоточенно глядящих на товарища. Ему доверяли они честь батальона.

В эту минуту у Павла нашлись замечательные слова. Он сказал:

— Я клянусь товарищу Сталину, вам, товарищи гвардейцы, что этот флаг пронесу сквозь любой огонь и выполню свою задачу. Если меня сразит пуля, я прошу того кто будет ближе ко мне, подхватить этот флаг и водрузить на первой крымской высоте.

Так говорил солдат, который хорошо знал, что такое бой.

…На катере к Тарасенко вернулось обычное спокойствие. Моряки спрашивали:

— Ну, как?

— На земле, конечно, привычней, — отвечали им пехотинцы, — но ничего, переедем. Говорят, тут море неширокое.

Тарасенко одним из первых прыгнул в воду. Он промок насквозь, пока выбрался на берег, и флаг, который он развернул над собой, тоже был мокрым.

Немцев Тарасенко не увидел. Но вокруг была сильная стрельба. Он кинулся к высоте. На миг появилась мысль: «А вдруг вот так и удастся добежать до вершины и установить на ней флаг».

Но сейчас же сбоку ударил немецкий пулемет. Павел упал, успев услышать чей-то голос:

— Смотрите, Тарасенко впереди! Не отставай!

Тарасенко пополз к немецкому пулемету, бросил в окоп гранату. Кто-то тоже метнул гранату с другой стороны и прыгнул в окоп. Разве разберешь во тьме, кто это был.

Павел понял, что гвардейцы стараются не отставать. Он вновь побежал к вершине высоты. Колючая проволока. Он передохнул и стал перелезать через нее. За проволокой пули, посвистывая, впивались в землю.

Тарасенко вставил древко флага за пояс. Темный лоскут забился над плечом, как бьет птица крыльями, затрепетал на ветру. Павел бежал вперед, стреляя из автомата, ремень которого обнимал его шею.

Вперед, вперед!

Тень немецкого солдата мелькнула у вершины. Павел снова метнул гранату. И вот он — желанный конец высоты, ее крутой окаменевший пик. За ним начинается спуск, падает в темень.

Павлу казалось, что он бежал, а последние метры он уже полз с трудом. Прильнув к земле, он вонзил в нее, в холодную, жесткую, — острое древко флажка.

Утром десантники увидели первый флаг, возвращенный Крыму гвардии рядовым Тарасенко.

Уже взяли поселок Маяк. Во всех частях бойцам говорили «Деритесь, как Павел Тарасенко». О его подвиге была выпущена листовка. А он снова с тяжелой раной лежал в медсанбате. Его ранило при отражении немецкой контратаки.

И вот я встретился с ним. Он опять был в строю.

Пусть мир удивляется воле двадцатидвухлетнего советского бойца, по трудному пути шагавшего к победе. Мы знаем: его вела беззаветная любовь к Родине и ненависть к врагу. Мы твердо верили в бою, что будем жить свободно, отстоим свою Родину. В самые тяжелые минуты эта мысль путеводным огоньком светила нам.

Перед встречей с Тарасенко я видел флаг, установленный им в Крыму. Флаг хранился у начальника политотдела армии генерал-майора Емельянова. На алом лоскуте материи — 22 пулевых пробоины.

Не было имени у гордой прибрежной высоты, с которой открывается бескрайний вид на море и крымские дали.

Пусть ее назовут высотою Тарасенко.

Три гвардейца

На причале в Тамани я видел немца, тощего обер-ефрейтора, которого привезли из Крыма. Он с удивлением смотрел на бойцов, рассаживавшихся на мотоботы и катеры. Бойцы были веселы, зная, что идут в Крым.

Бойцы смеялись над немцем. Круглолицый невысокий бронебойщик снял с плеча тяжелое противотанковое ружье, поставил прикладом на землю, отдышался и вытер лоб рукавом шинели.

— Вот это, значит, фрица привезли уже из Крыма? — деловито спросил он.