Хватка (СИ) - Войтешик Алексей Викентьевич "skarabey". Страница 50

       — А вам не начихать на это, Бауэр? — стал злиться гауптман. — И с чего ради нашему майору Ремеру чего-то бояться? Запомните, все без исключения люди, живущие в большом страхе, всегда стараются поскорее забыть все плохое. Так уж устроены наши головы. Не верите? Спросите на досуге у Вендта. Мозгокопателям их учреждения давно известно, что память человека имеет природную защиту, и потому настроена на отрицание любого негатива, переходящего грань человеческого восприятия. Чем он страшнее, тем быстрее это из нее стирается, черт! — побелел взбешенный Винклер, не в силах слышать сдавленные женские крики, долетавшие об его ушей. — О чем мы говорим? Идет война, обер-лейтенант, и победителю достается все! Отставить сожаление и слабость! А чтобы вы быстрее пришли в себя, посмотрите на свою руку! Давно перестало болеть? А ведь это такие же добрые люди, селяне, оформили вам в Польше серьезное ранение в предплечье…!

       Винклер пнул забор ногой и зло продолжил:

       — У меня сейчас нет ни времени, ни желания выяснять с вами отношения. Если вы вознамерились поучаствовать в солдатских оргиях, то пойдите и займите очередь! Да! — едва вознамерившись отправиться по следам разведчиков, — тут же леденящим тоном заметил гауптман, — вспомните наш вчерашний разговор, Конрад. Моя память стирается только один раз. Один! …Идемте, господа…

       Петрок строгал у сарая тонкие заготовки зубьев, а дед Моисей сидел на пороге дома, доводя ножом эти белесые, твёрдые палочки до требуемых размеров, и тут же, по очереди, подновлял ими недостачу в сложенных у стены граблях. Услышав топот множества ног, старик и внук дружно подняли головы. Удивленный Петруха только и успел, что заметить про себя: «и куда их черт несет? Бегут, как на пожар…»

       Калитка в их двор была открыта. Первым в нее ввалился переводчик немцев, пан Юзеф. Запыхавшись, он сразу же отступил в сторону, давая дорогу солдатам и указал им рукой на деда. Немцы, злые, как те слепни от жары, бряцая оружием, в один миг подскочили, схватили старика под руки, подняли его над землей, и со всего маха ухнув спиной о стену, прижали к ней, не давая толком вздохнуть.

       Услышав шум, из дома вышла бабушка Мария и мать, которая тут же затолкала высунувшуюся из проема любопытную малышню и закрыла перед ними дверь. Моментально оценив незавидное положение мужа, пожилая дворянка резко подалась вперед, и Петрок вдруг подумал, что сейчас она схватит грабли, оставшиеся лежать у стены, и погонит обнаглевшую немчуру со двора. Но даже эта его глупая фантазия не шла ни в какое сравнение с тем, что случилось в следующий миг. Бабуля подошла к солдатам и так же спокойно, как она разговаривала с домашними, заговорила с фашистами на немецком языке.

       Было видно, что ошарашенные этим гитлеровцы растерялись, и отвечали бабушке коротко и невпопад, то и дело, косясь в сторону едва успевшего отдышаться пана Юзефа. Петруха даже рот открыл. Баба Мария шпарила по-немецки без запинки и, судя по всему, в этот момент даже делала выволочку своим непрошенным гостям за то, что по неведомой пока для нее причине, они так неуважительно относятся к ее супругу.

       О том, что деду приходится худо из-за его, Петрухиных, вчерашних похождений, оторопевший от происходящего внук пока даже не догадывался.

       Тем временем немецкий переводчик, устав от бабушкиных вопросов, только пожимал плечами и указывал ей куда-то за забор. Поняв, что ни солдаты, ни пан Юзеф ничего тут не решают, бабка Мария заметно сбавила напор. Повторно шокируя Петруху, она протянула руку и положила свою худую ладошку на грудь деда: «Крэпись, сокил мий, — нежно сказала она, — надо ждать фицеров. Ото ж я з их за тэбэ и спрошу…». Старушка поправила платок, подбоченилась и, повернувшись к калитке, стала ждать.

       Офицеры появились нескоро, но все это время бабушка стояла, не меняя своей говорящей позы: «пока я тут хозяйка, никому не позволю творить здесь никакого беззакония».

       Первым во двор ступил и словно напоролся на невидимую стену высокий офицер. Находясь где-то в своих мыслях, он даже не сразу заметил, что прямо перед ним стоит крохотная, худенькая старушка. Еще шаг-два, и он попросту сбил бы ее! Выныривая из своих размышлений, немец лишь удивленно вскинул брови и что-то спросил у пана Калужинского, однако вместо поляка заговорила сама бабушка. Петрок не понимал ни единого слова, но ясно слышал в голосе бабы Марии нотки недовольства. Она продолжала стоять фертом, то и дело, указывая в сторону солдат, а в конце своей гневливой речи, даже пригрозила сухим кулаком нависающему над ней офицеру.

Стоявшие позади него, застрявшие в созданном их командиром и неизвестной бабушкой заторе у калитки товарищи, недоуменно выглядывали из-за спины своего командира и тихо о чем-то переговаривались. Наконец, откровенное удивление на гладко выбритом лице офицера стало уступать место едкой улыбке.

       — Довольно, ваш немецкий ни к черту, …фрау. — Прервал он на чистом русском сыплющиеся, как горох, слова бабушки. — Так говорили лишь в немногих славянских деревнях под Дрезденом. Я слышал такой говор в детстве, но должен вас предупредить! Даже если у вас там были родичи, я бы не стал сейчас говорить об этом, надеясь на какое-либо снисхождение от германских властей. Уверяю, рейх в настоящее время окончательно очистил эти земли от Славян…

       — Господин гауптман, — вклинился в разговор Калужинский, — эта …фрау из списков бывших дворян.

       — Вот как? А ее муж? — кисло спросил офицер.

       — Его в этих списках нет.

       — Nun gut, — якобы начиная выказывать некое уважение к происхождению старушки, а на самом деле преследуя свои цели, заключил офицер, — учитывая то, что в ваших жилах течет густая кровь, вам, на старости лет, будет полезно узнать, что вы прожили долгое время с вором.

       Бабушка, до сих пор старающаяся смотреть в лицо высокого офицера только глазами, резко подняла вверх морщинистое лицо:

       — Того не може быть, — твердо заявила она.

       — Може, — на украинский манер подтвердил офицер, — вчера он был во дворе агронома и, воспользовавшись случайно отрытым там подземным ходом, проник в наше хранилище и украл из него меч…

       У Петрухи в глазах поплыли золотые круги, и перехватило дыхание.

       — Отвечай старик, — напирал немец, говоря через голову бабушки, — где наша вещь? Даю слово, если вернешь, мы, только из уважения к твоей супруге, оставим тебе жизнь. Она — дворянка, и это видно. А ты — простолюдин, а потому воровство для тебя — обычное дело. Пусть и она знает об этом. Говори, где меч, иначе мои солдаты разберут здесь все на бревна. Если мы найдем его сами, пощады не будет никому.

       Дед молчал. Он, едва только услышал о мече, неимоверным усилием воли подавил в себе жгучее желание посмотреть в глаза застывшего у сарая внука. Моисей Евдокимович опустил голову. Слышать жестокое обвинение в воровстве было ему невыносимо, но еще хуже того было сейчас чувствовать на себе испытующий взгляд жены.

       — Я отдам меч, — подняв голову, но, не открывая глаз, глухо сказал дед, — только дозвольте, господин офицер, я …сам принесу его в Контору.

       — Не тебе диктовать нам условия, вор, — надавил на связки гауптман.

       — Он не вор! — не сдержавшись, выкрикнул вдруг от сарая Петрок. — Дед не воровал!

       Винклер кивнул в сторону остававшегося до этого времени без их внимания юнца. Того тут же схватили и поставили на колени.

       — Фрау, — криво ухмыльнулся старушке гауптман, — это ваш внук, верно? Должен признаться, я ошибался! Ваш муж не вор, внук — вор! Значит, это ты пробрался в наше хранилище, парень?

       — Я, — пересохшим горлом, просипел Петрок.

       — Где меч?

       — Мы принесем…, — сразу же стал отвлекать на себя внимание дед, догадывающийся, где внук мог припрятать украденное у немцев. Но один из солдат, перехватив взгляд лейтенанта Гафна, резко ударил старика в живот и тот, не имея возможности вздохнуть от боли, замолчал.