Наследники - Голдинг Уильям. Страница 5

— …я стою между деревьями. Я чувствую. Вот здесь, под ногой чувствую… — Он изобразил это. Всей тяжестью он опирался на левую ногу, а правая шарила по земле. —…Я чувствую. Что чувствую? Луковицу? Палку? Кость? — Пальцы правой ноги ухватили что-то и поднесли к левой руке. Он поглядел. — Это малая Оа! — Он просиял, упиваясь своим торжеством. — И теперь где Лику, там всегда и малая Оа.

Люди похлопали себя по ляжкам, выражая одобрение, посмеиваясь и над ним, и над его россказнями. Удовлетворенный этой наградой, он уселся у костра, а люди притихли и молча глядели на огонь.

Солнце утонуло в реке, и свет исчез с отлога. Теперь костер, как никогда, был средоточием всего, белесая зола, пятно багрового света, а над ними слитное, высокое, трепещущее пламя. Старуха сновала бесшумно, подкладывала дров, красное пятно их поедало, и пламя обретало силу. Люди глядели, и лица их будто слегка подергивались в неверном свете. Конопатая кожа румянилась, и у каждого в глубоких глазницах обитали похожие, как близнецы, огоньки и дружно плясали там. Теперь, когда люди хорошо угрелись, они расслабили конечности и благодарно впивали ноздрями дым. Они поджали пальцы ног, растопырили руки и даже слегка отодвинулись от огня. Все погрузились в то глубокое молчание, которое было соприродно им гораздо больше, нежели слова, молчание, отторгнутое от времени, и на отлоге сначала возникло единство во многих мыслях, а потом, может быть, мыслей не стало вовсе. Рев воды казался теперь почти беззвучным, и слышно было, как легкий ветерок овевает скалы. Уши людей будто обрели самостоятельную жизнь, они различали в хитросплетении мельчайших звуков любой в отдельности, улавливали шелест дыхания, шорох сырой, подсыхающей глины и опадающего пепла.

Потом Мал заговорил с несвойственной ему робостью:

— Холодно тут?

Разум опять самостоятельно пробудился у каждого в черепе, и все повернулись к Малу. Он уже обсох, и шкура его ерошилась. Он рывком подался вперед, скользнул коленями по глине и оперся на растопыренные руки, так что жар полыхал ему прямо в грудь. Весенний ветерок дунул на огонь и метнул струйку дыма прямо в его разинутый рот. Он поперхнулся и закашлялся. Он никак не мог перестать, кашель, казалось, выпрыгивал из его груди без удержу или спросу. От этого все тело сотрясалось, и он никак не мог перевести дух. Он повалился на бок и весь задрожал. Они увидали его язык и страх в его выкаченных глазах.

Старуха сказала:

— Это холод воды, где было бревно.

Она подошла, опустилась на колени и стала обеими руками растирать ему грудь, разминать мускулистую шею. Она прижала его голову к своим коленям, прикрыла от ветра, и кашель понемногу унялся, а сам он уже лежал спокойно, лишь изредка вздрагивая. Новый человечек проснулся и слез со спины Фа. Он пополз вдоль вытянутых ног, и его рыжие волосенки поблескивали в трепетном свете. Он увидал огонь, прошмыгнул под согнутым коленом Лока, ухватил Мала за лодыжку, подтянулся и встал. Два крошечных огонька загорелись в его глазенках, а он стоял, клонясь вперед, и держался за подрагивающую ногу. Люди поглядывали то на детеныша, то на Мала. В костре хрупнула ветка так внезапно, что Лок подскочил, а в темноту посыпались искры. Новый человечек упал на четвереньки раньше, чем искры осели. Он юркнул мимо ног взрослых, взобрался по руке Нил и спрятался в шерсти у нее на спине, под гривой. Потом один из огоньков проглянул у ее левого уха пытливо и настороженно. Нил склонила голову набок и ласково потерлась щекой о головку малыша. Новый человечек опять затаился. Собственная его шерстка и завитки матери укрыли его, как пещера. Ее грива свисала и стлалась над ним. Вскоре огонек у ее уха погас.

Мал собрался с силами и сел, опираясь на старуху. Он оглядел людей одного за другим. Лику открыла было рот, порываясь заговорить, но Фа живо ее утихомирила.

И тогда заговорил Мал:

— Вначале была великая Оа. Она родила землю из своего чрева. И вскормила ее грудью. Потом земля родила женщину, а женщина родила из своего чрева первого мужчину.

Люди внимали молча. Они приготовились слушать дальше, услыхать все, что знает Мал. Вот сейчас они смогут увидать те времена, когда людей было многое множество, времена, про которые все они так любили слушать, когда круглый год стояло лето и на ветках не переводились цветы и плоды. А еще был долгий перечень имен, от Мала назад, в прошлое, где всегда упоминается старейший из людей по тем временам; но на этот раз Мал не сказал больше ничего.

Лок сел рядом, защищая его от ветра.

— Ты хочешь есть, Мал. Когда человек хочет есть, в нем живет холод.

Ха широко разинул рот:

— Когда солнце выйдет опять, мы найдем еду. Оставайся у костра, Мал, а мы принесем еды, и в тебя войдет сила и тепло.

Подошла Фа, прильнула к Малу всем телом, и теперь они втроем прикрывали его у костра. Он сказал им сквозь кашель:

— Я вижу, что надо делать.

Он склонил голову и глядел на золу. Люди ждали. Они видели, как изнурила его жизнь. Длинная шерсть на голове поредела, и завитки волос, которые прежде застилали покатость черепа, свалялись, так что над бровями обнажилась полоска морщинистой кожи в палец шириной. Ниже зияли глазницы, запавшие и темные, а в глубине застыли мутные, измученные глаза. Он поднял руку и пристально поглядел на пальцы.

— Вот что надо для людей. Еда сперва. Потом дрова. Правой рукой он стал перебирать пальцы на левой; он хватал их крепко, будто эта хватка могла удержать мысли в плену и повиновении.

— Палец за еду, это сперва. Потом палец за дрова. Он тряхнул головой и начал сначала:

— Палец за Ха. За Фа. За Нил. За Лику…

Он перебрал все пальцы одной руки и поглядел на другую, тихонько покашливая. Ха заерзал по земле, но ничего не сказал. Мал распустил морщины на лбу и запнулся. Он понурил голову и вцепился руками в седую шерсть у себя на загривке. По голосу они слышали, до чего он устал.

— Ха принесет дрова из лесу. Нил пойдет с ним и возьмет с собой нового.

Ха опять заерзал, а Фа убрала руку с плеч старика, но Мал еще не кончил говорить:

— Лок добудет еду вместе с Фа и Лику.

Ха сказал:

— Лику еще маленькая, чтоб ходить по склону горы и дальше, по равнине!

Лику крикнула:

— Хочу с Локом!

Мал уронил голову меж колен и пробормотал глухо:

— Я сказал.

Теперь все решилось окончательно, и люди ощутили беспокойство. Они нутром чувствовали неладное, но слово было сказано. А когда слово сказано, это все равно как если б дело уже претворилось в жизнь, и они тревожились. Ха бесцельно стучал камешком по отлогой скале, а Нил опять тихонько постанывала. Только Лок, который видел меньше всех внутри головы, опять увидал ослепительную Оа и ее щедроты, как было недавно, когда он плясал на уступе. Он вскочил и повернулся к людям, а ночной ветерок ерошил завитки на его шкуре.

— Я принесу еды в руках, — он изобразил целую груду, много еды, так что буду шататься — вот столько! Фа засмеялась над ним:

— Столько еды нету нигде.

Лок присел на корточки.

— Я вижу так внутри головы. Лок возвращается к водопаду. Он бежит через бок горы. Он несет козла. Большой кот убил этого козла и выпил кровь, так что вины нету. Вот здесь. Слева под мышкой. А здесь, справа, — он оттопырил другую руку, — у меня ляжка козы.

Он расхаживал по отлогу и пошатывался, будто под тяжестью мяса. Люди смеялись, сперва вместе с ним, потом над ним. Только Ха сидел молча, с едва заметной ухмылкой, и, когда люди заметили это, они поглядели на него и опять на Лока.

Лок похвалялся:

— Я вижу наверняка!

Ха даже не пошевелил губами, но по-прежнему ухмылялся. Потом у всех на виду медленно и серьезно обратил к Локу оба уха, так что они будто сказали за него: я тебя слышу!.. Лок раззявил рот, шкура на нем ощетинилась. Он невнятно заурчал на эти бесстыжие уши и кривую ухмылку.

Фа вмешалась:

— Не надо. Ха много видит и мало говорит. Лок говорит много и ничего не видит.

Тогда Ха рявкнул от смеха и взбрыкнул ногами перед Локом, а Лику засмеялась, сама не зная чему. Лок вдруг мучительно позавидовал их беспечному, мирному согласию. Он смирил свой норов, отполз назад к костру и сделал вид, будто очень опечален, люди же сделали вид, будто хотят его утешить. А потом на отлоге опять наступило молчание и единство в мыслях или без мыслей.