Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич. Страница 29

— Никогда! Этого не будет никогда!

Никто так и не понял, что имелось в виду. Когда Пискунова попытались задержать, утихомирить, он оказал отчаянное сопротивление: трещали столики, печально звенела, разбиваясь, общепитовская посуда.

Кто-то куда-то позвонил, и вот уже появились двое дюжих, обмотали рукавами, спеленали, как младенца, и отнесли в машину с красным крестом…

Вернулся, как в свой дом родной. Вася встретил с распростертыми объятиями, сказав, что искренне рад возвращению своего любимого пациента и что все это время он сильно скучал. Присел на кровать и стал с удовольствием почесываться историей болезни.

— А я, знаете, уж стал беспокоиться, все нет и нет. Уж не случилось ли чего-нибудь, думаю? — Приблизил лицо с выражением страстного нетерпенья. — Ну как, вызывал? Чем кончилось?

— Нет пока. Жду, не сплю, какая-то чертовщина в голову лезет. — Михаил был тронут приемом. — Спасибо, доктор, могу ли откровенно?

Тот в молчаливом порыве ухватился за больного обеими руками и крепко сжал, изображая живейшее внимание.

— Все время такое чувство, будто я не человек, а некое вещество, жидкость, и принимаю форму любого сосуда, куда меня нальют, — делился Пискунов. — Доктор, это ужасно, отвратительно. Стараюсь бороться… А вчера привиделось, будто принял форму…

— Да-да, продолжайте! Форму…

— Детского горшка, и далеко не пустого… Меня могли запросто в туалет вылить…

Вася раскачивался в беззвучном добродушном смехе. Навязчивая идея, но какая милая! Вскочил и прошелся вокруг кровати взад и вперед, видимо, что-то напевая мысленно, а сам подыгрывал себе на гармошке в виде истории болезни. Остановился и рассмеялся, переводя дыхание.

— Ах, я вам должен сделать преогромный ком-плимаж! Вы просто находка для нас. Можно писать учебник по отечественной психиатрии. Я вас познакомлю с профессором, обязательно познакомлю. Вы понравитесь друг другу. И не берите в голову, все в наших руках. А помните анекдот? — перебил сам себя. — Сумасшедший вообразил себя зерном и все боялся, что его курица склюет. Вылечили, спрашивают: ну теперь-то вы знаете, что вы не зерно? Я — да, а курица-то не знает! — Психиатр переломился в смехе, шлепал себя по коленкам, вытирал слезы простынкой. Потом принял серьезный и даже строгий вид. — А теперь попробуйте вообразить курицей себя. Что от вас требуется?

— А что требуется? — не понял Пискунов, сбитый с толку.

— Тоже знать! — важно пояснил лечащий врач.

В палату просунулась чья-то любопытная голова, Вася резко, едва не прищемив нос, дверь захлопнул и запер на ключ. Черты лица обернулись неподвижной маской, а в глазах засверкали искры.

— А теперь продолжим лечение. Проведем сеанс гипнотерапии, — объявил психиатр, — Лечь, вытянуться, сбросить напряжение. Все ваше тело отдыхает, разливается приятная теплота, руки и ноги все больше тяжелеют, становятся как бы свинцовыми, хочется спать… Мысли покидают голову, все мышцы расслаблены… Смотреть на меня, только на меня! — Психиатр буравил гипнотическим взглядом и притом делал легкие пассы историей болезни. — Веки тяжелеют, закрываются… спите, вы спите… — Пискунов, как все нервные люди, с трудом поддавался гипнозу, а на этот раз без обычного сопротивления, с какой-то даже легкой радостью подчинялся командам. И незаметно погрузился в сон. Слова теперь доносились как бы издалека и, минуя сознание, уходили глубже, глубже, били, били в одну и ту же мишень, создавая установку на излечение. А психиатр все бубнил монотонно: — Преступник совершил тяжкое злодеяние и пытается скрыться, но местные правоохранительные органы не дремлют… Дьявольская интрига, засада, погоня… Кто кого? Товарищ Индюков имени ЗоЩенко выражает сдержанное недоумение, почему нет положительных сигналов. Между тем как юбилей города Бреховска…

От сеанса к сеансу психиатр внимательно следил за реакцией пациента. Задавал вопросики. И наконец, когда курс был закончен и результат превзошел самые смелые ожидания, Вася с довольным видом записал что-то в историю болезни. На лице у него появилось выражение, сходное с тем, какое бывает у собаки, долго искавшей блоху зубами и наконец уничтожившей таки коварную тварь.

А Пискунов с легким удивлением вдруг обнаружил: в нем сдвинулось что-то. В голове гуляет весенний ветер и на все наплевать. И чего это он так все усложнял до сих пор, мучился, страдал? Шекспировские страсти на пустом месте! Покушаются на его творческую индивидуальность! Как будто сам он не пишет очерки методом «шиворот-навыворот»! Люди сами себе создают проблемы там, где их нет.

А как же так и недописанный роман «Забытая кровь», запертый в ящике письменного стола в ожидании лучших времен? А что же прелестная Уилла, при одной мысли о которой он трепетал, как лист? Да Бог с ней, с Уиллой. У него есть Валентина, своя, близкая и понятная, она любит его простой земной любовью, чего же еще желать?

К больничному корпусу примыкала тесная площадка без единой травинки, вытоптанная толпами безвестных пешеходов; они бродили из угла в угол по сложным кривым с вечным неодолимым упорством. Лишь изредка нарушалась монотонность этого броуновского движения — когда в атмосферу благостной умиротворенности благодаря обильным вливаниям из шприцев врывался вдруг отчаянный визг и хохот: какая-нибудь экстравагантная дамочка, еще вчера вынутая из петли, вылетала, как пуля, нагишом во двор, преследуемая санитарами. Психи веселились. Все включались в увлекательную охоту за беглянкой, пока, схваченная за руки и ноги, нарушительница не водворялась обратно в палату.

Пискунов, обычно занятый своими мыслями, редко обращал внимание на эти бытовые мелочи. Он уже сочинял хитроумную фабулу — сердце содрогается от сладкого ужаса, нервы трепещут в ожидании кровавой развязки, местные правоохранительные органы не подвели, и любимый город может спать спокойно. Вот все это он и изложит кратко Илье Спиридоновичу, когда вызовут. Прочь глупые страхи, и не надо делать слона из мухи! Все отлично! Покидая психиатрическое отделение, он чувствовал себя здоровым, полным творческих сил.

Теперь он приходил на работу пораньше, пока еще никого не было, и садился за стол с твердым намерением успеть к сроку. И однажды между делом решил еще раз попытаться позвонить по указанному в записке телефону, набрал номер с замиранием сердца, досадуя, что придает значение такому в сущности пустяку.

На этот раз ответ последовал — обычный служебный голос секретарши, похожий на множество других, подобных, словно он доносился из загробного мира. А затем долгая пауза, и вдруг — вот уж неожиданность! — знакомый, с хрипотцой голос. Афанасий Петрович!

— Да, Папаша! Начальник тюрьмы у телефона! Кто говорит?

У Пискунова подломились ноги, и он сел, тяжело дыша в трубку. Начальник тюрьмы! Сбывается пророчество Семкина.

— Почему молчите? Слушаю! — И секунду спустя: — А, это ты, мой бриллиантовый? Узнаю тебя по дыханью. Чем взволнован?

— Афанасий Петрович? Вот уж, клянусь, не думал… — Пискунов силился справиться с голосом. — Вы, и вдруг…

— Я же говорил, если кто и сводит со мной знакомство… Но раз уж ты, можно сказать, самолично… Искренне рад! — Папаша коротко хохотнул. — Я вот все думал о тебе, о нашем разговоре в ресторане, и знаешь, к чему пришел? Твое место в тюрьме!

Пискунов обмер, сердце тяжело ухало под самым горлом. А Папаша весело гремел:

— Отдельная камера с видом на озеро со всеми удобствами. Короче, создадим условия. Запирать только на ночь да и то для проформы лишь. Сиди и пиши свой роман. А вечером — коньячок, шахматишки… Ну как?

От души медленно отходило. Догадался — шутка. Спросил на всякий случай, правильно ли понял:

— А что писать? Детектив на местном материале? Так я уже решил — буду! — Все еще осторожничал, боялся подвоха.

— Это уж сам выбирай. Хочешь — детектив, весь преступный мир к твоим услугам, на днях тут одного в расход пустим… Хочешь, пиши о своих пришельцах. Полная свобода, это тебе не на воле!

— А сколько намотаете? — уже подхватывая тон, задал вопрос.