Туманная мгла над приливом - Голестан Эбрахим. Страница 9

– Ах, про реку, да, да…

– Есть же там что-нибудь!

– Ну, Бог ведает. Я вот тут.

– Да нет, я говорю там, под водой.

– Под водой никто не может пройти. Да ведь и я тут. Если кто и задумает что, то ведь я на посту.

– А когда тебя нет, тогда что?

– Здесь всегда кто-нибудь дежурит. По очереди, – сказал полицейский, тихо посмеиваясь, и добавил: – Тут бдительность нужна. А без бдительности… Местные жители нам обязаны… да.

– Точно, – ответил я, – конечно, все спят, кругом зловоние, а ты стоишь один.

– А вы, ваше благородие, человек с понятием, как я погляжу.

– А все же под водой что-то есть!

– Рыба, что ли?

– Ну рыбы, затонувшее что-то, пни… Но полицейский меня прервал:

– Э, до этого нам дела нет. Вот вы все думаете, что должен человек прийти, а где он, этот человек?

Тут я понял, что говорит он не такой уж вздор. Он соображает и знает свое дело. Мне, признаться, нравятся такие скрытные люди, у них простое, но обостренное чувство. И я сказал:

– Так ты говоришь, пройти никак невозможно?

– Нет, конечно, нет. А может, и пройдет. Бог ведает. Вот сейчас вы пришли, а могли и не прийти.

– Ну при чем тут я! У меня бессонница.

– Верно вы говорите. Когда человек сон теряет, что-то ему в голову взбредет – вскакивает, идет куда-нибудь. Верно?

Я рассмеялся:

– Находчивый ты, однако, братец! Да и внимательный, такого не проведешь, нет!

– Приходится внимательным быть.

– Ну а когда тот человек утонул… Тут он меня перебил:

– Нечего ему было в воду соваться… Теперь я перебил его:

– Вот видишь, а ты говоришь, бдительность! – упрекнул я его.

– Да, бдительность. Я ведь не говорил, что обо всех забочусь. Не все и хотят, чтобы о них заботились. Они ведь если и натворят чего, так им же хуже. А другие безобидные, смирные. Развлекаются да забавляются.

Тут я невольно, но с каким-то злорадством повторил:

– Забавляются.

– Да ведь люди целый день делом заняты, – сказал он.

– Да, но он утонул, несчастный, умер!

– Все умрут, – сказал он невозмутимо, – разве вы этого не знаете?

Я молча смотрел на него. Слушал звук падающих капель, на листьях лежал туман.

– Так-то, – тихо сказал он, задумался и добавил: – А что тут можно было сделать? Далеко было, да и крика, наверное, не слышали. Опять же, надо ему было соблюдать осторожность.

Я молчал.

– Никто из нас не виноват, – заметил полицейский.

Я молчал.

– Сам виноват, псих, все от глупости.

Я молчал.

– Кабы его изобретение дельным было, то куда ни шло. Тогда бы мы говорили: Господи, до чего же умный! А оно было неправильное изначально.

– Я видел Аббаса, которого машина сбила, – сказал я. Полицейский посмотрел на меня, пристально посмотрел.

– Странно, – сказал он и добавил: – Это все от озорства, безобразник он был.

– Жалко его.

– Позорил он нас, – сказал полицейский.

– Это когда камушки бросал?

– Что вы сказали?

– Говорю, тем позорил, что камушки в окна бросал, когда сюда шлюхи приходили?

– А как вы считаете, это хорошо?

– Разве предупреждать плохо?

– Предупреждал он по злобе. Он был против нас. Не любил нашего брата полицейского.

– Да он дурачок, – сказал я.

– Нет, никакой он не дурачок, – возразил полицейский, – он был даже опасным. Ловкий, хитрый. Их тут целая ватага была. Он вполне здоровым был. Если бы не погиб, то еще сколько доставил бы неприятностей. Он был против нас.

– Жалко его, – повторил я.

– Во всем против нас шел, – раздраженно сказал полицейский.

– И я иду, – негромко произнес я. Но он, кажется, меня не понял. – Вы уходите? – спросил он. – Устали?

Я в самом деле устал. Посмотрел на него. Мы оба молчали. Я чувствовал, что между нами уже давно установились отношения, которые выражаются пожеланием «счастливой вам звезды», хотя я плохо понимаю, при чем тут звезды.

– Хочешь закурить? – почему-то спросил я полицейского.

– Закурить? – ответил он так, словно решил, что я прошу у него покурить опиум. – Небось устали? – переспросил он.

– Да, устал.

– Вы-то всего несколько минут постояли – и уже устали? Теперь понимаете, как полицейский устает?

– Тяжело быть полицейским? – спросил я.

– Ну, один все время. Устаешь, конечно, – ответил он.

– Но ты же привык. Сам ведь говорил, что привык.

– Что хорошего – привыкать к усталости.

– Но ведь это твоя работа, верно? К работе привыкают. Что-то, мне кажется, у тебя настроение испортилось. Не опрокинуть ли по стаканчику водки – помогает. Как ты на это смотришь? – предложил я.

– Разве вы пьете водку?

– Иногда случается.

– Виску? – спросил он и пояснил: заграничную водку, значит.

– Так, выходит, ты иногда употребляешь?

– Как же, когда найдется, почему бы и нет.

– Давай-ка я сбегаю домой и принесу тебе.

– Ну, ваше благородие, вы, оказывается, человек понимающий!

Откуда-то издалека, из-за густого тумана, снова послышался гудок тягяча.

– Так, значит, принести виски и сигареты? – сказал я. Полицейский, довольный, спросил:

– Заграничные?

– Конечно же, заграничные. Ты сказал, что мы, здешние жители, обязаны тебе, сам говорил… Побудь здесь, я скоро вернусь, – бросил я полицейскому и пошел.

– Ей-богу, ваше благородие, вы человек понимающий. Я ушел. С реки опять раздался гудок какого-то парохода. Я прошел через коридор в свою комнату, не зажигая света, подошел к окну. Еще не рассвело, в комнате ничего не разглядеть. Снова загудел пароход, но его не было видно – все застилал туман. За окном был тусклый ртутный свет, на пальмовых ветвях качались капли влаги. Был полицейский, ожидавший на берегу реки на сей раз меня. Он не знал, в каком доме я живу, а я не знал, как в конце концов поступит этот полицейский. Человек, словно принесенный волной, стоявший один в темноте у воды. Человек, ставший реальностью тех лет, с его лукавством и смятением, дисциплиной и старательностью, вздорностью, претензией, ожиданием и бесчестием, с его поверхностной и ложной бдительностью. Человек, который был неотъемлемой частью побережья, возникая из волн, из запахов, из той ночи, как нельзя лучше подходил ко всему этому. Он был рожден этой действительностью. Снова слышался сдавленный и тяжелый гул. Опять волны били о берег и тягач пробивался сквозь мглу. Проводить суда было его делом. Он не ждал, когда рассеется туман или кончится ночь.

Я стоял у окна, а полицейский маячил под колючими ветками тропических деревьев в туманной мгле.

Я не курю опиум и сигареты не курю. У меня их нет. А в бутылке – если бы что и было, не дал бы ему ни капли! Вот и весь сказ.