На главном направлении - Антипенко Николай Александрович. Страница 16

В десятых числах июля я находился в районе города Белый Смоленской области. Не так легко оказалось найти штаб армии: обстановка менялась чуть ли не каждый час. Командный пункт, отмеченный в Москве на моей карте, уже был в руках противника. Двигался я к нему по шоссе до тех пор, пока не увидел несколько групп бежавших в нашу сторону красноармейцев. Среди них было много раненых. Остановив машину, я спросил:

— Где здесь какой-нибудь штаб?

Один боец ответил:

— Где штаб — не знаю, а немцы вон за тем бугром, метров триста от нас.

Пришлось повернуть назад.

Штаб армии я нашел в заболоченном лесочке, именуемом на карте «лес Подзайцево», всего в трех километрах от противника. Нетрудно понять, почему тогда так часто терялось управление войсками и штабы нередко попадали под огонь противника. Лишь спустя месяц или два последовал приказ командующего фронтом об упорядочении дислокации штабов соединений и объединений в обороне, после которого значительно повысилась устойчивость управления войсками в очень маневренных оборонительных боях того времени. Но когда я прибыл в 30-ю армию, этого приказа еще не было, не было и деления армейских органов управления на два эшелона. Вернее, формально такое деление существовало, но все органы управления располагались в одном и том же месте. Так и в 30-й армии: второй эшелон управления, за который я отвечал, находился на опушке, ближе к противнику, а штаб армии размещался в лесу, в 300–500 метрах позади второго эшелона.

Командарм приказал мне возглавить все службы материального обеспечения, включая артснабжение, автомобильный транспорт, железнодорожный подвоз, то есть установить такой порядок, какой существовал в погранвойсках до войны. Это было необычным тогда совмещением обязанностей, ибо по схеме, принятой ранее, названные службы подчинялись разным начальникам снизу доверху. Не существовало тогда и должности начальника тыла, имелись лишь отделы и отделения при штабах, ведавшие организационно-тыловыми вопросами.

Еще до войны чувствовались недостатки такой структуры, но, как это бывает, в мирное время сила привычки и инерция надолго сковали инициативу людей. Понадобился тяжелый жизненный урок, чтобы понять все значение слаженного, хорошо управляемого тыла.

В августе 1941 года ввели должности заместителя командующего армией по тылу, заместителя командующего фронтом по тылу и начальника тыла Красной Армии. Получив новые штаты и структуру тыла, Военный совет 30-й армии сделал представление о назначении меня на ту должность, на которой я и без того фактически был. Но когда я ехал в штаб фронта с этим представлением, в пути мне встретился генерал-майор В. И. Виноградов, уже назначенный на мою должность. Я вернулся в Москву.

В конце августа (или начале сентября 1941 года — точно не помню) мне предложили должность начальника штаба погранвойск в Чите или Тбилиси и дали сутки на размышление. С формальной стороны это было повышением по службе.

А с фактической? Еще вчера я находился среди товарищей в труднейших условиях фронта, лицом к лицу с врагом, а сегодня вдруг уеду куда-то за тысячи километров в глубокий тыл…

К заместителю наркома генералу А. Н. Аполлонову я явился с рапортом об откомандировании меня в действующую армию. На рапорте он наложил резолюцию: «Удовлетворить просьбу тов. Антипенко». С этим я и прибыл к начальнику тыла Красной Армии генерал-лейтенанту интендантской службы А. В. Хрулеву. Он принял меня очень любезно. Впервые мне довелось познакомиться с человеком, на плечи которого в самом начале войны была возложена ответственнейшая задача — обеспечение Вооруженных Сил Советского Союза всеми видами материально-технического снабжения. В те дни лишь создавался новый орган — Главное управление тыла Красной Армии, подбирались кадры работников для центрального аппарата, для фронтового и армейского звеньев. Это было сложное дело.

Андрей Васильевич не стал тратить время на разговоры анкетного характера. Двух-трех вопросов о последней работе было достаточно, чтобы он принял решение. Через несколько минут мне вручили предписание о назначении начальником тыла 49-й армии Резервного фронта (под Москвой).

Быстрота ориентировки, острый ум, живой, беспокойный характер — этих черт Хрулева нельзя было не заметить даже при первой кратковременной встрече с ним.

В виде напутствия Андрей Васильевич заметил:

— Поезжайте в эту армию, не смущайтесь ворчливым характером командарма Захаркина: Ивана Григорьевича я давно знаю. Он значительно старше вас, заподозрит вас поначалу в несолидности. Но он умеет ценить работников. Берите в свои руки все армейское хозяйство. Покажите твердую руку в наведении порядка, там все разболталось. Нет хозяина в тылах. Нам вообще предстоит создать заново систему управления тылом Красной Армии.

Проехав несколько часов в автомобиле по можайскому шоссе, я прибыл в 49-ю армию, штаб которой находился в 20–30 километрах к западу от железнодорожной станции Ново-Дугинская. Представился командарму генерал-лейтенанту И. Г. Захаркину и члену Военного совета бригадному комиссару А. И. Литвинову. Мой сорокалетний возраст действительно показался командарму несолидным, он дал это понять, встретив меня с холодком. Хорошо, что я был предупрежден Хрулевым! Но веря и второй части рекомендации Хрулева, я не сомневался, что в работе мы поймем друг друга. А сейчас без промедления надо браться за дело.

Армия недолго стояла в обороне. Вскоре наступили трагические дни.

Скажу несколько подробнее о сложившейся обстановке.

Находясь в тылу 30-й армии, которая вела тяжелые бои, войска 49-й армии подготовили новый оборонительный рубеж в 30–40 километрах от линии фронта. Была создана глубоко эшелонированная система инженерных сооружений, занятых войсками и боевой техникой. Дивизии, входившие в состав 49-й армии, были хорошо укомплектованы и готовились к активным действиям. Особенно большую работу проделали артиллеристы: они пристрелялись к каждому направлению, отработали взаимодействие с пехотой, выложили на огневые позиции по два боевых комплекта боеприпасов.

Еще и еще раз проверял командарм И. Г. Захаркин надежность оборонительной системы подчиненных ему войск. Личный состав армии хорошо усвоил задачу — стоять насмерть! — и это не являлось фразой, ибо высоким был дух патриотизма у каждого воина. Казалось, если противник прорвет боевые порядки 30-й армии, стоявшей впереди, то он тут же наткнется на мощную оборону 49-й армии и дальше не пройдет.

И вдруг приказ Ставки: 49-й армии сняться с занимаемых рубежей, погрузиться в вагоны и переместиться на курское направление, где запять оборону на рубеже Харьков, Курск, Орел. Многие из нас недоумевали: неужто следовало бросать столь хорошо подготовленный оборонительный рубеж на московском направлении? Не получится ли так, что мы снимемся с позиций, погрузим людей в вагоны, а в это время и будет нанесен удар значительно превосходящими силами по 30-й армии? В этом случае врагу открылся бы на десятки километров свободный путь.

Но вышло еще хуже — 30 сентября и 2 октября гитлеровцы начали свое генеральное наступление на Москву. Нанеся поражение ослабленной трехмесячными боями 30-й армии, они без труда прошли рубеж, занимаемый ранее 49-й армией. Одновременно они нанесли авиационный удар по железнодорожной рокаде Ржев — Вязьма, где сосредоточилось несколько десятков железнодорожных эшелонов с техникой и войсками 49-й армии.

Вместо перебазирования на курское направление командованию и штабу 49-й армии пришлось возглавить войска в районе Калуги; это были разрозненные части и подразделения, отходившие на восток. Сюда же подходили и эшелоны с частями и соединениями армии. В тот момент командарм И. Г. Захаркин приказал мне отправиться в Калугу, чтобы лично выяснить, кто поджег спичечную фабрику; она пылала огромными языками пламени, и пожар усиливал панику. Явившись в горком и горисполком, я никого там не обнаружил. Телефонная связь продолжала действовать, но никто не отвечал на вызов. На соседних с фабрикой улицах уже появились немецкие солдаты. Надо было уходить, и я так и по смог выяснить, по чьему распоряжению подожгли спичечную фабрику. Этот преждевременный поджог создал в войсках и среди населения уверенность, что город обречен на сдачу врагу. И такое настроение создано было как раз в то время, когда мы собирали силы, чтобы Калугу защищать.