Моногамист (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна. Страница 46

И вот оно моё чудо… Одно прикосновение сносит мне голову: сердце готово разорвать грудную клетку и выпрыгнуть в эти женские ладони, почувствовать их тепло и нежность, но главное, ощутить, отбросив все препятствия, ту самую уникальную энергию, сотворившую со мной невероятное: повергшую моё тело в бурлящий океан страсти и желания, неиссякаемой нежности, где каждая клетка получает своё собственное наслаждение, а сам я умопомрачительные фейерверки эмоций, где секс — это не планомерное движение к заветной точке разрядки, а сладостное слияние тел, ласкающих рук и губ ради самих этих ласк, во имя неисчерпаемой нежности друг к другу, когда оргазм — это не цель, а лишь неумолимая неизбежность, а мир вокруг вдруг растворяется в дымке эйфории от наслаждений, и ты желаешь лишь одного, чтобы происходящее никогда не заканчивалось…

Господи, даже смешно! Ситуация патовая, а я не могу сдержать блаженной улыбки! Я сейчас физический урод, слабый настолько, что не могу твёрдо стоять на ногах, так откуда, мне интересно, у моего организма взялись силы для стальной эрекции?

Знаю откуда: моё тело всё ещё помнит те свои безумные радости, какие дарила ему близость с этой женщиной… И вот оно все свои оставшиеся силы сфокусировало в одном месте, в надежде, что ему хоть раз ещё, напоследок, достанется этого счастья любви… И не нужно никаких изобретений, извращений или выдумки, всё происходит само собой, просто потому, что мы созданы друг для друга, то, что возможно между нами, невозможно больше нигде и ни с кем, ни с одним другим человеком на планете…

Какое счастье, что моя заботливая фея догадалась организовать пену в этой ванне!

А Лера, как истинная мать заботилась обо мне не только в физическом плане, она берегла мою душу, вернее её останки.

Я слышал, как она звонила Марку и требовала его визитов, как делала ему внушения по поводу того, о чём можно со мной говорить, а о чём нет, как он должен себя вести, чтобы не ранить, не причинить боли, даже взгляд его волновал её в подлинности выражения убеждённости в моём выздоровлении.

Кто так заботится? Только мать! Лишь матери требуют от мира только самого лучшего для своих детей. Вот она — Материнская Любовь.

Мне нужно было заболеть, чтобы познать её, чтобы открыть этот неиссякаемый мощнейший источник добра, заботы, поддержки, нежности и любви в женщине, которую когда-то выбрал сердцем для себя.

Endless Melancholy — Like Ships Without Anchors

Я поражён. Я уже не просто наблюдаю за ней, я восхищён, передо мной словно открылись великие таинства женской природы, скрытые от меня доселе.

Что я видел в женщинах до этого момента? Исключительно тела, в очень редких случаях личности. Но никогда не видел и не задумывался о женской сущности, о том незыблемо первостепенном, что заложено в них природой — эмпатии. Эта уникальная способность и делает их матерями и жёнами, ведь они не просто способны сострадать, эта черта толкает их на неоправданные жертвы и риски во имя одного только — защитить своё дитя.

Я понял, что для Леры я уже давно больше не мужчина. Сейчас я — её дитя. И вот то, чего я так жаждал всю жизнь, не отдавая себе в этом отчёта, лилось на меня теперь щедрейшим потоком — её материнская любовь.

Она отняла её у самого ценного для неё, у своих детей, и пришла отдавать тому, кому в этом промежутке времени нужнее — любимому КОГДА-ТО мужчине. Она причислила меня к своей стае тогда ещё, только я, олух, не понял этого.

Как же я винил её, ругал за слепоту, за то, что не сумела разглядеть во мне того самого, ведь я был им, и был создан для неё. Считал, что она, как и все, лишь пользовалась мною, любя поверхностно и скорее от безысходности, нежели по своему собственному осознанному выбору.

Почему она решила так, как решила, так и останется для меня загадкой, но теперь уже было очевидным, что я сам был слеп всё это время. Ведь женщина способна так заботиться лишь о тех, кто принадлежит её семье. Я был семьёй в её душе и остался близким человеком, родным, тем, кого нужно защищать, оберегать и помогать тогда, когда ему плохо.

Никого нет сейчас рядом со мной, ни друзей, ни подруг, ни родни… Есть только она…

Да! Паломничество ко мне резко закончилось. Похоже, я действительно похож на ходячий труп и все, абсолютно все уже успели вычеркнуть меня из списков контактов в своих телефонах. Больше никто не звонил и не горел желанием навестить умирающего. Все те люди, кто окружал меня всю мою жизнь, смирились с моим уходом, и никто из них уже не верил, что я всё-таки выкарабкаюсь. Не верил никто, кроме одного единственного человека. Этот человек не сдавался ни на секунду, не показывал мне своё отчаяние, лил втихую слёзы в ванной, рыдая иногда в голос, и мне отчаянно хотелось наглотаться уже снотворного, выброситься из окна или вскрыть вены со своей чёртовой больной кровью, чтобы прекратить уже рвать её душу на части своим таким медленным и мучительным уходом. Да, я сам не верил, что выживу, и что хуже, даже не стремился к этому.

Я просто наблюдал. Бесчувственно и безэмоционально наблюдал за тем, как самые близкие люди — сестра и друг избегают встреч со мной и интересуются у Леры, что говорит доктор, как долго я ещё продержусь… Сколько ещё мне осталось терзать их совесть и ранимые души своим тягучим умиранием — вот, что интересовало самых близких моих людей.

Каждый раз, слыша это, я ставил на Леру и всегда выигрывал — это «чудо в перьях» умудрялось вправлять мозги всем вокруг и мне в том числе. Марку и Марии прилетали нелестные высказывания в их адрес и нравоучения о человеческом долге, но больше о долге близких людей, обязанных спасать членов своей семьи вопреки всему.

Лера — столп. Самый настоящий. Оказалось, я и не знал её вовсе… Какой видел я её? Сексуальной, скромной, умной, неудовлетворённой, несчастливой в браке, чудесной матерью, любительницей контроля и аналитики…

Но я никогда, ни разу, не видел её невероятную, непоколебимую силу духа! Она оказалась самым сильным человеком из всех, кого я когда-либо встречал в жизни. Во сто крат сильнее меня. Я спрашивал себя: случись то же самое с ней, смог бы я вот так, настолько самоотверженно и не боясь ничего, рискнуть самым дорогим — своей семьёй и детьми, и ухаживать за ней в полнейшем упадке многие дни, недели, месяцы, видеть неприглядность, уродство, слабость и беспомощность, вдыхать с каждым разом всё более нагнетаемый запах смерти и при этом улыбаться, и улыбаться искренне, не только лживым ртом, но и глазами, которые не врут никогда?

Я вспомнил Ивонну после клиники, меня тянуло на рвоту, глядя на неё, и в ту же ночь я малодушно поспешил в идеальную постель другой женщины… В сравнении с тем, как выгляжу сейчас я, тощий, жёлтый, лысый, мучающийся бесконечной рвотой, Ивонна тогда была королевой красоты!

А Лера каждое утро смотрит на меня, искренне улыбаясь, упорно тащит мне свои пюре и каши, кормит детской ложкой, дозируя минимально пищу, в надежде, что она хоть где-нибудь застрянет… Поддерживает меня в прямом физическом смысле, когда мы идём к машине, и весело шутит, что моя ситуация просто временное явление, и главное, о чём я должен думать в такие моменты, что мне не 90 лет, а 30, а это уже прекрасно, ведь у меня вся жизнь впереди. Она постоянно твердит об этом. О моей невероятной жизни впереди. И постоянно что-то лопочет, например, про то, как ломала в юности ногу и прыгала на одной ножке по школе, поскольку хотела сдавать экзамены вместе со всеми, потому что так легче, можно списать или узнать у сдавших раньше, какой билет попался, или какими были задания на письменном экзамене.

Она рассказывала мне в подробностях про свои первые роды, не скрывая всей неприглядности:

— Представляешь, они показывали меня студентам! Множественные внешние и внутренние разрывы как следствие быстротечных родов и крупного плода, Алёша ведь родился с весом 4200! А я рожаю быстро, очень быстро! — смеётся, глядя мне в глаза, и тащит на очередной сеанс облучения, отвлекая своей болтовнёй от тошноты и мрачных мыслей. — Меня шили часа два после родов и всё моё пребывание в больнице показывали в качестве учебного пособия бесконечным студентам. Думаешь, я стеснялась? О нет! После родов, я забыла, что такое стеснение вообще! Готова была запустить туда кого угодно, лишь бы достали из меня, наконец, уже этого ребёнка!