Рикошет сна (СИ) - Агеева Рита. Страница 4

Мужчина и женщина. Эмма при рождении была мальчиком, но затем сменила пол. Правда, мышцы обмануть не удалось — потому и выбивает двери так же походя, как пушинку с ресниц смахивает.

— Оборотни, — с уважением, но без страха мурлычет кот, вороша лапкой гору белья.

— Индивиды с феноменальной валентностью, — поправляет его Эмма. — Совместимые с любой личиной. Гении маскарада. Отсюда и название "карнавалеты". Валентность карнавала.

— И ты… — Тильда сбрасывает платье на пол и подтягивает пояс повыше, чтоб карпинеллум не выпал, — карнавалет в каком поколении?

— В шестом, — бурчит Эмма. — Моя кровь слишком размыта. С точки зрения породистых представителей, я как болонка, скрещенная с бульдогом, березой и лейкопластырем. Я…

Тильда встряхивает огненными локонами и мягко, но безжалостно прерывает ее:

— Идем.

Мальчик лежит на полу в гостиной, возле генератора, и кожа его светится так, словно наружу пытается прорваться целое звездное небо. По нему не видно, что он дышит — но и на мертвеца не похож. Он жив — просто окостенел в странном положении, вперив подбородок вертикально к потолочной балке, крепко сведя щиколотки и вытянув руки по швам.

— Погодите, — Эмма чешет ребра под обвисшей майкой-алкоголичкой, закапанной крепким травяным чаем. В чем заснула, в том и пришла, — надо бы сначала документы какие-нибудь поискать. Паспорта, свидетельства, удостоверения, метрики… Он же, когда проснется, будет помнить самого себя в лучшем случае выборочно. Как его зовут вообще? Сколько ему лет? Хоть какие-нибудь факты есть?

Начинаем поиск. Ящики, дверцы, полки, коробки, под матрасами, под коврами, за шкафами и внутри гардин — ничего, пусто. Нет ни банковских карт, ни монет, ни USB, ни предметов непонятного назначения, которые можно было бы принять за носителей-хранителей информации.

— В смартфоне должны быть данные, — Эмма поднимает гаджет с пола и запихивает себе в карман спортивных брюк. — Надеюсь, не сотрется при переходе.

— Я проверил кабинет, — Грабабайт мчится вниз, сигая через три ступеньки, — нет ни имен, ни подписей, ни вензелей.

Тильда подходит к распростертому на полу телу. Деликатно садится на корточки, всматривается в правый висок. Особая специализация менторши — умение читать мысли. Если никаких данных не обнаружилось при физическом обыске, они могут найтись при ментальной разведке.

— Там… какое-то замершее болото, — тревожно комментирует Тильда состояние мыслей мальчика. — Там темно и ничего не происходит. Его сознание живо, но в нем нет мыслей. Это все равно что в живом теле нет кровотока. Я бы не советовала затягивать наше присутствие здесь. Предлагаю начать транспортировку.

Лицо Эммы умеет отражать самый ограниченный спектр эмоций и состояний: утомление, раздражение, философскую непроницаемость. Сейчас в своей загадочной медитативности оно похоже на иероглиф — который обращается ко мне и становится непривычно тяжелым.

— Тебе, Стелла, еще не приходилось встречаться с таким способом взаимопроникновения Той Стороны и Этой. Тебе придется испытать повышенную нагрузку — как и нам всем, впрочем.

Грабабайт сжимается в комок и мелко поцарапывает когтями пол — уже весь в напряжении.

— Прямая корпоральная транспортировка осуществляется исключительно редко. Этот процесс травматично энергозатратен и для его участников, и для самой Той Стороны. Насчет того, что с его технической стороной ты справишься, у меня сомнений нет. Но ты можешь оказаться эмоционально уязвимой, когда увидишь результат.

Я прямо и равнодушно смотрю на ментора. Чего такого я еще не видела, после всех тех луж и рек крови, которые я пролила в борьбе против иррационального зла? После ритуальных жертвоприношений в Черной Зоне, после борьбы с тенями и невидимками, после тех сотен раз, когда я еле-еле оставалась в живых?

— Мальчик материализуется у нас в Ритрите. Его тело появится на кровати в одной из спален — и это будет по-настоящему его тело. Здесь на полу станет пусто.

Я вздрагиваю. Та Сторона всегда была антиподом Этой Стороны, ее химерой и отражением. Через границу, разделяющие два слоя реальности, можно ходить хоть каждую ночь — при наличии определенных навыков. Можно даже проносить туда-сюда предметы — как мою ловушку снов, например. Но я никогда еще не слышала и не видела прямой телепортации живого существа — мы же ведь телепортацией собираемся заняться, правильно?

Грабабайт конфузливо залезает лапкой в карман на джинсах мальчика. Пискнул:

— Неловко обыскивать спящего…

Эмма безразлично кивает:

— Если при нем находятся предметы, способные вызвать помехи при транспортировке, от них надлежит избавиться.

Я не самый дружелюбный человек на свете. Вызвать у меня симпатию сложно. Особенно — моментальную. Но я почему-то не испытываю ни тревожности, ни сомнения при мысли о том, что этот незнакомый мне карнавалет, чьего имени я не знаю, вот-вот очнется по соседству со мной и будет пользоваться теми же благами жизни в Ритрите, что и я.

Мне нравятся его благородные черты лица, нос с горбинкой, заостренный подбородок. Нравится собранность и деловитость позы, в которой он лежит, сжав пальцы. Не хочется, чтоб он умирал или оставался в таком состоянии навечно.

Грабабайт завершает обыск и докладывает, что причин для помех не обнаружено.

— Стелла, вставай вон туда, — Тильда молочно-белым пальчиком указывает на стопы спящего. Сама она располагается слева от него, Эмма — справа. Грабабайт садится возле макушки, обвернув лапки хвостом. — Мы с Эммой сейчас создадим опорный каркас для переноса. Вам с Грабабайтом не потребуется выполнять никаких специальных действий — просто приложить к процессу свою энергию. Эмма, а вот ты… Тут один нюанс есть… Насколько вы склонны менять свою природу при перепаде ментальных нагрузок?

Тильда, как всегда, тактична и предусмотрительна. Тот же самый вопрос можно было сформулировать по-другому: "В какой момент тот объект, с которым мы будем заниматься, перестанет быть идентичным самому себе? Насколько радикальными будут перемены, когда объект выйдет из-под контроля?".

Взгляд Эммы режет, как вороненая сталь. Она хлопает себя по грязной майке, потом сует руки в карманы штанов и — не балует нас деликатностью:

— Черт его знает.

Грабабайт подходит к делу ответственнее всех: жмурится, морщит переносицу, шерстка на затылке хорохорится и затвердевает.

Тильда и Эмма осматривают тело мальчика с внимательностью хирургов. Ветер посапывает в ветвях окружившего дом сада.

Тильда подбрасывает по направлению к Эмме компактный комок воздуха. За доли секунды он тяжелеет и наливается темнотой. То, что ловит в ладони Эмма — уже не воздух, а сконцентрированная субстанция, которая не то жжет, не то холодит ее ладони… Эмма не в состоянии удержать в пальцах этот комок. Она отбрасывает его обратно — и над солнечным сплетением мальчика материализуется голубь.

Он выплавляется из воздуха перышко за перышком и коротко подергивает головой. Поверх светло-серой раскраски на него налеплена броня темных коротких перышек. А оба крыла заканчиваются снежно-белыми перьями-лезвиями, идеально симметричными и настолько остро заточенными, что о них даже взглядом боишься порезаться.

— Птичка, — констатирует Грабабайт, не открывая глаз.

Я чувствую себя зажатой в капкане, обхватывающем все тело. Челюсти смыкаются на локтях, на коленях, на шее, на щиколотках, на лбу — но мне не больно, а всего лишь неповоротливо.

Мальчик пытается отреагировать. Он похож на тесто, которое начинает подниматься. Или на сыр, который вскипает в духовке мелкими пузырьками. Он не открывает глаз — но он отвечает нам.

Обстановка дома по периферии зрения покрывается пеплом и сумраком. Превращается в абстрактное обозначение самой себя. Истаивает.

Я выхожу на Эту Сторону там же, где обычно — в своей постели, в Ритрите. Грабабайт похрапывает рядом, уткнувшись лбом в мой локоть.

Домики сотрудников Ритрита устроены по одинаковой планировке: четыре спальни, каждая из которых смотрит на свою сторону света. В центре дома — кухня. В одном из домов, видных из окна моей спальни, никогда не горел свет.