Анжелика - Голон Серж. Страница 52

– Уж не тоскуете ли вы по мне, сударыня?

Анжелика поколебалась, но, сохранив на губах улыбку, решила продолжать в том же шутливом тоне:

– Я тоскую по развлечениям, а вы – воплощенное Развлечение и Разнообразие.

Она снова склонилась над вышиванием. Сейчас она уже и сама не знала, нравится ли ей или ее страшит взгляд, каким Жоффрей де Пейрак иногда смотрел на нее во время подобных шуточных состязаний в острословии, на которые их часто вызывала светская жизнь. Внезапно он перестал шутить, и в наступившей вдруг тишине ей казалось, что она вся во власти какой-то странной силы, которая обжигает ее, подчиняет себе. Она чувствовала себя обнаженной, ее маленькие грудки под кружевным корсажем напряглись. Ей хотелось закрыть глаза.

«Он пользуется тем, что я уже не так насторожена с ним, и хочет очаровать меня», – говорила она себе в тот вечер, вздрагивая от страха и удовольствия.

Жоффрей де Пейрак нравился женщинам. Этого Анжелика не могла отрицать, и то, что в первые дни ее поражало, теперь становилось понятным. От нее не ускользали ни радостно-взволнованные лица ее красивых приятельниц, ни трепет, который охватывал их, когда они слышали приближающиеся неровные шаги хромого сеньора. Когда он появлялся, дам словно лихорадить начинало. Он умел разговаривать с дамами. Он бывал колючим и нежным, знал, что нужно сказать женщине, чтобы она посчитала себя осчастливленной, выделенной из всех. Но Анжелика, как строптивый конь, вставала на дыбы, едва слышала его ласковый голос. У нее темнело в глазах, когда она вспоминала слова кормилицы: «Он завлекает женщин странными песнями…»

Вернулся Берналли, и Анжелика встала ему навстречу. Поднимаясь, она задела рукой графа и вдруг огорчилась, что он даже не сделал попытки обнять ее за талию.

Глава 16

Истерический хохот огласил пустынную галерею.

Анжелика остановилась и посмотрела вокруг. Смех все продолжался, достигая самых высоких, пронзительных нот, потом словно падал, переходя почти в рыдания, и снова поднимался. Смеялась женщина. Анжелика не видела ее. И вообще в этом крыле дворца, куда Анжелика забрела в час полуденной жары, не было видно ни души Первые жаркие апрельские дни повергли Отель Веселой Науки в сонное оцепенение. Пажи дремали на лестницах, и Анжелика, не любившая отдыхать днем, решила обследовать свой дом, где ей были неведомы еще многие уголки. Бесконечные лестницы, гостиные, галереи с лоджиями. За огромными венецианскими окнами гостиных и галерей и маленькими окошечками на лестницах виднелся город с высокими колокольнями, вырисовывавшимися на фоне лазурного неба, и большие дома из красного песчаника вдоль берега Гаронны.

Замок был погружен в дремоту. Длинная юбка Анжелики тянулась по плитам пола, шелестя, как сухие листья, обдуваемые ветерком.

И вот тут-то и раздался неожиданно этот пронзительный хохот. Он доносился из-за приоткрытой двери в конце галереи. Потом послышался шум выплеснутой воды, и хохот резко оборвался. Мужской голос проговорил:

– Ну, теперь вы успокоились, и я вас слушаю.

Это был голос Жоффрея де Пейрака.

Анжелика осторожно приблизилась к двери и заглянула в щель. Она увидела лишь спинку кресла, в котором сидел ее муж – его рука, держащая сигару, как он называл свои табачные палочки, лежала на подлокотнике.

Перед ним в луже воды на коленях стояла очень красивая, не знакомая Анжелике женщина. Она была в роскошном черном платье, насквозь промокшем. Валявшееся рядом с ней пустое бронзовое ведерко, где обычно охлаждали графины с вином, довольно ясно объясняло происхождение лужи на полу.

Длинные черные локоны дамы прилипли к вискам, а сама она с испугом смотрела на свои обвисшие кружевные манжеты.

– Это вы так обращаетесь со мной? – крикнула она сдавленным голосом.

– Я был вынужден, красавица моя, – снисходительным тоном выговаривал ей Жоффрей. – Я не мог допустить, чтобы вы и дальше унижались передо мной. Вы бы мне этого никогда не простили. Встаньте же, Карменсита, встаньте. В такую жару ваше платье быстро высохнет. Сядьте в то кресло напротив меня.

Дама с трудом поднялась. Это была высокая пышная женщина, словно сошедшая с полотна Рембрандта или Рубенса.

Она села в кресло, указанное графом. Блуждающий взгляд ее черных, широко расставленных глаз был устремлен в пространство.

– Что случилось? – спросил граф, и Анжелика вздрогнула, потому что в голосе этого человека, сейчас как бы отделенном от его лица, было что-то чарующее, чего раньше она не замечала. – Подумайте сами, Карменсита, вот уже больше года, как вы покинули Тулузу. Уехали в Париж со своим супругом, высокий пост которого был залогом того, что вас ожидает там блестящая жизнь. Вы проявили неблагодарность к нашему жалкому провинциальному обществу, ни разу не дав о себе весточки. А теперь неожиданно ворвались в наш Отель Веселой Науки, кричите, требуете чего-то… Чего именно?

– Любви! – задыхаясь, хриплым голосом простонала дама. – Я не могу больше жить без тебя. О, только не прерывай меня. Ты не представляешь себе, как мучителен был для меня этот бесконечный год. Да, я думала, что Париж утолит мою жажду удовольствий и развлечений. Но даже в разгар самого ослепительного придворного празднества мною овладевала скука. Я вспоминала Тулузу, розовый Отель Веселой Науки. Я ловила себя на том, что, когда начинала о нем рассказывать, у меня блестели глаза, и все смеялись надо мной. У меня были любовники. Их грубость вызывала во мне отвращение. И тогда я поняла: мне не хватает тебя. Ночами я не смыкала глаз, и ты стоял передо мной. Я видела твои глаза, освещенные пламенем камина, они так горели, что жгли меня, и я теряла рассудок, я видела твои белые, умные руки…

– Мою изящную походку! – усмехнулся граф. Он встал и подошел к ней, нарочито сильно хромая.

Женщина смотрела на него в упор.

– Не пытайся своим презрением оттолкнуть меня. Твоя хромота, твои шрамы, какое это имеет значение для женщин, которых ты любил, по сравнению с тем, что ты им дал?

Она протянула к нему руки.

– Ты даешь им наслаждение, – прошептала она. – Когда я не знала тебя, я была холодна как лед. Ты разжег во мне пламя, и оно испепеляет меня.

Сердце Анжелики заколотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Она боялась, боялась, сама не ведая чего, может, того, что рука ее мужа сейчас ляжет на это бесстыдно выставленное напоказ прекрасное плечо, покрытое легким загаром.

Но теперь граф стоял, прислонясь к столу, и с невозмутимым видом продолжал курить. Анжелика смотрела на него сбоку, и изуродованная сторона лица была скрыта от нее. И вдруг перед ней предстал совершенно иной человек с безукоризненным профилем, какие выбивают на медалях, с шапкой пышных черных кудрей.

– «Он не умеет искренне любить слишком сладострастных женщин», – процитировал граф, небрежно выпуская изо рта струйку голубоватого дыма. – Вспомни каноны куртуазной любви, с которыми тебя познакомили в Отеле Веселой Науки. Возвращайся в Париж, Карменсита, он создан для таких женщин, как ты.

– Раз ты гонишь меня, я уйду в монастырь. Кстати, мой муж мечтает запереть меня туда.

– Великолепная мысль, дорогая. Я слышал, в Париже создается множество убежищ для верующих, и там в моде благочестие. Сама королева Анна Австрийская недавно приобрела для бенедиктинок великолепный монастырь Валь-де-Трас. Большим успехом пользуется и монастырь ордена визитандинок в Шайо.

Глаза Карменситы пылали негодованием.

– И это все, что ты нашел сказать мне? Я готова заживо похоронить себя под монашеским покрывалом, а у тебя нет ко мне ни капли жалости!

– Мне отпущено слишком мало жалости. Но если кого и следует пожалеть, так это твоего мужа, герцога де Мерекура, который имел неосторожность привезти тебя из Мадрида в повозке своего посольства. И не пытайся больше впутывать меня в свою вулканическую жизнь, Карменсита. Я тебе процитирую еще два правила куртуазной любви: «Никто не должен иметь сразу двух любовниц» – и второе: «Новая любовь убивает старую».