Сплюшка или Белоснежка для Ганнибала Лектора (СИ) - Кувайкова Анна Александровна. Страница 38

Спрыгнув на землю, я сняла шлем и тряхнула головой, убирая налипшие на лоб волосы. После чего обошла харлей и встала рядом с передним колесом, опёршись рукой на бензобак. Блондин за этим наблюдал с любопытством и дразнящей улыбкой, откинувшись назад и скрестив руки на груди. Предоставив мне, так сказать, полную свободу действий и явно рассчитывая на достойную награду, нашедшую своего рыцаря.

Фыркнув в ответ на такие мысленные ассоциации, я не стала разочаровывать байкера. И целомудренно прижалась губами к его щеке, сунув ему в руки шлем:

— Хорошего вам дня… Алексей Валерьевич!

Правда, сбежать вот так мне не позволили, успев вовремя ухватить за локоть и дёрнуть обратно. Чтобы поцеловать, легко и невесомо… В лоб. Так же ехидно добавив:

— И вам, студентка Снегирёва. Надеюсь, вы не лишите меня такого счастья, как ваше особе музыкальное сопровождение на моей паре?

— Смотря, как вести себя будете, товарищ преподаватель, — рассмеявшись, я всё же поцеловала его на прощание. Коротко, аккуратно и быстро. После чего скрылась в подъезде, махнув рукой в ответ на довольный смешок мужчины.

Не заметив, как за нами наблюдают, с круглыми от удивления глазами и вытянувшимися от недоумения лицами. Очень заинтересованными лицами. Но этого я пока что не знала, поднимаясь на свой законный этаж и старательно давя усталый зевок, грозивший мне вывихом челюсти. И с чистой совестью планировала рухнуть на кровать, даже не раздеваясь, когда открывала дверь, не обращая внимания на подозрительное затишье в родных пенатах.

Ровно до того момента, пока не запнулась о большую спортивную сумку прямо посреди дороги, в компании двух пар незнакомой мне обуви. И не услышала холодно-равнодушный вопрос вместо приветствия:

— Ну и где ты была, красавица?

Подняв взгляд, я мысленно прокляла всех известных мне богов, столкнувшись с некогда родными тёмными глазами. И вздохнула, недовольно поморщившись на тон приветствия:

— И я тебя рада видеть… Папа.

— Кажется, я задал тебе вопрос, — блудный родитель говорил тихо, почти спокойно.

Только вот слова цедил так, как будто пощечины раздавал. И я не могла сказать точно, чудится мне или щеки действительно начинают гореть от фантомных ударов.

Или вид вполне себе здорового, даже счастливого отца всколыхнул похороненные, под ворохом забот и вечной суетой, детские обиды. Заставляя в который раз вспомнить, что назвать его «отцом» — сильно польстить.

— Кажется, мне давно исполнилось восемнадцать, чтобы не отвечать на него, — я пожала плечами, криво улыбнувшись, и стащила кеды с ног. Чтобы устало прислониться боком к стене и засунуть руки в карманы брюк, глядя на этого человека.

Ответ отца не шибко-то устроил. Глубоко вздохнув, он гневно сощурился и начал свою обличительную тираду. Только вот слова выбрал не самые правильные. Впрочем, как и всегда.

— Пока ты живёшь в моей квартире…

— Это не твоя квартира, — я медленно откликнулась, перебив его на полуслове и невольно сжимая кулаки. После чего резко выпалила. — Эта квартира принадлежала нашей бабушке, и она составила завещание вовсе не в пользу собственного сына!

— Да как ты… — он отчетливо скрипнул зубами, сократив расстояние между нами на один шаг. Едва сдерживая справедливый, по его мнению, гнев и стискивая пальцы в кулаки.

Я вопросительно вскинула бровь, сама не замечая, что провоцирую отца на открытый конфликт. А вот он заметил и усилием воли подавил вспышку внезапной ярости. Недовольно заметив:

— Я тебя совсем не так воспитывал, Наташ.

— В том-то и дело, — я снова криво усмехнулась, едва заметно пожимая плечами. За вспышкой боли и обиды пришло почти привычное равнодушие. — Ты меня не воспитывал. Ты оставил мне четырёх младших братьев, предпочитая свободную жизнь не менее свободного дальнобойщика. Без обид, но сводя наши отношения к переводу денег на карту и редким звонкам, с целью убедиться, что мы ещё живы и никуда не вляпались, ты действительно думал, что нас… Воспитываешь? Серьёзно?

Отец предсказуемо промолчал, не считая нужным отвечать на мои обвинения. Повисшее в коридоре молчание нещадно давило на уши, а от моего хорошего настроения и романтического настроя не осталось даже воспоминания. Я так и стояла, глядя на своего родителя, и не понимала, чего больше хочу: ударить его, выставить за порог или притворится, что его не существует?

Или всё это вместе?

Тихо вздохнув, я едва заметно качнула головой. Наши отношения сложно назвать нормальными. Или вообще существующими. Так же, как сложно (почти физически, без шуток) назвать родителем этого человека, принявшего когда-то решение самоустраниться от воспитания собственных детей. Так же, как трудно было мириться с его бабами, регулярно проверяющими на прочность мою нервную систему.

Они, то звонили нам с угрозами, то расписывали, как же хорошо мы будем жить одной дружной, большой семьёй, как только наш папочка женится на очередной пассии. А то и вовсе набирались наглости, чтобы явиться во всей красе на порог нашей квартиры, с вещами и радостным возгласом «Я ваша новая мамочка, спешите любить и жаловать!».

Хмыкнула, оглядев с ног до головы изрядно постаревшего, но не утратившего тяжёлой, мужской красоты родителя. Высокий, крепкий, сильный. Широкие плечи и мягкие, плавные движения, не лишённые своей особой грации. Не смазливая, приятная такая… Сурово-нордическая внешность. Сделавшая нас ещё более непохожими друг на друга.

Мы с братьями были поголовно черноволосыми, переняв от отца лишь отдельные черты. И то, исключительно характера. В остальном мы все пошли в мать, вот такая вот шутка генетического уровня.

Потёрла шею, уже почти привычно отодвигая все эмоции и чувства на задний план, хотя заглушить острую детскую обиду так толком никогда и не удавалось. Особенно ярко она вспыхивала на явление очередной любовницы. С ними лично я никогда не спорила и не боролась. Просто вызывала наряд полиции и дамы отправлялись восвояси, засунув свои великие планы куда подальше. Иногда они уходили тихо, иногда с боем и с самой натуральной дракой, устраивая целое представление для соседей. И только потом, в своей комнате, я позволяла той самой обиде взять верх и ревела в подушку от души.

В который уже раз понимая, что с отцом у нас нет ничего, кроме чисто номинальных отношений. Больше похожих на обычную такую сделку, чем на настоящие семейные узы. Что, в общем-то, не мешало нам быть достаточно вежливыми в обычное время, пока родитель не начинал пытаться меня воспитывать и читать мораль.

— Надолго? — наконец выдала я, нарушив затянувшееся молчание. Стянула рюкзак со спины и бросила его на пуфик у стены.

— Не знаю, — чуть помедлив, откликнулся родитель. Вот уж в чём в чём, а в честности он всегда был лучшим. Не врал, не юлил и всегда чётко расставлял приоритеты.

Хоть что-то хорошее, не так ли?

— Один? — я кивнула головой на вторую пару обуви. Совершенно неуместную, учитывая, что это были милые такие лодочки, которые я не одену даже под страхом смерти. А других женщин в нашей квартире давно уже не бывало.

Отец промолчал, не ответив, а в груди шевельнулось очень нехорошее предчувствие, от которого в горле пересохло и сердце пропустило удар. Потому как взгляд у него был лишь слегка виноватый и слишком решительный. Адская смесь, на самом-то деле. Особенно в узких рамках одной конкретной семьи.

Вот только прежде, чем я успела рот открыть, со стороны кухни раздалось ласковое, звонкое и от этого особо противное щебетание: (200cf)

— Дорогой, кто там пришёл?

А следом за голосом в коридоре нарисовалась и его обладательница. Я только и смогла, что беззвучно выдохнуть «Твою ж мать…», глядя на эту даму. Ей было чуть-чуть за сорок и она была, в общем-то, довольно приятна внешне. Если бы не смотрела на меня с такой искусственной, хорошо поставленной улыбкой. Больше похожей на оскал самой настоящей акулы. Не суливший нам, в ближайшем будущем, ничего хорошего. Ну вот совершенно ничего хорошего…