Бунтующая Анжелика - Голон Анн. Страница 30

К полудню объявился Флипо, невредимый, с той же плутовской рожей в ястребиным носом. Ему удалось вместе с мальчиком-слугой улизнуть через окно и спрятаться в лесу.

Потом голова, обмотанная окровавленной повязкой, прислонилась к коленям Анжелики. То был аббат де Ледигьер. Его, видимо, не добили из уважения к сутане.

— О, это ужасно! Они меня ранили. Я не смог защитить вас до конца.., и бедного малютку…

Анжелика оттолкнула его с содроганием, но ужас внушал ей не аббат, а она сама:

— Не дотрагивайтесь до меня.., только не дотрагивайтесь до меня.

Затем резко спросила:

— А где Флоримон?

— Не знаю. В Рамбуре не нашли ни его, ни маленького Нафанаила…

Она, казалось, не слышала, снова впав в отупение. Она видела Флоримона с Шарлем-Анри и Гонтрана, пишущего их портрет.

— Ангелочек с небесной улыбкой. — Вы очень милы. — Светлячок мой, полный лукавства. — Вы очень милы.

— Бедняжка, у нее совсем помутилось в голове, — прошептала одна из женщин, присматривающих за ней.

— Нет, она молится. Она читает литании святым…

— Что за шум слышен около парка? — внезапно выйдя из оцепенения, спросила Анжелика.

— Сударыня, это лопаты могильщиков. Там хоронят.

— Я хочу туда.

Она с трудом поднялась. Аббат де Ледигьер поддержал ее. На опушке леса около замковых решеток было вырыто несколько могил. Тела убитых уже опустили в них. Остались лежать на траве только Лен Пуару, его жена и тетушка Аурелия. Их оставили напоследок из-за их тучности.

— Маленького сеньора мы положили туда, — сказал один из крестьян, указав на покрытый мхом холмик несколько в стороне. Могила уже была убрана полевыми цветами. Он продолжал вполголоса, словно бы извиняясь:

— Надо было прибрать могилку побыстрее. Позже его перенесут в часовню Плесси, с почестями. Но пока часовня сгорела…

— Послушайте! — сказала Анжелика. — Послушайте меня…

Ее голос вдруг окреп и исполнился страсти.

— Ко мне, крестьяне! — прокричала она. — Послушайте! Сегодня от рук солдат погиб последний Плесси-Белльер! Наследник этого поместья… Род умер… Нет больше этого рода! Они убили его. Они зарезали вашего господина! Все кончено.., кончено навсегда… Нет больше сеньоров дю Плесси… Их единственный наследник угас…

Крестьяне ответили ей криком, полным жалости и боли. Женщины зарыдали громче прежнего.

— И сделали это солдаты короля. Наемники, которым платят за издевательство над людьми, за грабеж и разор! Нахлебники, ничтожества, умеющие только вешать и бесчестить! Эти чужаки едят наш хлеб и убивают наших детей… Неужели вы оставите их преступления неотмщенными? Довольно нам бандитов, которые измываются над нами именем короля! Король сам повелит их вешать. А мы этим займемся немедленно. Крестьяне, ведь мы не выпустим их отсюда, не правда ли? Вооружайтесь… Мы догоним их! Отомстим за вашего маленького сеньора!

Весь день они преследовали драгун Монтадура. Следы отряда были хорошо видны. К концу дня их сердца преисполнились терпкой радостью: они поняли, что вояки не смогли переправиться через реку и вновь двинулись в глубь провинции. Опасались ли они погони? Вряд ли. Но им попадались только покинутые деревни, вся округа, вдруг ставшая молчаливой, таинственной, подозрительной, казалась каким-то наваждением.

Настала ночь. Взошла луна. Крестьяне крадучись двигались по дороге, петляющей по дну лесного оврага. Они не делали себе поблажек: охотничий инстинкт подсказывал им, что дичь близка. Ковер палой листвы глушил звук шагов, и эти тяжеловесные люди двигались мягко и осторожно, что выдавало их родство с браконьерами.

Анжелика первая услышала, как позванивают удила пасущихся коней.

Она знаком приказала остановиться. Выглянув из-за края оврага, она сквозь ветви увидала освещенных луной драгун, спящих на немного покатой поляне. Они лежали, прижавшись друг к другу, измученные ночными бесчинствами и тревожным походом в никуда. У притушенных углей дремал часовой, и тонкая струйка дыма лениво поднималась к звездному небу.

Один из испольщиков, Мартен Жене — он взялся руководить крестьянами — быстро оценил положение. Шепотом были даны приказы, и без всякого шума, кроме неясного шороха листвы, половина людей пошла в обход. Чуть позже со стороны холма раздался протяжный крик совы, ему ответил другой.

Часовой встрепенулся было, но, подождав, вновь погрузился в дремоту. Тогда, выступив с четырех сторон, по полю заскользили юркие бесшумные тени. Все было сделано без единого крика, разве лишь кое-где раздалось глухое ворчание, как бывает, когда человек, пробудясь на миг, тут же снова засыпает.

На следующий день лейтенант Горм, пытавшийся соединиться с Монтадуром, пробился в эти места с шестьюдесятью всадниками. Он искал драгун. И он их нашел посреди поля в позах спящих. Они были зарезаны косами и серпами. Монтадура опознали только по брюху. Головы не нашли.

Это место было прозвано Полем Драгун, а после — Драконовым. Никогда больше там не росли ни дикие ирисы, ни фиалки…

Так началось большое восстание в Пуату.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОНОРИНА

Глава 1

Король отозвал де Марильяка и поставил наместником Бавиля — напрасно.

Письмо с ходатайством, присланное через старого Молина (король принял его сразу, как только тот прибыл в Версаль), пришло слишком поздно.

Пока Его Величество посылал за Лувуа, сообщником Марильяка, человеком лицемерным, которому на Пуату было наплевать, пока шли депеши, — провинция восстала.

Издалека было не разглядеть, что поводом, давшим начало мятежу, было убийство маленького золотоволосого ребенка. Вести оттуда были так туманны, что сначала разорение замка Плесси, а также исчезновение маркизы и ее сыновей приписали зверствам гугенотов.

Надо бы просто крикнуть «цыц!» еретикам. Не тут-то было. Первые отряды, пытавшиеся проникнуть в Гатин, натолкнулись на католиков под командой некоего Гордона де ла Ланда, отпрыска старого, но не уважаемого рода, ибо дворяне, живущие не при дворе, были презираемы. Тем временем на юге Бокажа наступал гугенот Самуил де Ламориньер.

Королевские отряды растянулись в линию между Луденом и Ниором. Тем временем наступила зима с туманами и дождями. Разгорелась война засад и стычек, отвратительных до дикости, не имеющих конца из-за фанатизма и несговорчивости тех, кого надобно было замирить. Пуату напоминал пустынную страну теней, человеческий муравейник, обитатели которого попрятались в свои углы. С кем вести переговоры? Откуда такая внезапная злоба? Против кого они восстали? Против короля, войск, сборщиков податей? Почему они сражаются? За религию, провинцию, собственный хутор? Какую цель преследуют эти заскорузлые мужики и суровые мелкопоместные рыцари, так легко впадающие в ярость?

На королевском совете вошло в обычай воздевать руки к небесам и теряться во всяческих предположениях. Никто не осмеливался высказать вслух то, о чем думали, что чувствовали все. Признать, что этот бунт — не что иное, как глухой рык загнанного зверя, готового биться насмерть, последняя конвульсия гибнущего народа, который не желал рабства.

К зиме в Пуату начался голод. Энергичная попытка обращения еретиков посредством уничтожения их посевов опрокинула хозяйственное равновесие края, и без того подточенное чудовищными налогами и неурожаем предыдущего года. Пока Монтадур поджигал поля, окружавшие протестантские храмы, сборщики податей рушили дома католиков, чтобы пустить на продажу балки. Надо было платить талью за кровати, одежду, рабочий скот и даже за печеный хлеб. Велика ли важность, если кто-нибудь разорится? Но несколько разоренных — это уже покинутая деревня, несчастные бродяги, блуждающие по осенним дорогам, живые скелеты, осатаневшие от голода, готовые к разбою и кровопролитию.

Обозы с провизией, отправленные из Нанта для армии, были полностью разграблены крестьянами.

А когда очистилось небо, потеплело и уже казалось, что можно ожидать доброго лета, беспорядки лишили людей последней надежды. Голод становился катастрофическим.