Бунтующая Анжелика - Голон Анн. Страница 31

Постепенно распространились слухи о том, что зачинательницей этого огромного пожара ненависти была одна женщина. Ей удалось помирить католиков и протестантов, дворян, крестьян и горожан и направить к единой цели. Многих придворных смешили эти россказни, но немало было и таких, которые верили. Время прекрасных фрондерок еще помнилось, и никто во Франции не забывал, что крестьянская девушка Жанна предводительствовала войсками. А эта не была простолюдинкой, иначе дворянство не подчинилось бы ей. Захудалые помещики-провинциалы, над которыми потешалась столичная знать, поскольку они часто бывали беднее нищих, мало-помалу не только собрали отряды, но и, каким-то чудом раздобыв оружие, вооружили своих людей.

Появились всевозможные смертоносные орудия, извлеченные из разных укромных уголков: мушкеты, пики, алебарды, старые кремневые или фитильные аркебузы, короткие шпаги с обоюдоострыми лезвиями — «ланскенеты», напоминавшие о религиозных войнах в Германии, о свирепых тамошних ландскнехтах. Бородатые, с перьями на шляпах, В изодранных, некогда роскошных одеждах, они наводили страх на мирных жителей. Их воинственные души вселялись в тех, кто подбирал их осиротевшие шпаги на поле битвы. В ход пошли даже луки и стрелы браконьеров — опасное оружие, если его обладатель, схоронясь в развилке дуба над дорожной промоиной, поджидает момента, когда ноги его жертвы увязнут в липкой грязи. И солдаты короля не замедлили пожалеть об отсутствии прежних кирас.

Говорили также, что женщина эта молода и красива, отсюда ее власть над предводителями восставших. Рассказывали, что она скачет по полям сражений на лошади, сидя боком в дамском седле, облаченная в темный плащ с большим капюшоном, скрывающим белокурые волосы.

Анжелика побывала во всех замках и усадьбах провинции.

Самые горделивые из них высились на гористых холмах, окруженные рвами со стоячей водой, или на обрывистых речных берегах. Издали они казались грозными форпостами в грядущей битве. В их высоких крепостных башнях, уже неспособных никого защитить, она находила продрогшие семьи, жмущиеся у скудного очага. Построенные в стиле барокко, предназначенные для празднеств анфилады широких гостиных пустовали. Никто, кроме мышей, не посещал этих выстуженных залов. Местные вельможи бедствовали, разоренные королевскими поборами или мотовством отпрысков, растративших фамильное добро.

Посещала она и усадьбы, выстроенные из крупного камня, не имеющие величественного вида, по-купечески простые и удобные. Их обитатели тоже жили не роскошествуя, в ожидании лучших времен, когда местное дворянство сможет наконец занять достойное положение.

Анжелике было легко находить с ними общий язык. Она заводила речь об их славных предках, говорила о теперешних унижениях, звала к мести. Тогда они собирали своих крестьян во дворе замка или на отдаленной пустоши. Она появлялась перед толпой на лошади или всходила на верхнюю ступень лестницы из серого камня, и все видели ее надменный профиль и темный развевающийся плащ. И когда она начинала говорить четким, спокойным голосом, звенящим в морозном воздухе, эти примитивные существа пронимала дрожь, забытая гордость пробуждалась в душах, и они становились податливыми к ее доводам.

Она бередила раны их молчаливых сердец. Напоминала о страшных годах 1662-м и 1663-м, когда они ели крапиву и сено, кору, капустные кочерыжки, коренья, когда мололи ореховую скорлупу вместе с ядрами, чтобы добавить к последней горсти овса или ржи. Она говорила об умерших детях, о бегстве в города. (Именно тогда голодные крестьяне, среди которых был Никола, как волки, проникли в Париж. В тот самый год состоялся большой парижский карнавал, и все видели короля, его брата и принцев крови в одеждах, усыпанных драгоценностями.) Да, им было что вспомнить! А в следующем году, когда они только-только зализывали раны, министр Кольбер восстановил соляной налог: и тот, что «для горшка и солонки», и тот, что «для засолки мяса и рыбы», то есть обязал всех покупать соль в «закромах» королевства почти на вес золота.

Она угадала слабую струнку каждого французского крестьянина. Подавленные ожиданием новых поборов, поселяне видели в ее призывах прежде всего предлог не платить налогов будущим летом. Пока идет восстание, можно утопить сборщика податей в колодце или выгнать его, угрожая вилами, из деревни. А какое облегчение, если вдруг можно оставить для себя то немногое, что имеешь!

Она говорила им:

— Присутствующие здесь сеньоры — только они ваши подлинные господа! Когда вы голодаете, голодают и они. Сколько раз им приходилось платить десятину, талью, налог на наследство и еще одну десятую часть доходов за все недворянские земли, принадлежащие их феоду: Разве есть у них средства на это? И все же они это делали, чтобы спасти вас от хищных лап притеснителей.

— Это верно.., оно так… — бормотали крестьяне.

— Идите за ними! Они отвоюют для вас достаток и справедливость. Пора покончить с вашей нищетой.

Она называла цифры, поражающие их воображение. Рассказывала о диком расточительстве двора, свидетельницей которого была сама, о продаже должностей, о крупных мошенничествах и военных кампаниях, каждый год заставляющих государство ради сведения баланса казны черпать все новые деньги из единственного источника — крестьянской кубышки.

Семейства де Лагийоньер, д'Амбруаз, де Лафульер, Шеброн, д'Аспремон, Гробуа, Гинефоль и многие другие, менее родовитые, взялись за оружие.

Города Партене, Монтрей, Ла-Рош, поначалу колебавшиеся, подчинились угрозе, прямому захвату или увещеванию. Многие буржуа были недовольны королем. Анжелика умела говорить с ними на языке цифр и деловых бумаг. Городские запасы были перераспределены в предвидении голодного времени. Однако ни приказы, ни ограбление военных обозов не смогли бы спасти от голода народ французской окраины, если бы жители Атлантического побережья не пришли на помощь Бокажу.

В этих местностях обитало много протестантов, к тому же там добывали соль, а она служила поводом почти вековой тяжбы короны с собственным народом. Понс-ле-Палю, лже-солевар из Сабля, увлек за собой товарищей по негласной корпорации торговцев контрабандной солью. После этого по тайным тропам и речушкам продукты потекли в Пуату. За них платили золотом. Некий торговец из Фонтене-ле-Конт доказал своим собратьям по цеху, что не время скупиться: когда придет голодная смерть, золото не заменит хлеба.

Королевская власть приговорила Пуату к вымиранию. Зима преградила туда пути так же надежно, как и восстание. Во французском королевстве спокойно ждали, когда прекратятся холод и туманы, растают снег и лед и можно будет проникнуть в этот мятежный бастион, чтобы пересчитать трупы. Но жители не умирали.

Анжелика кружила по провинции, не останавливаясь нигде подолгу. Она ночевала в крестьянских лачугах, грелась у очагов, украшенных мраморными гербами владельцев замка, встречала утро в доме фермера, а вечер — в задней комнате богатой лавки городского торговца. Ей нравилось беседовать со всеми, и быстрота, с которой она находила общий язык с каждым, казалась ей залогом правоты ее замыслов.

Но настоящим, любимым жильем были для нее заросшие овраги, лесные дебри, глухие тропы, по которым гулко стучали копыта ее коня и лошадей ее спутников.

Среди них был барон дю Круасек. Это он первым дал ей приют после той трагической ночи. С тех пор тучный воин с кем-либо из своих прислужников сопровождал ее повсюду.

Протестанты из челяди Анжелики присоединились к Ламориньеру. Прочие под водительством Мартена Жене сбились в своего рода вольный отряд: жили по домам, но готовы были выступить по первому знаку.

С Анжеликой остались слуги из замка. Ален-конюх, младший повар Камиль, старый Антуан со своей аркебузой, Флипо — хотя бывший малец со Двора чудес не слишком уютно чувствовал себя в лесу, Мальбран Верный Клинок, вопреки постоянному ворчанию радостно принимавший все тяготы походной жизни. Особенно неотступно держался рядом с ней аббат де Ледигьер. Он боялся оставлять ее одну. Его страшило то, что он угадывал за мраморной неподвижностью ее лица и холодным, замкнутым взглядом. Лютая тревога снедала ее, изнуряющая, непобедимая душевная смута. Порой она впадала в такую глубокую задумчивость, что, казалось, окружающее более не существовало для нее.