Погнутая сабля (ЛП) - Грэм Уинстон. Страница 99

Подумав о ней в таком ключе, Демельза почувствовала приступ злости, чуть не превратившийся в ненависть.

«Матерь божья! — в ужасе подумала она, вспотев от волнения, и тут же взяла себя в руки. Как я могу так думать и чувствовать? Эта девушка — любовь всей жизни Джереми, и если бы не проклятая война, он так и продолжал бы горячо ее любить. Кьюби — хорошая девушка и носит его ребенка. Как я могу так думать о ней? Она относится ко мне тепло и с любовью. Или я считаю, как Клоуэнс, что если бы она сразу вышла за Джереми, он не пошел бы в армию? Или мои чувства более грубые и примитивные, как у любой матери, считающей, что другая женщина украла ее сына? В любом случае, это неправильнобезнравственно, дурно и ошибочно. И пусть это естественные чувства, я не должна их испытывать и не позволю им одержать над собой верх! Я жена Росса и мать Джереми, а не какая-то ворчливая деревенщина с ограниченными и гадкими мыслями. Я сама себе хозяйка и независимо от Росса вправе сама выбирать и решать. От дурных мыслей, ревности и примитивных чувств надо отмахиваться, как от назойливых мух, не позволять им угнездиться, гнать прочь».

Демельза не слишком верила в рай, где, по мнению Сэма, Бог с нетерпением ее ждет, не очень доверяла также слабой религии мистера Оджерса; но если дух Джереми где-то существует, то как же ему будет стыдно за тайные мысли матери насчет Кьюби, пусть даже и мимолетные!

— Милая, — обратилась она к ней, — если Клеменс желает погостить несколько дней, мы будем только рады. Разумеется, играйте на фортепиано, когда захочется. Хотя у меня есть подозрение, что фортепиано расстроено, поскольку я не садилась за него после возвращения домой. Даже у Беллы не было настроения за него садиться. Чудесно вновь услышать дома музыку.

— Это так любезно с вашей стороны, — отозвалась Клеменс, — но мама ждет меня дома. Хотя я могу еще раз приехать...

— Тогда с пользой проведем сегодняшний день! — воскликнула Белла.

Они так и поступили. После обеда целый час играли и пели, а затем под предводительством Беллы пошли гулять на пляж. Хотя день был не самый благоприятный для прогулок, Кьюби привели в восторг просторы песка, моря и скал, и когда в гостиной она пила чай с шафрановыми булочками и миндальными пирожными, щеки ее разгорелись, что случалось редко. Росс объяснял проблему с наносными песками, в основном от северо-западных ветров. Дальше, в сторону Гвитиана, песчаные дюны в некоторых районах достигали двухсот футов в высоту и милю в ширину. Потом он разговорился о планах по расширению пристани в Сент-Айвсе — нужно построить волнолом и оградить город от наносных песков. Для Росса не имело значения, слушают его или нет, надо просто поддерживать разговор, пока кто-нибудь не придумает другую тему только бы не связанную с недавней войной.

День прошел довольно удачно, никто никого не расстроил, но тем не менее, встреча больше напоминала светский прием. Ничего тут не поделать, со временем все привыкнут друг к другу и сблизятся.

Вечером после ужина три девушки ушли петь дуэты под аккомпанемент фортепиано, но вскоре Кьюби улизнула и прошла по коридору в гостиную, где Демельза в одиночестве читала письмо.

— Ох, прошу меня простить...

— Ничего страшного, заходи. Ты не помешала.

Кьюби присела на стул, все еще не уверенная, что ей рады.

— Письмо от Джеффри Чарльза, — сообщила Демельза. — Решила его перечитать. Пришло в субботу.

— Вот как.

— Ты познакомилась с ним на приеме... И с тех пор больше его не видела?

— Не видела.

— Сейчас он служит в оккупационной армии в Париже. Жена и дочь уже, наверное, до него добрались. Он прошел все пиренейские войны и дважды или трижды получал ранение, но при Ватерлоо — ни одной царапины. Можешь для меня кое-что сделать?

— Разумеется.

— Зажги вон те свечи. От них веселее. Белла и Клеменс играют вдвоем?

— Белла исполняет ту песню, что пела на приеме. «Травушка созрела». У нее чудесный голос.

— Да уж, необычный. И сильный. Ее отцу не очень нравится.

— На приеме нам очень понравился ее голос.

— Да, порой на таких мероприятиях она показывает себя с лучшей стороны.

— Вы поете, леди Полдарк?

— Сейчас уже нет... Последний раз я пела на Рождество. Но Белла забрала из моих парусов весь ветер!

— Надеюсь услышать ваше пение на Рождество. 

Демельза промолчала. 

— Простите. Мне не следовало этого говорить.

— Всем нам впору спеть в честь окончания войны.

— Вы правы. Я потеряла брата при Валхерене.

— Не знала об этом.

Кьюби зажгла оставшиеся свечи. Старая комната приобрела более четкие очертания и выглядела обветшалой, несмотря на появившуюся с годами новую мебель. Здесь Полдарки прожили свыше тридцати лет. Именно в этой комнате четырнадцатилетней девчонкой Демельза скрывалась от отца, когда тот пришел забрать ее домой в Иллаган.

Демельза помрачнела, глядя на письмо. 

— До сих пор не верится, что Джеффри Чарльз стал таким бравым военным. Одно время казалось, что он скорее избалованный мальчишка. И только когда уехал в школу, вдруг резко повзрослел и стал меняться... А потом...

Кьюби сидела и ждала продолжения. Демельза чуть не сказала: «Джереми был точно таким же». Но не стоит пока вставать на опасную тропу. Неизвестно, куда она заведет.

— Он написал нам — то есть уже после Ватерлоо. Тут он говорит: «Мысленно я сейчас с вами и глубоко сочувствую вашему горю». Письмо очень длинное — само собой, он намеренно написал подробное и интересное письмо — изложил весь свой путь из Ватерлоо в Париж. Говорит, они проходили в день по тридцать миль! Описывал сельских француженок. «У них на голове высокий белый чепец с длинными ушами, которые свисают до плеч, открытый корсет чаще всего без отделки, грудь прикрыта цветастым платком, грубые шерстяные юбки с розовыми полосками доходят только до икр, на ногах белые шерстяные чулки и сабо. В ушах золотые и серебряные серьги, а на шее висит черная тесемка с золотым крестиком». Сразу перед глазами предстает четкая картина. Говорит, британские войска приветствуют повсюду, как защиту от мародерства отступающих французских солдат и грубых пруссаков, которые разносили двери и окна в щепки, жгли на улицах мебель.

— Леди Полдарк, — обратились к ней Кьюби.

— Да?

— Можно мне сесть поближе к вам?

— Разумеется, — Демельза перелистнула страницу. — Когда они добрались до Парижа, то сначала разбили лагерь в Булонском лесу. В город вошли в основном пруссаки. А теперь он в деревушке под названием Сен-Реми, примерно в двадцати пяти милях от Парижа, — тут она остановилась и взглянула на Кьюби, сидящую рядом на стуле. — Джеффри Чарльз пишет, что как раз въезжал в Париж, когда с Триумфальной арки сняли украденную у венецианцев конную группу, чтобы вернуть законным владельцам. Кьюби...

— Да, леди Полдарк?

— Не называй меня леди Полдарк. Я же мать Джереми.

— Неважно. Я хочу вам сказать...

— Что именно?

— Как я скорблю. В душе. Просто вида не подаю. Скрываюсь за вежливой маской.

— Наверное, нам обоим без него пусто, — заметила Демельза.

Кьюби ткнулась мокрыми от слез глазами в руку Демельзы.

— Мне хочется умереть.

Харриет дважды справлялась в письмах о состоянии Стивена. Во втором она написала:

Дорогая Клоуэнс!

Я так понимаю, Стивен не встает с кровати, поэтому не время для посещений. Когда он поправится, пожалуйста, сообщи мне; тогда я пренебрегу гневом Божьим и навещу его. Вот уж мне досталось, когда обнаружилось, что я прыгала через канаву в своем теперешнем положении; Джордж так сильно не разгневался бы, что со Стивеном случился несчастный случай на скачках со мной, даже будь он его близким другом — а мы все прекрасно знаем, что это не так. Состоялся военный совет — чуть ли не звездная палата [25] — в присутствии докторов Бенны и Чартериса, который законно постановил, что я не сяду на лошадь, пока не ожереблюсь — храни нас Боже — это мрачное событие случится не раньше, чем через пару месяцев.