Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович. Страница 43

— Так точно, товарищ полковник. Я учту ваше замечание.

— Не учитывать, а выполнять требую.

— Так точно, товарищ полковник. Но обстановка может сложиться так, что…

— На то вы и командир полка, чтобы действовать сообразно обстановке. Но знайте: обстановку эту я лично проверю.

— Есть, товарищ полковник.

— Возлагаю на ваш полк охрану переправы через реку Ахтубу. Возьмите под защиту заводские переправы. Вы поняли меня?

Спустя полчаса майор Каменщиков повел в бой девятку истребителей — обстановка потребовала его личного участия в бою. «Юнкерсы» под прикрытием «мессеров» бомбили важную высоту, которая прикрывала подступы к центру города.

Ударная группа из четырех Як-1 атаковала бомбардировщики. Бой продолжался невероятно долго. Каменщиков и на этот раз сбил немецкий самолет.

Действия истребителей майора Каменщикова значительно облегчили положение советской части, в составе которой дралась рота Лебедева, позволили задержать противника на важной высоте, но все же положение ослабленного полка оставалось тяжелым. Со стороны казалось, что в полосе боя вся земля разворочена, размолота, и никаких солдат там быть не могло. Противник кидался на измотанные и обескровленный батальоны с дикой яростью, но все было напрасно — рубеж был неприступен. Тогда противник вновь пошел в атаку. В одну из таких минут Лебедев сам поднял своих бойцов в штыковой бой.

Рядовой Уралец не знал, как он поведет себя в рукопашной, но когда перед ним показались враги, он стал их беспощадно колоть. И никогда он не был так силен, как в этот час. Он не ждал, когда на него нападут, он сам успевал первым наносить удары. Полк с занимаемых позиций не отступил. Тогда противник навалился танками.

В роте Лебедева оставалось немногим более взвода бойцов. Они вступили в неравный бой. Со стороны временами казалось, что уже все потеряно, люди перебиты и защищать позиции некому. Но во всякую такую минуту будто из-под земли выскакивали бойцы и забрасывали танки гранатами. Лебедев, руководя боем, переходил с позиции на позицию. За ним неотступно следовал сержант Кочетов. И там, где надо было сбить спесь с немецких автоматчиков, в дело вступал Кочетов со своим пулеметом. Он занимал новую позицию и с ожесточенным бесстрашием скашивал очумевших от ярости врагов. Кочетов никогда не подводил лейтенанта. Лебедев, наблюдая и руководя боем, вдруг взволнованно вскрикнул:

— Что он делает? Зачем это? — Это относилось к горстке бойцов, действовавших под командованием Солодкова. На них по прямой двигались немецкие танки. Лебедев громко, как будто хотел, чтобы его услышали бойцы, прокричал — Зачем это? Зачем? — Он передал бинокль ординарцу: — Посмотри — кто это ползет?

Ординарец, глянув в бинокль, сказал:

— Это товарищ политрук. Александр Григорьевич. — Издали можно было понять, что политрук спешил залечь под взгорком, из-под которого только и можно подорвать танк. Позади Солодкова ползли еще два бойца.

Танк открыл огонь из пушки. Снаряды, перелетая лощинку, разрывались на линии окопов.

Экипаж танка прощупывал оборону пушкой, прочищал себе дорогу. Солодков все-таки успел подползти к взгорку. Танк не прекращал огня, на минуту задержался. Лежать под свистом снарядов было невыносимо, и Солодков, видя, что ему не добросить противотанковую до врага, вскочил и кинул гранату. Он слышал взрыв, но, прижавшись к земле, не видел, что стало с танком. «А что, если промахнулся?» Ему уже нечем было разить врага, поскольку он бросил последнюю гранату. Танк все стрелял, но вперед не двигайся. «В чем дело?» Солодков не видел, что сорвал гусеницу, и танк, крутясь, стрелял ради острастки. Солодков лежал у всех на виду. К подбитой машине на выручку поспешил второй танк и тотчас прикрыл его пушечным огнем. Стреляя, он продвигался вперед. Вот он все ближе и ближе. Осталось сорок метров, тридцать, двадцать… «В чем дело? Нечем отбиваться?» — нервничал Лебедев. Солодков неподвижно лежал. «Что он — убит? Но почему бойцы молчат? Они не могли быть убитыми».

…Рота в этом бою погибла почти вся. Немногие, оставшись в живых, оказались отрезанными от соседа и, потеряв связь с командованием батальона, вынуждены были отходить в одиночку. Лебедев, пытаясь соединиться с бойцами других рот своего батальона, успеха не имел — танки противника уже хозяйничали на всем рубеже батальона. Лебедев понял, что в этом неравном бою он может оказать сопротивление лишь из хорошо подготовленного к обороне рубежа. И он, отлично зная город, принял решение отступать к центру города.

— Что стало с Солодковым? — спросил Лебедев бойца.

— Нашелся, товарищ лейтенант. Политрук ищет для обороны подходящий рубеж.

Лебедев приказал Уральцу, насколько это возможно, задержать немцев, а сам поспешил к площади Павших борцов. Он решил во что бы то ни стало задержать противника в районе площади хотя бы на короткое время и тем самым дать возможность подойти свежей части.

Из Комсомольского садика, прилегающего к драмтеатру, прибежал сержант Кочетов.

— Товарищ командир, куда нам с пулеметом? — спросил он.

— К театру, — кинул Лебедев. — Пулемет поставьте у главного подъезда.

Здание театра позволяло держать круговую оборону. Из него можно было простреливать все подходы к площади. Лебедев вбежал на сцену, осмотрел зрительный зал, проверил запасные выходы. Стрельба из автоматов и ручных пулеметов близилась. Пули, влетая в разбитые окна, рябили стены фойе. Сержант Кочетов открыл пулеметный огонь. Лебедев крикнул из зрительного зала:

— Что там?

— Немцы прорываются на площадь.

В здание вбежал Солодков.

— Григорий Иванович, что мне делать? — с ходу спросил Александр Григорьевич.

Лебедев сказал:

— Мой рубеж — первый этаж. Твой — балконы. Бери людей и баррикадируй переходы на балконы. Возьми с собой Уральца.

С улицы к Лебедеву прибежал боец.

— Я от Кочетова, товарищ лейтенант. Куда ему с пулеметом?

— Пулемет тащите в театр.

По паркету прогремел пулемет. Кочетов, почувствовав прохладу каменного здания, с облегчением произнес:

— Хорош погребок. Здесь отдохнет душа. Куда прикажете, Григорий Иванович?

— На сцену.

Павел Васильевич, убитый горем, мало что понимал.

Он вышел к подъезду в то время, когда Кочетов втаскивал пулемет в театр. Сержант, увидев Дубкова, крикнул: «Дедушка! Убьют! Прячься!» И тут с Павлом Васильевичем произошло самое неожиданное: он весь затрясся от гнева и злости. Гнев вернул ему силы, и он, не помня себя, сбежал в подвал и вышел из него с ружьем и патронташем. Гитлеровцы были еще далеко от театра; они мелькали в развалинах, а Павел Васильевич стоял на площадке подъезда и стрелял из двустволки. Из театра выбежал Кочетов.

— Дедушка, побереги патроны! — крикнул сержант.

— Ироды! Душегубы! — проклинал Павел Васильевич насильников.

Сержант схватил Дубкова в охапку и втащил его в театр.

Бойцы захлопнули дверь и, приперев ее сухим бревном, с шумом и грохотом начали кидать на лестницы стулья, вешалки, диваны; заваливали двери и переходы с балкона на балкон; они отрывали ярусные скамейки, выволакивали их к лестницам и бросали на каменные плиты ступенек. Кажется, все уже сломано и свалено в непролазные нагромождения, и тогда Лебедев приказал бойцам встать на огневые позиции. Солдаты заняли двери, лестничные площадки, ложи. Лебедев во весь голос прокричал:

— Товарищи! Мы должны задержать немцев. К нам идет помощь!

Гвардейские полки дивизии генерала Родимцева были посажены на автомашины. Дорога от Ахтубы до Красной Слободы шла по песчаным кустарникам, дубовым рощам, тальниковым перелескам. Весь этот путь перехвачен бесчисленными протоками, ручейками, болотами, камышовыми зарослями. В дождливое время здесь ни проехать ни пройти. Пойменные земли киснут, превращаются в липучее тесто. Но в этот год осень стояла сухая, солнечная, и непроглядная коричневая пыль висела над дорогой днем и ночью, пухлым слоем ложилась на деревья. Подует ветерок, и тогда весь лес закурится пылью. Бойцы задыхались, шматками выплевывали пыль. Они спрашивали друг друга: