Представление для богов - Голотвина Ольга. Страница 66

Удачнее всего люди отбивают атаку на гребне стены: Людоеды теряют равновесие и срываются вниз под градом камней, потоком смолы, под брызгами «небесного огня», что разлетаются из стальной «лейки» с вертушкой. Они страшны, эти брызги, они прожигают серую шкуру до мяса, до кости, они багровым дождем падают в туман и настигают там свою добычу, еще незримую для людей. Но даже со страшными ожогами твари вновь и вновь лезут на стену.

Там, где Людоеду удается прорвать оборону и взобраться наверх, он превращает все вокруг себя в кровавое месиво с обломками костей. Смяв, разорвав воина, тварь отшвыривает его и вцепляется в следующего, не обращая внимания на удары, что сыплются со всех сторон на белесую шкуру. Иногда тяжелому топору в сильных руках удается эту шкуру пробить, но и тогда Людоед не воет, не обращается в бегство то ли не чувствует боли, то ли обезумел от колдовских чар...

Какое там «ликование боя»? Орешек не чувствует ничего, даже гнева. На гнев просто не остается сил.

Вот рядом возникла плоская серая харя, вместо одного глаза страшный ожог от «небесного огня». Людоед хищным коротким движением бросает лапу в лицо воину, что бьется бок о бок с Хранителем. С криком воин роняет меч и вскидывает руку к лицу, меж стиснутых пальцев текут темные струйки. Людоед пытается, оттолкнув раненого, спрыгнуть со стены на крепостной двор, но его настигает короткий злой свист Сайминги.

Ах, Сайминга, чудо стальное, гордость и бессмертие неведомого оружейника! Словно тонкую человеческую кожу, вспарываешь ты жесткую шкуру тварей, обрубаешь хищные лапы, входишь, как в ножны, в жаберные щели — этот удар убивает Людоедов наповал. Орешек не пытается снести противнику голову с плеч — наплывы кожи на шее спасают хищнику жизнь, а вот прямой удар в жабры... или в разинутую пасть — через нёбо в крохотный мозг... Получай, убийца! И еще!.. И еще!..

Смертоносным вихрем вьется среди врагов последний и лучший ученик великого мастера Аунка. Грохочет рокот надвигающейся грозы — и молнией разит Людоедов Сайминга.

А возле Арсенальной башни вовсю работает увесистым топором Харнат. Руки у дарнигара мощные, размах богатырский — с одного удара топор проламывает вражеские головы, хоть те и прочнее железного шлема. Скалой стоит старый воин — проще башню в осколки разнести, чем его с места сдвинуть. И ни тени усталости в глазах — выпил все же перед боем вина с «ведьминым пеплом».

Но как ни увлечен битвой рыжебородый гигант, все же время от времени он бросает короткий тревожный взгляд туда, где меж двумя каменными зубцами орудуют тяжелыми копьями две наемницы. Ферчиза хрипло рычит, Аранша сражается молча. Как острогой с лодки, бьет сверху вниз рыбачья дочь, и после каждого удара на стене размыкается когтистая лапа и летит вниз белесое длинное тело. И когда в сгущающейся темноте дарнигару удается разглядеть Араншу — неутомимую, отважную, живую, хвала богам, живую! — из груди его вырывается торжествующий рев.

Правее, над Северными воротами, без единого стона теряет последние капли жизни тот наемник, что спорил с Хранителем перед боем. Бок у него вырван, обнажились ребра, грудь разодрана так, что видно сердце. Но из последних сил, душой уже почти в Бездне, тянется он к краю стены, где возникает еще одна серая морда, еле различимая сквозь смертную пелену, застилающую взор. Вцепившись в наползающего врага, наемник толчком переваливается за стену и летит вниз, на камни, увлекая за собой Людоеда.

На крепостном дворе, куда спрыгнуло около десятка Подгорных Тварей, крутится в гуще схватки маленький воин Тайхо. В руках у мальчика цепь с железным шаром на конце — любимая игрушка с тех самых пор, как он набрался силенок, чтобы ее поднять.

Да, ему приказали охранять женщин и детей, но женщины почти все здесь — кто с ковшом кипятка, кто с колом, кто с факелом. Вот их-то он, Тайхо, и охраняет!

Вот посреди плаца отмахивается от наседающих на него людей чудовище с кровавой пеной на клыках. Подойди-ка к нему, сунься-ка под удар когтей!.. Но рыбкой ныряет в ноги врагу маленький Тайхо. Рывок — и подсеченный под колени цепью Людоед падает на булыжник плаца. Тут же над ним смыкается воющая толпа.

Рядом набросили сеть на другого Людоеда и добивают кузнечными молотами. Неосторожный ремесленник нагнулся над поверженным врагом — и взвыл от боли: когти вонзились ему в бок. Бедняга рухнул на колени, но тут же с двух сторон его подхватили женские руки.

— Ну, вставай, вставай, Дом Исцеления совсем близко! Обними нас за плечи, вот так... мы поможем, мы тебя там и перевяжем...

Бедный ремесленник не столько шагает, сколько висит на плечах у женщин, от боли не замечая, что одна из них — растрепанная, в измазанном кровью платье, — высокородная госпожа, Дочь Клана Волка...

Все ниже опускаются тучи, все ближе, все грознее рокочет гром, и вот неистовый ливень обрушивается на крепость.

И не сразу понимают защитники Найлигрима, что атака Подгорных Тварей слабеет, глохнет, захлебнулась... угасла!

В потоках дождя, в прилипшей к телу мокрой одежде, молча стояли люди, слишком обессиленные, чтобы радоваться. Факелы с шипением гасли, и лишь стальная вертушка, замедляя ход, продолжала разбрасывать со стены последние искры «небесного огня», которым не страшен был никакой ливень.

Упругие струи прибили туман к земле, и теперь только густеющий сумрак скрывал долину, ближе к крепости усеянную недвижными телами. Самые зоркие разглядели, как метнулись на опушке и скрылись в чаще гибкие серые спины. Мага в его черном балахоне не сумел углядеть никто.

— Победа, — негромко сказал Хранитель. Слово эхом прошелестело по стене и опрокинулось вниз — туда, где домолачивали у шаутея последних Людоедов.

Обернувшись, Орешек с удивлением увидел рядом с собой почтенного Аджунеса. Боевая куртка на толстяке казалась маскарадным одеянием; огромный шлем выглядел бы тоже весьма комично, если бы его красивый гребень не был свернут на сторону тяжелым ударом.

— Да, — сказал Аджунес, заметив взгляд Хранителя. Губы шайвигара тряслись, голос срывался. — Это меня с ног сбили... и кто-то наступил мне на голову... кажется, Людоед...

— К чему было рисковать, почтеннейший? — мягко попенял ему Сокол. — Ты же не воин, тебе нашлось бы дело и внизу...

Толстяк выпрямился, губы его перестали дрожать.

— Я — Левая Рука, — сказал он с достоинством. — Без меня Хранитель будет однорук. Я не воин, это верно, и на стене от меня было мало пользы... но солдаты должны были видеть меня в бою!

Орешек с уважением взглянул на собеседника, который открылся ему с новой стороны.

— Ладно, у нас еще много дел... Где дарнигар?

— Дарнигар не может подойти, — неохотно отозвался один из наемников.

— Ранен? — встревожился Хранитель.

— Э-э... нет... он спит. И лучше его не будить, господин мой!

— «Ведьмин пепел», — сладким голосом подсказал Аджунес. — Годы, годы, берут свое! Харнат Дубовый Корень из Семейства... прошу прощения... Прешта... уже не тот, кем был в молодости!

Орешек усмехнулся: все становится на свои места, жизнь продолжается.

— Что ж, Левая Рука, тогда примешь командование ты. Распорядись: нужно сделать вылазку и перенести в крепость тела бойцов, сорвавшихся со стены. Кто-нибудь, возможно, еще жив, а у остальных будет костер и все молитвы, какие сумеют вспомнить наши жрецы.

Шайвигар бросил на Сокола быстрый удивленный взгляд и склонился в почтительном поклоне.

«Чему он удивляется? — вскользь подумал Орешек. — Кто еще позаботится о воинах, как не Хранитель? Это же моя крепость. Это мои люди».

29

— Мне нужна новая столица!

Стройный молодой человек лет двадцати пяти сидел на мраморном бортике фонтана и скучающе швырял камешки, стараясь попасть в бьющую вверх тонкую струю. Почти каждый раз это ему удавалось.

Вокруг мягко шелестела листва, тонко перекликались птицы. На столике возле фонтана стояло блюдо с фруктами и орехами. Молодой человек не глядя протянул руку и взял с блюда яблоко.