Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 11

Он не рассказывал дома о своем полете; не хотел тревожить маму, а отчима боялся, знал, что тот не одобряет его влюбленности в гидросамолеты. Может быть, они ничего и не узнали бы, да он сам проговорился.

Как-то они шли с мамой по Пушкинской к морю. Был чудесный голубой день. Тротуары в ярких пятнах солнца, пробившегося сквозь ветви старых платанов, были похожи на дорогие ковры.

– Как красиво сегодня, смотри, облака какие, серебро прямо! – сказала Мария Николаевна.

– О, если бы ты знала, какие они сверху! – вдруг выпалил Сергей. – Там они не серебряные, а розовые, клубятся, переливаются...

Мария Николаевна остановилась:

– А ты видел?

– Видел. – Сергей потупился. – Я летал на лодке... Ну вот я и боялся, что ты начнешь запрещать, уговаривать, плакать... Это совсем не страшно! Погоди, я выучусь летать и прокачу тебя. Я уверен, что ты будешь в восторге... – Сергей помолчал, потом добавил тихо: – Не рассказывай Гри, – так он называл Баланина.

Не очень у него ладилось с Григорием Михайловичем. Отчим не усыновил его: был он человек незлой, но суховатый, вернее сказать, тертый и катанный жизнью настолько, что не очень-то верил в доброту других и был строг с пасынком. Он охотно и толково объяснял ему трудные места из математики, механики или сопромата, но задушевные разговоры на темы житейские, простые, редко возникали между ними. Баланин любил Сергея какой-то своей, придирчивой, ревнивой любовью. В голодные дни нес ему последний кусок хлеба, последний порошок сахарина и был иногда даже нежен в поступках, но неизменно строг в словах. Сергей не любил этой большой квартиры на Платоновском молу и замечал, что друзья тоже не любят бывать у него. Григорий Михайлович как-то сковывал их. Он входил, вроде бы молчал, никаких замечаний не делал, но все разговоры разом кончались, ребята начинали суетливо собираться и раскланиваться. Мама – совсем другое дело. Маму все любили. Она веселая, своя. При ней и побаловаться можно, повозиться, побалагурить...

Он не понимал тогда, что маме-то еще нет и 35 лет...

Спортклуб, яхты, гидроотряд – все это, конечно, не могло не сказаться на учебе. Едва вернувшись из школы, он бросал тетради и мчался в Хлебную гавань. Замелькали тройки, появились двойки. А тут еще Федор Акимович подлил масла в огонь...Федор Акимович Темцуник, преподаватель математики и классный руководитель Сергея, пришел на Платоновский мол и в недолгой беседе с Баланиным, неспешно поглаживая пышные бессарабские усы, весьма недвусмысленно дал ему понять, что успехи Сергея оставляют желать лучшего и он надеется, что серьезный разговор дома ему не повредит...

Георгий Михайлович хмурился все более и более.

– Я хочу только одного, – говорил Баланин. – Я хочу видеть тебя образованным человеком, имеющим в руках специальность. Образование и профессия сделают тебя независимым, а значит, сильным и смелым. Негодный специалист в любой области зависим, несвободен – запомни это. Стойки на руках, яхты, аэропланы – это чепуха, легкая жизнь, бездумье... Я не позволю тебе превратиться в лоботряса, недоучку. Не позволю! Слышишь?!

Сергей стоял, опустив голову. В чем-то отчим прав. Конечно, учиться надо. Но разве самолеты – это чепуха?

– Почему же ты вступил в ОАВУК, если аэропланы – это чепуха? – исподлобья спросил Сергей.

– Я считаю, что там делают нужное и полезное дело: стране нужны аэропланы, и я готов помочь в их строительстве. Но у меня в руках свое дело, а на плечах своя голова. А у тебя нет ни того, ни другого пока. И, боюсь, не будет! Да, да, не будет! Вот тебе и ОАВУК!

В первые годы революции всевозможные, самым невероятным образом звучащие сокращения были в большом почете повсеместно (очевидно, опять-таки из желания отрешиться от старого мира). Например, в Одессе работал театр «Массодрам» – мастерская социалистической драматургии. Таинственный ОАВУК, вокруг которого разгорелся спор Сергея с отчимом, расшифровывался как Общество авиации и воздухоплавания Украины и Крыма. В марте 1923 года в Одессе организовалось Общество пролетарской авиации, переименованное вскоре в ОАВУК, – республиканское отделение ОДВФ. Его председателем стал уполномоченный Наркоминдела Козюра, страстно влюбленный в авиацию человек. Но, поскольку у Козюры было множество дел и забот, фактически всем руководил бывший начальник аэродрома Фаерштейн. Членом правления ОАВУК был и Шляпников из ГИДРО-3, и командир второго истребительного отряда, сухопутный коллега Шляпникова Лавров.

Сдав с грехом пополам все экзамены, Сергей, Жорка Калашников, Ваня Сиротенко и Пунька Шульцман, выпросив дома по полтиннику на вступительный взнос, отправились на Пушкинскую, 29, в роскошный особняк Анатры, банкира и владельца самолетостроительного завода. Здесь теперь помещался одесский ОАВУК. Их встретил маленький щупленький человек с пышной, дыбом стоящей шевелюрой – Борис Владимирович Фаерштейн. Человек молодой, Фаерштейн отличался необыкновенной энергией, быстротой и легкостью в движениях. Он мог делать сразу десять дел – ругать, хвалить, расспрашивать, поспевал за всем следить, все контролировать, постоянно летал в какие-то командировки, вел подготовку к первому Всесоюзному слету планеристов, который осенью намечали провести в Коктебеле. Он засыпал Королева и его попутчиков вопросами, из их сбивчивых ответов понял, что они совсем «зеленые», но готовы работать на совесть, посоветовал быстро подучить теорию, залпом выпалил названия десятка книг и исчез.

Лето 1923 года прошло у Сергея Королева «под знаком пропеллера». Несмотря на грозные предупреждения отчима, гидроотряд в Хлебной гавани он не только не оставил, а еще сагитировал ходить к летчикам друзей.

– Ну пойдем, – уговаривал он Володю Бауэра. – Вот ты еще спишь в постельке, а я уже лечу над Одессой! А?

У Константина Боровикова Сергей был уже совершенно за механика, летал с ним часто на учениях, да и не только с ним.

После полетов они иногда ходили на Дерибасовскую в «Гамбринус». Нынешняя пивная под этой знаменитой вывеской находится совсем не там, где был старый «Гамбринус», прославленный Яшкой-музыкантом и Куприным, – в подвале на углу Дерибасовской и Преображенской. Тут всегда шумели, а ссорились редко. Сергею водки не давали, брали ему черного пива. Он был рад: пить водку страшно. Королев всю жизнь был не то чтобы убежденным трезвенником, но человеком достаточно равнодушным к спиртному, хотя в его жизни было немало поводов и топить горе в вине, и высоко поднимать хвалебные тосты...

Увлеченный воздушными приключениями, Сергей не забыл, однако, советов энергичного Фаерштейна. Часть рекомендованных книг нашел он в ОАВУКе на Пушкинской, другие разыскал в «публичке». Там его знали хорошо: зимой они часто занимались там с Валей Божко. Он читал книги жадно и бессистемно. Многого не мог понять. Спрашивал у отчима. Тот объяснял, если самому удавалось разобраться. Баланин был специалист по подъемно-транспортным машинам, погрузочно-разгрузочной технике, электротехнике. Это все-таки далековато от авиации. Больше он мог помочь Сергею в другом: часть книг ОАВУКа была получена из Германии, а Григорий Михайлович свободно читал по-немецки. Сергей просмотрел «Аэроплан, или Птицеподобная летательная машина» К.Э. Циолковского, книжку наивную и удивительно романтическую, осилил «Полет птиц как основа летательного искусства» Отто Лилиенталя, «Учение о летательных силах» Винера, «Результаты аэродинамической опытной установки в Гёттингене» Прандтля, «Введение в механику», «Полет и наука», «Учение о полете», «Доклады и сообщения научного общества воздушных полетов», «Ежегодник научного общества по авиатехнике». Немцы писали подробно, обстоятельно, скучно, но все-таки более или менее понятно. Куда труднее оказались специальные книги Бриана, Эберхарда, Дорнье, Неймана по самолетным конструкциям, стабилизации, расчету нагрузок. Тут пригодились ему пусть самые начальные, но все-таки знания строительной механики и сопромата.

На Соборке дурацким шуточкам Жоржа Назарковского смеялась Ляля Винцентини, Калашников в «Соколе» крутил «солнышко», Володька Бауэр, наверное, уже вывел на прогулку своего рыжего пса. А вот белый пароход выплыл из-за балконной шторы, сверкая ожерельями своих иллюминаторов. Где-то очень далеко тихо охал духовой оркестр. А он все сидел и читал о пропеллере Гайслера. Но, быть может, именно в один из таких томительных вечеров и произошло это невероятное смещение: аккуратные чертежи немецких книг наплыли на яркие плакаты, которыми пестрели все одесские тумбы: «Помножь авиацию на химию!», «Даешь мотор!», «Овладеем авиакультурой!» И тогда он подумал вдруг, что может сам построить самолет и сам увести его в небо! Сам! Ну, пусть не самолет, пусть только планер. Но это будет ЕГО планер!