Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 72

А может быть, Королев понимал, что именно конфликты с Иваном Терентьевичем спасли ему жизнь? Будь Клейменов по-покладистее, сработались бы, и Королев остался бы заместителем начальника института. А в 37-м в РНИИ казнили не людей, а должности. Вот и получается, что ссоры их с Клейменовым к тому привели, что Королев как бы освободил стул для Лангемака. А стул-то оказался электрическим... Накануне нового, 1945 года недавно освобожденный из тюрьмы Королев пишет вдове Бориса Сергеевича Петропавловского, справляется о Лангемаке – ведь он не знает, что Георгий Эрихович давно погиб: «...Напишите мне о Жорже – что же в конце концов о нем слышно и известно? Где Елена Владимировна (жена Г.Э. Лангемака. – Я.Г.) и девочки? Мне эта мысль не дает покоя»...

Все столкновения 1934—1935 годов были бы куда менее болезненны, если бы сводились лишь к личным конфликтам непохожих и упрямых людей и даже если бы все дело было в том, что Клейменов «делал ставку» на Лангемака. Но ведь есть еще одна краска: это была война руководителя москвичей с руководителем ленинградцев – одна из граней вечного спора двух русских столиц. Как раз в это время ленинградцы перебрались в Москву. Их вживание в институтские дела, уже начатые москвичами, накладывалось на ссору начальства, и худшего варианта для работы трудно было придумать.

Наконец, у конфликта существовала еще одна грань, которую хорошо понимали и в Наркомтяжмаше, и в Наркомвоенморе. РНИИ должен был прежде всего заниматься не просто ракетной техникой, но военной ракетной техникой: главным заказчиком РНИИ была армия. Ленинградцы были военной организацией и ими всегда с 1930 года, когда умер Тихомиров, командовали кадровые военные. Москвичи были организацией осоавиахимовской, общественной, руководителем их был человек сугубо гражданский – цену «ромбам» Королева все знали. Поэтому конфликт руководителей был еще конфликтом военных, которые, как известно, всегда все знают лучше гражданских, с гражданскими, которые, как тоже известно, для высшей пользы дела обязаны руководить военными. Вся эта ситуация дополнительно осложнялась тем, что среди ленинградцев были сугубо гражданские люди. Глушко например, окончивший Ленинградский университет, а среди москвичей – военные, вроде Тихонравова, выпускники Военно-воздушной академии РККА. Незадолго перед образованием РНИИ в московскую ГИРД пришло новое пополнение – молодые выпускники моторного факультета той же военной академии: Стеняев, Хованский, Лобачев, Герцен, Шибалов, Зуйков, Белов и самый активный из них – Костиков. Они не учились вместе с Клейменовым, но они закончили одну и ту же академию, и уже одно это определяло их позицию в конфликте руководителей. Эти военные инженеры, хотя и окончили академию недавно, как правило имели за плечами опыт гражданской войны, вступили в партию, наконец, они были старше Королева по возрасту (Костиков, например, на 7 лет и лишь на год моложе Клейменова). Подчиняться им, красным командирам, партийцам, молоденькому беспартийному, штатскому «шпаку» было нелегко. Партийцы ходили в Октябрьский райком, который тоже должен был теперь заниматься назревшим конфликтом. Старые гирдовцы собирались дома у Королева, пробовали выработать план действий, но ничего у них не получалось.

– К чертовой матери! – орал Корнеев, обрушивая на стол свой пудовый кулак. – Да неужели не ясно, что он всех нас схарчит! Надо не дожидаться, пока нас выгонят взашей, а уходить всем вместе. Мы же сила! Что, мы не проживем без Клейменова?!

– Но мы же сами хлопотали за институт, ведь, действительно, созданы все условия... – робко возражал Тихонравов.

– Условия как раз не созданы, – бросил Королев.

Усадив всех за стол, он устроился в углу дивана так, чтобы удобнее было наблюдать, слушал внимательно, в разговор встревал редко. Он хотел всех выслушать, потому что, откровенно говоря, очень смутно представлял себе дальнейшее развитие событий.

– Ну почему условия не созданы? Мне, например, никто не мешает, – примирительно сказал Победоносцев,

– Тебе и не будут мешать, пока на тебе Лангемак воду возит, – зло ответил Корнеев. – А выпотрошат тебя, и – взашей!

– Никто на мне воду не возит, – обиделся Победоносцев. – Лангемак вообще остается в Ленинграде... Он теперь начальник филиала...

– Лангемак переезжает в Москву, – сказал Королев.

– Та...ак! – заревел Корнеев. – Теперь всем крышка! Этот пушкарь всех дожмет!

Королев был отстранен от должности по решению начальника научно-технического управления ВСНХ СССР Николая Ивановича Бухарина. Вместе с Тухачевским они решили пилюлю немного подсластить: кресло заместителя начальника РНИИ было как бы упразднено совсем. Вместо него введена должность главного инженера, на которую был назначен Георгий Эрихович Лангемак.

Клейменов понимал, что Королев побежден, но не разгромлен. Вместе с группой выпускников академии он ставит вопрос об исключении Сергея Павловича из рядов РККА, но поддержки не находит, вопрос уходит в песок, а смута не только не кончается, но усиливается. Армейское единоначалие Клейменова все чаще и чаще приводит к новым конфликтам. Дело было уже не в Королеве и не в организации работы производственников. Предметом спора становилось главное: тематика института. Вячеслав Дудаков, казалось бы, свой, ленинградец, пишет Тухачевскому, что Клейменов его травит, мешает работать, несмотря на то что его стартовые ускорители для самолетов – единственная работа ГДЛ за все время ее существования, которая сдана на вооружение Красной Армии. Характер у Дудакова был трудный, но как не прислушаться, если человек пишет: «Для характеристики общего положения РНИИ укажу, что в нем не найдешь ни одного довольного сотрудника, дельные работники, конструкторы и инженеры бегут из РНИИ».

Прошло две недели, еще с Дудаковым не успели толком разобраться, а Клейменов снова ставит вопрос ребром: с Королевым больше работать невозможно. Выведенный из себя Королев на следующий день отправляет Тухачевскому отчаянное письмо. «...В Реактивном институте создалось совершенно невыносимое положение,» – и Сергей Павлович убеждает заместителя наркома, что Клейменов рассматривает перспективы ракетной техники тенденциозно, не понимая, что ракеты на твердом топливе не в состоянии дать те скорости, высоты и дальности, которые потребуются в будущей войне. «Пороховые реактивные снаряды, – пишет Королев, – имеют большой смысл как средство вооружения РККА сегодня новыми видами оружия, но ставка только на это – есть гибельная политика „близкого прицела“. Королев жалуется: невозможно втиснуться в программу испытаний с жидкостными двигателями, поскольку „РНИИ представляет собой мастерские по изготовлению бесконечных вариантов пороховых снарядов Лангемака“. Защищает своих соратников по ГИРД: Ефремов вынужден был уйти, Корнеева Клейменов уволил. Кто же будет делать двигатели? „Моторы т. Глушко (Ленинград) оказались непригодны по своим данным для установки их на летающие объекты“. Совсем коротко – о своей крылатой ракетной торпеде: „Возможно, что этот объект будет прототипом в миниатюре будущего стратосферного корабля или сверхдальнего снаряда“. Заключает с трагической нотой: „РНИИ идет к гибели, задыхаясь в ужасающей обстановке, созданной стараниями нескольких лиц“.

Через два дня на стол начальника Управления военных изобретений легло это письмо с резолюцией: «т. Русанову. Прошу разобраться. Т. Клейменов жесткий человек, но не всегда объективный. Тухачевский. 1.VI.»

Русанов начинает разбираться и узнает, что РНИИ «будут слушать на райкоме». Октябрьский райком партии получал самую противоречивую информацию и решил, что пора, наконец, выяснить, кто же там прав. Русанов попросил Терентьева съездить на заседание, послушать. Терентьев поехал. Клейменов доклад построил глупо, склочно, выступавших перебивал, кричал, демонстративно похохатывал: «Что ты меня учишь?! Я Колчаку Пермь сдавал, а ты меня учишь!!» Весь берлинский лоск сразу исчез и вдруг обнажился солдафон. Секретарь райкома Андреасян говорил тихо, с мягким южным акцентом, пытался урезонить Ивана Терентьевича, но безрезультатно. Даже сторонники начальника не взялись его защищать. Секретарь парткома института Зуйков понял, что Клейменов напрочь забыл все его советы. Произошло то, чего Павел Петрович больше всего боялся: Клейменов не мог понять разницу между солдатским митингом 14-й армии на Южном фронте и отчетом директора НИИ на заседании столичного райкома партии. Костиков тоже злился на тактическую неумелость своего начальника. Невозмутимый Лангемак качал ногой в блестящем сапоге, смотрел в окно. Как ни странно, ему импонировало выступление Клейменова. В его оголтелости, даже в его базарных репликах совершенно отсутствовало желание подстроиться к официально деловому тону райкомовцев, кому-то понравиться. Наверное, он ведет себя глупо, но он естествен, он остается самим собой. А разве это не прекрасно, вне зависимости от правоты?